Призраки завтра

Антон всматривается в лицо Арсения и чувствует, как грудь неприятно сдавливает. Сколько они выступают на одной сцене? Далеко не один год. А каждый раз, как бросает взгляд на своего коллегу, испытывает странное ощущение… дежа-вю? Антону кажется, что он уже видел эту улыбку и собирающиеся вокруг глаз морщинки, слышал задорный несдержанный смех и наблюдал за зарождением идеи в голубых глазах. И не здесь, не на сцене, не в кружочках телеграм-сообщений, а в прошлой жизни… Если таковые, конечно, существуют. Чем-то до боли родным и знакомым веет от Арсения, заставляет сердце учащать свой ритм, а дыхание сбиваться. Поведение, запах, жесты, мимика. Антон может едва ли не предсказать следующее действие Попова, и это пугает его самого. – О чём задумался? – Арсений приземляется рядом с ним, пользуясь моментом, когда все оказываются заняты. Моменты редкие, а оттого невероятно ценные. Антон не сдерживается – расплывается в широкой и искренней улыбке, сразу же отвлекаясь от тягостных раздумий. И глаза вновь горят, и сдавленность отпускает, и плечи расправляются. Шастун чувствует, что немного плывёт, иначе он это состояние назвать не может. Пальцы на мгновение сводит приятной дрожью, а он лишь пожимает плечами, открыто смотря на Арсения. – Да так, о всякой ерунде, – отмахивается, потому что не хочется делиться странными внутренними перипетиями. Не потому, что не доверяет Попову – честно сказать, ещё как доверяет, – просто момент слишком хорош, чтобы портить его околосерьёзными обсуждениями и глупыми предположениями. Арсений кивает, и они встают почти синхронно, понимая друг друга без слов. К выходу идут нога в ногу, несмотря на разницу в росте, а на улице Попов ожидает, когда Антон покурит. Расходиться не хочется, а надо: в конце концов, они друг другу друзья. Близкие. Из их четвёрки таким же близким Арсению является только Матвиенко, и Шастуна это осознание нагоняет каждый раз лёгким уколом чего-то, отдалённо похожего на ревность. Но не может же он ревновать своего коллегу, правда? Просто иногда хочется, чтобы Попов уделял время только ему и никому больше. Прощание выходит слегка смазанным: рукопожатие – чуть дольше положенного, краткое объятие – сильно короче желаемого. Антон коротко машет на прощание Попову, а тот лишь смеётся, щуря свои невозможные голубые глаза. «Может в кафешку какую завтра завалимся?» - «Можно.:)» И почему-то простые сообщения заставляют улыбнуться и спрятать телефон в задний карман с лёгким чувством удовлетворения и счастья. Разве может один человек доставлять столько приятных эмоций? Может. А ещё Антон почти видит, как Арсений завтра бодрой походкой придёт с парковки, как улыбнётся и приветственно махнёт рукой, как будто они не виделись не несколько часов, а пару дней. Он кожей ощущает взгляды Попова, которые тот будет бросать в его сторону; знает, что он не отведёт взгляд, когда Шастун обернётся в его сторону и приподнимет брови, спрашивая, случилось ли что. Не случилось. Просто пересечение взглядов кажется правильным и естественным, будто так и надо: выпасть на несколько мгновений из жизни, чтобы весь мир сосредоточился во внимательных глазах напротив. Дома не спится. Антон долго смотрит в потолок перед тем, как провалиться в сон, и на грани сна и яви мелькает мысль, что нельзя так много думать об Арсении, даже если это настолько естественно, что необходимо. – Граф Попов собственной персоной! Неужто решили посетить наши края? – Антон не может не паясничать, не упирать руки в бока и не улыбаться. Арсений появлялся в их имении достаточно часто, однако каждый раз встречал Шастун его так, словно тот действительно приезжал раз в бесконечность. – Когда-нибудь Вы перестанете встречать меня подобным образом, но не в этой жизни, верно? – морщинки привычно собираются в уголках глаз Попова, а Антон лишь руками разводит, нарочито потешное выражение лица делая. – И в этой, и в следующей, и ещё через одну продолжу. Так просто Вы от своего