Ни слова более — лишь тишина в ответ…
Открыв глаза я повернул голову вправо, вновь разглядывая небольшую картонную коробку. Имеет ли акварель место быть в моей жизни, когда от прежних идей и начал остался только пепел воспоминаний? Мне бы было сложно ответить на этот вопрос, даже если бы его мне задали через десятки лет, но и искать ответ у меня нет абсолютно никакого желания. Затушив масленную лампу, я поднялся с дивана — оглядывая, наполненную темнотой комнату. Глубоко вдыхая, почувствовал затхлый запах сырости и крошащейся побелки — сделав ещё один глубокий вдох, мне отчего-то захотелось взять в руки сигарету. Пройдя к двери, я отомкнул её, ещё раз осмотрев очертания маленькой комнаты. — Иногда нам кажется, что время идёт слишком медленно. Отсчитывая часы и дни, мы пытаемся приблизить к себе то, что желаем. Но эта красота призрачна и нереальна. И верно ли будет так поступать? — Тогда, Владислав… если подобный поступок неправильный… что нужно будет делать? — Наслаждаться моментом, Ашер. Вкладывая в него все свои чувства… Проворачивая ключ в скважине, я услышал тихий звук, приближающихся шагов. Срывающийся мелкой крупой снег медленно опускался на крыши домов, выложенную камнем дорогу, деревянные оконные рамы. Убрав ключ в карман я обернулся, рассматривая силуэт, стоящего перед ступенями человека. Сделав пару шагов, я опустился на одну ступень вниз, просовывая руки в карманы утеплённого пиджака. Холодный новогодний ветер обхватывал, лежащий на моих плечах шарф. — Здравствуй. — Вот значит как… Признаюсь: не ожидал тебя увидеть. Не сегодня, не когда либо вообще. — смотря, на стоящего перед собой Владислава, я сделал ещё один шаг вперёд. — Это ты оставил краски? — Да. — смотря мне в глаза, он шагнул вперёд. — Хотел передать тебе подарок лично, но тебя не оказалось дома. Ты ведь… всё ещё пишешь картины? — Не стоило утруждать себя и приходить на окраину Варшавы, только для того, чтобы застать меня дома. Хотя, если бы ты пришёл на несколько минут позже, ты бы снова опоздал. — спустившись с лестницы, я обошёл Владислава, выходя на, освещённый приглушённым светом тротуар. — Я больше не создаю полотен. Даже зарисовок… Все свои прошлые работы я сжёг. — Во всём, определённо есть смысл, Ашер. Но нужно ли было уничтожать то, что ты создавал собственными руками? И я… итак… потерял слишком много времени. — идя по левую от меня сторону, Владислав продолжал смотреть вглубь, еле освещённой улицы. — С нашей последней встречи прошёл… не один год. — Семь лет. — Ашер, ты ждал? — Первые несколько лет… возможно. Но последующие года, я больше не видел в этом смысла. Ждать, неизвестно чего. «Может быть», «когда-то»… Не думал я об этом в то время. — После того как меня забрали на фронт, я действительно думал, что война закончится быстро. — посмотрев на небо, Владислав опустил голову вниз. — Никак не мог предположить, что события примут такой оборот. По началу мне всё казалось совершенно… нереальным. — Я ведь так и не узнал, куда именно тебя отправили. — повернув голову влево, я завороженно смотрел на очерченный фонарным светом мужской профиль. — Даже… пытался искать тебя. Но успехом мои действия не увенчались. Да, и вряд ли бы эта встреча кому-то из нас помогла, по крайней мере, на тот момент. Мы бы только подставляли друг друга под удары. — В тот день, когда поезд тронулся с вокзала я подумал, что совсем скоро вновь тебя встречу… И переходя с одной линии фронта на другую, не чувствовал нечего кроме отчаяния. Смерть, страх и боль. Но я… мечтал и грезил, будь то хоть краткий миг, я был обязан тебя увидеть… — Война изменила жизнь каждого, до кого смогла прикоснуться. Я потерял семью… и тебя. Владислав… можно ли что-то теперь изменить? — Ашер… посмотри на меня. — остановившись у старого фонарного столба, я ощутил холод таящих на коже снежинок. — Я стою перед тобой, смотрю тебе в глаза и знаю: есть шанс вернуть то, что у нас забрали. — Лучше поздно, чем никогда?…Зима холодной стали
23 декабря 2021 г. в 17:01
Покрытые плотным слоем тумана улицы, очерчивались каменной кладкой вьющихся, куда-то вдаль, тротуаров — освещаясь тусклым светом масленных фонарей. Подняв голову, я взглянул на затянутое серыми облаками вечернее небо — в совершенстве отражающее настроение холодного зимнего дня. Идя вдоль тёмных проулков, я не переставал думать, отчего все мысли перепутались, как упавший на землю клубок шерстяных ниток. Они переплелись между собой, скомканные и не готовые вновь собраться воедино — но отчего-то продолжающие скрипеть у меня в голове. Несуразные сравнения и полные абсурда мысли стали моими исповедниками перед самим собой — грядущим временем и давно ушедшими днями. Полные сомнений и чувств слова, сказанные кем-то, когда-то столь давно, отзывались в памяти глухим эхом, что вполне понятно — медленно и тихо они покрылись плотным слоем трупного пепла.