титула не отделаетесь, – и Арсений смеётся. По-доброму, без насмешки, с потаённой радостью. Так, как только он и умеет. Антон улыбается в ответ. Уже без показушности и излишнего фарса. Ласково, почти нежно, максимально привычно. Антон просыпается по будильнику и недовольно щурится, смешно морща нос в первые секунды после пробуждения. Сон отпечатался в памяти ярким и чётким воспоминанием, будто он только что действительно был в моменте, а не гостил у Морфея, и это странно. Картинка могла бы сложиться в чёткий пазл, но Антон списывает всё на банальное совпадение: сам себя накрутил, слишком много думал и фантазировал, потому и снится странное. Он собирается в каком-то тумане, а окончательно просыпается только у входа в студию. Поворачивает голову, видит Арсения и сразу понимает, что ещё вчера знал, что тот сощурит глаза, делано вглядываясь в двухметровую фигуру у входа, а потом широко раскроет глаза и помашет рукой. Антон улыбается – почему-то не может не улыбнуться – и вскидывает руку в ответ, замирая на пару мгновений, а потом рваным движением опуская её вниз. Он весь какой-то несуразный, сутулый и дёрганый, в отличие от Арсения. Тот таким становится только в моменты сильнейшего нервного напряжения. Или же когда играет на публику. Актёр, что с него взять. День пролетает как-то незаметно. Во время съёмок некогда думать о постороннем: выпасть из реальности значит подставить не только себя, но и подвести пацанов, а ребят он подводить точно не хочет. Ни Диму, ни Серёжу, ни в частности Арсения. А потому, когда объявляют конец, непонятливо хмурится: вроде бы только начали, а уже и закончили. Но несмотря на ощущение быстротечности времени Антон всё равно чувствует усталость, всё-таки крайняя сосредоточенность даётся непросто – мозгу приходятся работать на все двести: обрабатывать информацию с космической скоростью, а потом, не сбавляя темпа, придумывать остроумные ответы. Небольшие, пусть и крайне приятные формальности: несколько фотографий, пара сторис, и можно расходиться. Вот только сегодня Шастун и Попов расходятся в одну сторону: в машину Арсения и уже облюбленную кафешку за облюбленный столик у облюбленного окна. Попов рассказывает об очередном кастинге в своей манере – не раскрывая и половины произошедшего, – а Антон улыбается и кивает. Допытываться не будет, примета ведь есть такая, мол, расскажешь слишком много – удача отвернётся, но он рад и тому, что Арсений хоть что-то говорит. Он ведь часто напоминает всем о том, что актёр, а вот сколько сил прикладывает к тому, чтобы пробиться в мир настоящего кино, умалчивает. Два часа пролетают незаметно, и расходятся они, когда на город уже опускается плотная пелена ночи. Длинное рукопожатие, короткое объятие, обещание скорой встречи. Антону и не верится, что существовал период, когда Арсения в его жизни не было, настолько гармоничной частью его мирка он является сейчас. И засыпается сегодня на удивление быстро, как будто батарея спокойствия была заряжена на сто процентов, а вот уровень активности упал ниже нуля. – Граф Попов собственной персоной! – на лице Антона неизменная улыбка, волосы в беспорядке, а сам он даже не одет подобающе. – Не думал увидеть Вас сегодня. Даже не под стать Вам. – Полно Вам, Вы всегда под стать, – улыбается в ответ Арсений, окидывая Антона цепким взглядом. Часто от такого становится неуютно, но тут лишь теплеет на душе почему-то и настроение сразу вверх взлетает. – Как Ваше здоровье? Слышал, Вы приболели? Шастун лишь отмахивается, поправляя тяжёлый халат, а после даёт указ подать чаю. Он, конечно, любит показать, насколько сильно он расклеивается, не говоря об этом напрямую, но сегодня не хочется волновать Попова. Тот и так примчался, стоило до него молве дойти, что Антон захворал, куда дальше человека тревожить? Успокаивает наоборот – да, приболел; да, лекарь был; нет, ничего страшного. А дальше спокойные диалоги, хотя взгляд графа нет-нет, да скользнёт по Шастуну изучающе, оценивающе – действительно ведь тревожится, слышит, что голос чуть хриплый, видит, что нос красноват. Но Антон не переживает. Не в первый раз, в конце концов, ничего страшного с ним не случится. Пробуждение даётся на удивление легко. Будто кто-то включает лампочку, даже ворчать не хочется, как он делает обычно. Шастун редко настолько хорошо высыпается, однако, что-то не даёт покоя. Будто бы чего-то не хватает в пустой квартире. Или кого-то. Но об этом он подумает позже. Телефон разрывается короткой трелью, и Антон с удовольствием подмечает, что не он один уже проснулся в столь ранний час. Едва ли не первый выходной за последние две недели, и всем бы отдрыхнуться как следует, но Арсений чего-то тоже подскочил. Впрочем, причина выясняется довольно быстро: очередная фотосессия. И как только всё успевает? Шастун лишь качает головой и проводит рукой по волосам, набирая короткий и совершенно бессмысленный ответ. На большее его банально не хватит, да и он знает, что осмысленности от него не ждут. Не потому, что он глупый или ограниченный, просто этого не нужно. Нужны маленькие глупости, и почему-то Антону неприятно колет где-то под грудной клеткой от понимания того, что он с радостью бы перекинулся парой незначительных фраз не через телеграм, а вживую. Скорее по привычке потирает лицо ладонями, а после проводит день как-то бессмысленно: слушает подкасты, просматривает предыдущие выпуски Импровизации, выбирается погулять, договаривается о съёмке следующего выпуска «Контактов». Время тянется беспощадно медленно, несмотря на общую занятость Шастуна, словно бы издеваясь, ведь Антон мысленно уже в завтрашнем дне. Призраком по пятам ходит образ довольного Арсения, которого увидит он явно не сегодня. То щурится, то в удивлении складывает рот в практически идеальную букву «О», то распахивает глаза, одновременно улыбаясь и поднимая брови. И отмахнуться от него не получается, Шастун почти слышит полуязвительные остроумные комментарии, не несущие цели обидеть, но смешащие до слёз. Антон ставит будильник на самое раннее время, ложась спать со странным ощущением. Он почему-то уверен, что его вновь посетит какой-то странный сон, и твёрдо решает попробовать кое-что, если это всё же случится. Ставка на случайность, глупое обещание самому себе. Не сработает, так выкрутится, в конце концов, импровизатор он или где? – Граф Попов собственной персоной! – Антон широко раскрывает руки и неловко, но бережно захватывает Арсения в свои широкие объятия. В какой-то момент границы личного пространства подстёрлись, и в отсутствии третьих лиц Шастун стал позволять себе подобные вольности. Впрочем, Попов и не против – с готовностью обхватывает Антона в ответ, тихо смеясь. – Надоест ведь рано или поздно, – констатирует он таким тоном, что становится понятно – сам знает, что не надоест, и что достанет его Шастун уже привычным приветствием под старость лет. Хотя, что уж таить, ему и самому это почему-то нравится. Нравится знать, что стоит приехать – услышит знакомую фразу, сказанную родным голосом. – Не надоест, – уверенно спорит Антон, понимая даже, что спорить и не нужно. И так оба знают, что это абсолютный факт. До гробовой доски будет так своего друга приветствовать, даже если случится что-то страшное, и он титул свой потеряет. Графство, оно же не в словах, оно в манерах, в самом человеке. А Попов соответствовал лучше, чем кто-либо. А на следующий день Антон совершенно не по-мужски трусит. Уверенность, с которой он проснулся, рассыпается на мелкие осколки, потому что в привычную схему совершенно внезапно влезает Стас Шеминов, который решает немножко проспать и опоздать. Нет, наверняка это не было осознанным решением, но встретиться перед началом работы наедине, чтобы провернуть свою маленькую, совершенно осознанную шалость, не получается. Всё приветствие выходит каким-то скомканным и скованным, а потому и день не ладится. Как будто выпал важный кусочек пазла, а Антон полетел вслед за ним. Собраться