Остановившись неподалёку от дома, в котором жил последние пол года, я обернулся, увидев проходящих по улице молодых людей — вероятно поляков, хотя с точностью сказать этого я не мог. В момент столь зыбкий и от того более трепетный, они продолжали улыбаться — при этом каждый из них нёс за плечами свою историю. Возможно, в этот самый миг сердце укололо чувство зависти, но можно ли сказать, что это настолько важно? — скорее нет, нежели начать осуждать собственные мысли. Поправив, спадающий с шеи шарф, я продолжил идти вперёд, вновь остановившись перед ступенями небольшого дома на окраине Варшавы. Наклонив голову вперёд я пытался рассмотреть очертания, лежащего на ступенях предмета — прекрасно помня, что нечего на них не лежало когда я уходил. Сделав шаг вперёд, я протянул руку и положил ладонь на обтянутый плотной бумагой предмет. Подняв его со ступеней я вновь попытался понять, что это такое, но вокруг было слишком темно — установить фонарные столбы в этой части города ещё не успели.
Войдя в дом я закрыл дверь на ключ — покрывшийся ржавчиной и странными чёрными пятнами. Продолжая держать предмет в руках, я неспешно опустился на старый зелёный диван — отложив в сторону свёрток я зажёг масляную лампу. Разошедшийся вдоль небольшой комнаты желтоватый свет оставлял на мягкой поверхности дивана расплывчатые тени, освещая своими бликами крохотную часть комнаты. Взяв в руки завёрнутую в плотную бумагу вещь, я рассматривал её со всех сторон, ощущая шуршащую под пальцами шероховатую поверхность обёртки. Осторожно отвернув один край бумаги я увидел светлый край небольшой картонной коробки. Свёрнутую бумажную упаковку я отложил в сторону. Держа в руках небольшую коробочку с акварельными красками, я не переставая на неё смотрел — продолжая растирать большим пальцем правой руки название производителя.
Когда мне исполнилось тринадцать отец передал мне свой мольберт, потрескавшиеся от времени кисти и, также завёрнутую в бумагу, коробку с новыми акварельными красками. В тот день я подумал, что он совершил большую ошибку, вручив мне настолько ценные подарки, но в моей голове никак не могла появиться мысль, что коробка красок спасёт мне жизнь — не предрекая её на отчаяние. Кто бы мог знать, что человек, увидевший как я пишу первый раз в своей жизни, сможет понять для чего мне нужно создавать картины в такое время? — когда вокруг кроме пепла, боли, смерти и взрывов бомб нечего не оставалось. А ведь, в ту пору я подолгу сидел перед чистым листом бумаги, не решаясь провести по нему кистью, с набранной на неё краской. Я думал, будто во мне вовсе нет таланта к искусству, но руки сами тянулись к карандашу и палитре. Скрипевший о поверхность бумаги грифель расчерчивал тонкие линии, разводя к краям листа круги и кубы. Но сколько бы я ни пытался, я не смогу вспомнить в подробностях момент нашей первой с ним встречи.