не получается, и за время съёмки в него летит несколько почти обидных стёбных фраз от друзей – коллегами их язык не всегда поворачивается назвать, – а также нарывается на несколько крайне внимательных взглядов Арсения. Тот словно чувствует, что что-то не так. Щурится чуть сильнее обычного, останавливает не шутливый и подначивающий взгляд, а задумчивый и серьёзный. Даже дышит как-то иначе – сильнее раздувает крылья носа, как будто раздражён, пусть это совершенно не так. Уж Антон-то умеет различать; он знает, какой холодный огонь разгорается в голубых глазах, когда Арсений испытывает истинное раздражение. Такое ни с чем не спутаешь. По крайней мере когда знаешь Попова слишком хорошо. И это «слишком» почему-то пугает, заставляет всю следующую неделю шарахаться от прикосновений Арсения. Благо, хоть сны на этот период прекращаются: либо ничего, либо белиберда какая-то. А в глазах Попова зреет непонимание. Он даже подходит с вопросом, всё ли в порядке, но Антон лишь отмахивается. Конечно, всё в порядке, не считая того, что происходит потеря ориентиров и, похоже, ориентации, хотя Шастун до последнего не хочет признаваться себе в этом. Ну не может быть такого, чтобы ему внезапно начал нравиться Попов. В какой-то момент понимает, что не внезапно. Что подобные перемены ну совершенно не внезапно и не с бухты-барахты. Всё всегда было так, просто осознания не хватало, как сейчас смелости недостаёт, и в этом основная проблема. Антон чувствует себя трусом, чаще поджимает губы и хмурится, исподлобья кидая на Арсения тяжёлые взгляды и отводя глаза, когда тот смотрит на него в ответ. Уже без непонимания, но со смирением, совершенно ему не свойственным. Кажется, такой взгляд Шастун у него видел всего пару раз. Попов тогда ещё сжимал челюсть так, что скулы обострялись, и линия подбородка становилась чётче. Арсений становился совершенно колючим, как будто собирался обороняться, и это Шастуну катастрофически не нравилось. В очередную ночь он долго не может заснуть. Лежит, сложив руки на животе, и смотрит в потолок, закопавшись в лабиринты собственных мыслей. И ведь даже посоветоваться не с кем, кому о таком расскажешь? Пацанам даже по пьяни не рискнёт, дружба дружбой, но даже самые крепкие отношения могут порушиться из-за такого каминг-аута. А Арсений… Он даже порывается ему написать, даже придумывает несколько двояких формулировок, из которых сможет с лёгкостью выкрутиться, но не рискует. Называет себя трусом, шумно вздыхает и переворачивается набок, заворачиваясь в одеяло по самые уши и бурча что-то невнятное себе под нос. Телефон дважды настойчиво пиликает, но Антону как-то всё равно, он сейчас слишком занят методичным самокопанием, переходящим в самоедство. Однако в конце концов он засыпает, так и не выбросив тяжёлые мысли из головы. – Граф Попов собственной персоной! – уже привычным движением Антон сгребает Арсения в объятия и ласково касается кончиком носа его виска, вдыхая успокаивающий запах. Руки Попова ложатся на его поясницу и по-свойски прижимают ближе, на что Шастун лишь фыркает. – И что же привело Вас в этот раз? В голосе Антона лёгкая ирония, вопрос выходит риторическим, как обычно не требующим никакого ответа, ведь и так всё совершенно ясно. Однако Арсений в шею ему утыкается, резко выдыхая, а после отстраняется мягко. Знает, что в любой момент обратно в объятия вернуться сможет, и никто ему за это слова не скажет. – Соскучился, – он склоняет голову набок, с широкой улыбкой глядя на Шастуна. Кажется, он почти всегда улыбается, когда они находятся рядом, и это тешит самолюбие, вызывает прилив нежности у Антона. Атмосфера между ними меняется почти мгновенно, как по щелчку пальцев. Вот они стоят друг напротив друга полные игривого задора, а вот Шастун подаётся вперёд, осторожно ведя костяшками пальцев по щеке Арсения, словно бы невзначай соскальзывая на шею. Наклоняется, оставляя протяжное касание губ на губах графа, а после утыкается своим лбом в его. – И я соскучился, – звучит тихое признание, и уже даже улыбки становятся другими. Доверчивыми, мягкими, едва заметными, но такими важными. Арсений сам тянется навстречу Антону; прикрывает глаза, целует долго, большим пальцем невесомо скользит по чужому кадыку, прикусывает нижнюю губу Шастуна, и это всё правильно для них обоих. Антон открывает глаза резко. Мозг ещё не до конца проснулся – он физически, кожей ощущает касания Арсения, и это пугает. Добрых восемнадцать минут до будильника он лежит, не шевелясь и не закрывая глаза. Пытается то ли удержать остатки ощущений, то ли избавиться от них – сам не понимает. Собирается быстро и чётко: умывается, переодевается и выходит из квартиры, пребывая в прострации. Справиться с утренней неловкостью не получается, а Арсений, так привычно появившийся из-за угла, пока Антон уничтожает сигарету, не помогает. Наоборот, стоит наткнуться на настороженный взгляд голубых глаз, воспоминания о сне накатывают с новой силой, и Шастун быстро выкидывает окурок, трусливо сбегая от причины своего смущения. – Ты на меня обиделся, Шаст? – вопрос, прозвучавший в перерыве, заставляет резко вскинуть голову, чтобы после также быстро опустить взгляд и поджать губы. Привычно отмахивается, однако, видит, что Попов не верит. Чувствует, что что-то не так, а добиться правды не может, ведь Антон не дурак рассказывать о своих снах. Это кажется, что всё просто: возьми да признайся, что конкретно тебе снится да о чём думаешь последние полторы недели – а по факту смелости не хватает. Арсений делает ещё одну попытку разговорить Шастуна, но когда понимает, что тот не в настроении делиться причинами своего мрачного настроения, отходит и наблюдает тяжёлым взглядом из другого конца зала. Глаз не сводит, прожигает, а Шастуну от этого становится только хуже. И он совершенно позорно сбегает после съёмок: ссылается на важные дела, которых у него нет. У него есть квартира и зародившийся страх заснуть. Он не знает, чего ждать от своего сознания, какую сцену оно подкинет в этот раз и какова будет реакция психики и организма на подобные подарки. Откладывает сон до последнего: готовит поздний ужин, заводит стирку, при этом полностью игнорирует телефон. Да и в конце концов, кто ему может написать? Арсений последнюю неделю держит радио-молчание, только периодически выкладывает видео в сторис. Антон понимает, что даже на них его не хватит. Когда он всё-таки ложится в постель и заворачивается в одеяло, плотно закрывая глаза, мысли накатывают новой волной, и ему это не нравится. Возникает мысль, что надо научиться медитировать, научиться опустошать голову, чтобы хотя бы в собственной квартире можно было спрятаться от призрака чужого взгляда, который совершенно точно будет преследовать его завтра. Тяжёлый, немного обиженный… понимающий. Осознание данной эмоции заставляет скукожиться сильнее. Что может Арсений понимать? У него наверняка нет таких проблем, спит себе спокойно и не думает о Шастуне. Максимум пытается вычислить, что и когда сделал не так, а ведь и не объяснишь, что Попов не виноват, что проблема в самом Антоне и его совершенно бесстыжем подсознании, которое либо очень сильно обманывается – на что Шастун рассчитывает, – либо напротив пытается показать всю правду жизни, что более вероятно. Антон засыпает, молясь, как умеет, чтобы сегодня ничего не снилось. И, видимо, нужно было молиться лучше, потому что его просьбы Всевышний слышит лишь четыре дня. А потом то ли Богу надоедает оберегать нежную психику Шастуна, то ли мужчина исчерпал свой лимит на исполнение желаний. – Доброе утро, – голос Арсения врывается в сознание вместе с осторожным прикосновением его чуть шершавых пальцев к щеке Антона. Тот сонно улыбается и разлепляет глаза, а после зевает и выдаёт хриплым со сна голосом: – Граф Попов собственной персоной! – Арсений улыбается, когда Шастун коротко смеётся, через несколько мгновений выдавая. – Какая честь! – Я думал, что хотя бы сейчас Вы про это