Размытые границы давно перестали показывать мне, что будет истинно верным, но ещё с тех самых дней я стал говорить себе: времени подвластно всё, но нам его не одолеть. Возможно, если думать об этих словах постоянно, есть шанс отыскать для себя ответ на самый главный вопрос. Хотя если не разбираться в таких вещах детально, можно остаться ни с чем — что в конечном итоге и происходит. С первого взгляда каждая фраза покажется, совершенно не связанной с теми, что были сказаны ранее, но стоит только присмотреться — всё приобретает более ясный оттенок. Во многих случаях, на протяжении всей своей недолгой жизни, я пытался понять по какому из путей мне стоит идти. Не прекращая думать о том, что делать выбор в пользу чего-то — нет смысла — за нас всё уже давно решили.
Перевернув коробку в руках несколько раз, я отложил её в сторону — тусклый свет масленной лампы плавно переходил в расплывающуюся тень, лежащих на диване акварельных красок. Проведя рукой вдоль коротких волос, я поднял взгляд на испещрённый крупными трещинами потолок. Закрыв глаза я подумал, что вся ситуация бессмысленна. Время давно опустило воспоминания на дно — тёмное и зыбкое, противоречащее всплывающим под закрытыми веками кадрам.
Множество людей, обезображенные полыхнувшими за ними огнями, протягивали руки к сплетенной железной ограде. Касавшийся, опавшей листвы холодный осенний ветер опоясывал, расположившиеся на территории кирпичные здания. Возвышаясь, железные трубы крематория выпускали в небо клубы чёрного дыма — запах, сгоревших людских тел, оставался сажаю на замёрзшей земле концентрационного лагеря. Поднимая и опуская взгляд на шагающих мимо немецких солдат, я подумал, что будь на то моя воля — страдать или нет, не было бы выбором, сделанным другим человеком. И есть ли в этом желание людское? — что, вряд ли бы оправдывало большинство наших поступков.
Я никогда не пытался найти другое значение или смысл собственных действий и слов. Я продолжал чувствовать непреодолимое желание свергнуть себя со своего же пьедестала — но был ли он? — лишь когда я создавал полотна. И даже за всё то время, которое я проводил наедине с самим собой, не переставал ощущать присутствие другого человека. Я оглядывался назад и всматривался в темноту — неясными были те ведения. Необъяснимыми и в подобном понимании, кто-то посчитал бы их очередной злой шуткой собственного воображения. Сказать, что такие слова были бы неверными — не могу. Ведь даже я, порой задумывался, что во всём происходящем я сам себя придумал. Создал чертёж и по нему возвёл здание своей жизни.
Бессвязные слова меня, отнюдь, не отвлекали от происходящего вокруг — каждого и постороннего. Любое совершённое действие я превращал в картины — по порядку выстроенные у меня в голове. С того времени прошло уже два года, а мне кажется, что и всей жизни будет мало, чтобы я больше не видел перед своими глазами тот самый день. Странный и постоянно теряющийся среди других воспоминаний.
Сидя на скамье главного Варшавского железнодорожного вокзала, я испытующе смотрел на проходящих мимо меня людей. Множество военных, распределяющих каждого молодого парня, подходящего под названный возраст призыва, своими криками пытались озвучить какие-то приказы. Считывая их с пожелтевшего листа бумаги они вглядывались в людские лица — можно было понять, что военное время даже для них не самый лучший период в жизни. Стекающие по вагону капли воды падали на поржавевшие рельсы. Нарастающий гул голосов — провожающих на фронт сыновей матерей, детский плачь, чьи-то неловкие признания — медленно вращались вокруг меня.
Я прекрасно понимал, что надежды, собравшихся на перроне людей с оглушающим треском будут разбиты, как только они получат похоронную телеграмму. Кто-то бы не переставая ждал, не веря в правдивость напечатанных на бумаге букв. А кто-то, как я осознаёт, что вряд ли ещё, хотя бы раз увидит своих близких людей. В погоне за тем, что сейчас для меня совершенно неважно я потерял суть происходящего, поэтому когда поезд, в котором находился Владислав отправился в путь, я ему так нечего и не сказал.