забудете, – одеяло сползло с плеча Попова, открывая вид на россыпь родинок, и Антон пользуется моментом, лениво изучая их кончиком пальца, а после закидывает руку на поясницу графа, прижимая того ближе к себе и целуя в макушку. – Никогда и ни за что не забуду, – он уверен в своих словах на сто процентов, когда Арсений тихо смеётся. Уверен на двести процентов, когда утренняя возня окрашивается оттенком взаимного желания. Уверен на триста процентов, когда подминает Попова под себя и оставляет яркое пятнышко засоса чуть выше ключицы. Уверен на четыреста процентов, когда Арсений обхватывает его всеми конечностями, притягивая ближе к себе. Уверен на пятьсот процентов, когда граф выгибается в спине и замирает на несколько долгих мгновений, после расслабленно откидываясь на простыни. – Забудешь, – с тихой грустью констатирует Арсений, зарываясь ладонью во влажные волосы прильнувшего к его плечу мужчины. Антон просыпается с ощущением странной тоски. Почему-то кидает взгляд вправо, туда, где на диване, если его расстелить, может поместиться ещё один человек. И Шастун даже смиряется, осознавая, какого человека он хотел бы здесь видеть. Переворачивается на бок, обнимает подушку и понимает, что ему до ужаса одиноко и пусто. Он вздыхает, задумчиво поджимая губы, а после неохотно встаёт. Ему просто необходим холодный душ, а также смелость, чтобы попробовать то, что нужно было попробовать уже давно. Он возвращается к первоначальной идее. Если не срастётся – будет действовать по обстоятельствам, следуя укоренившейся привычке – импровизировать. Привычная сигарета у входа в студию идёт натяжно и почти неприятно. У Антона едва заметно трясутся руки. Да что уж тут, его всего потряхивает, а желудок сжимается в неприятный комок, вызывая лёгкую тошноту. Кажется, он так не волновался, даже когда в первый раз выходил на сцену. Арсений появляется из-за угла как по часам, только почему-то не машет рукой, лишь замирает, окидывая Шастуна долгим взглядом, позволяя тому сбежать. Вот только Антон сбегать не собирается, делает шаг навстречу и нарочито бодро, пряча дрожь в голосе и коленках, раскрывает руки и, мысленно шагая в пропасть и коря себя за глупость, провозглашает: – Граф Попов собственной персоной! – останавливается в нелепой позе, с натяжкой улыбаясь, и ждёт реакции от обмершего Арсения, который вдруг хмурится и подходит ближе со слишком серьёзным выражением лица. Шастун готов к тому, что его проигнорируют, готов к тому, что отчитают за две недели странного поведения, готов к тому, что с него потребуют объяснений или скажут, что нельзя просто так взять и сделать вид, будто ничего не происходило, но не готов к тому, что Попов подойдёт к нему почти в упор, вскинет взгляд и с надеждой, сквозящей в каждой букве, спросит: – Вспомнил всё же? – его лицо почти недвижимо, а Антон так и стоит, неловко раскинув руки, переваривая вопрос, который повис в воздухе, а после медленно опускает конечности, облизывая резко пересохшие губы. Сил хватает только на то, чтобы кивнуть, а Арсений грустно улыбается. – Я же говорил, что забудешь. – Если это шутка, Арс… – Шастун хочет продолжить, но Попов мягко берёт его за руку, качая головой. Антону не нравится, что в его голосе звучит надежда и лёгкая нотка истерии, однако сделать с собой ничего не может, только лишь заткнуться и опустить удивлённый взгляд на собственное запястье, вокруг которого ласково обвились пальцы Арсения. А тот улыбается, совсем как раньше, но куда нежнее и светлее, а потом тихо отвечает. – Тут не нужно больше шутить, – и в этих странных словах Антон слышит уверенность. Уверенность в том, что сейчас всё встанет на свои места. Обещание, что недостающие кусочки пазла встанут на свои места. Объяснение, что только сейчас всё действительно станет по-настоящему правильным. Все взгляды, все касания, все улыбки и перемигивания. Это больше не часть импровизации, не часть шутки и не часть шоу. Теперь это часть их жизни. Снова. Как и раньше.