жизнь наяву

      — Ты опять задумался, — Тэхен смотрит на него, склонив свою светловолосую растрепанную голову вбок, улыбается мягко и легко сжимает его ладонь, пытаясь вернуть в реальность. Чонгук и вправду вздрагивает, моргая рассеянно, и улыбается в ответ, сплетая их пальцы.       «Как тут не задуматься», — думает он в эту секунду, когда смотрит на Тэхена, прижавшего их ладони к лицу и осторожно поцеловавшего чонгуковы стертые костяшки. «Когда передо мной — ты», — хочет сказать, правда, но молчит, все еще улыбаясь, и наблюдает за тем, как Тэхен поворачивается лицом к окну, подставляется солнечному свету — сегодня впервые так тепло и ярко-солнечно спустя вереницу дождливых безрадостных дней. Чонгук смотрит на его высветленные волосы, которые из-за слепящего солнца кажутся ему еще более светлыми, обрамляющие его загорелое лицо — и когда успел, лето ведь только-только началось. Хотя, Чонгук кажется попросту потерял счет времени — календарь сообщает, что сегодня уже, вообще-то, начался одиннадцатый день жаркого июля.       — Чем мы займемся сегодня? — тихо бормочет Тэхен, снова вырывая из вороха мыслей замершего Чонгука.       — Мы пойдем купаться? — также тихо предлагает Чонгук, неловко закусив нижнюю губу.       — Отличная идея, — на выдохе говорит он, и Чонгук улыбается.       Тэхен не очень любит выходить куда-то в жару, но черт, у них эта вилла и отпуск Чонгука до конца июля в личном распоряжении, и пляж под боком, и солнце, наконец, вернувшееся с короткой передышки, уже просушило песок и играет бликами на прозрачной воде. Стены душат, кровать, уже излежанная вдоль и поперек, постоянно расправлена и не манит, даже когда Тэхен, замотавшись в одно легкое одеяло, смотрит, не мигая, своими глазами-огоньками на Чонгука, сидящего за этим столом в их небольшой кухне, пытаясь читать рабочую почту. Надолго Чона всегда не хватает — Тэхен этим нагло пользуется, не иначе, — и он медленно подходит к нему, не разрывая их зрительного контакта, который по мере приближения только натягивается сильнее, искрит, не слабея, как должно быть обычно.       Все равно хочется свежести океана, ветра, играющего с волосами, брызг, попадающих на лицо и солнца, от которого бы Тэхен непроизвольно жмурил свои сияющие глаза и морщил нос. Он коротко сжимает руку Чонгука, прежде чем встать из-за стола и хорошо потянуться вверх с негромким стоном. По его рукам скользят свободные рукава шелковой рубашки, обнажая запястья, увешанные тонкими браслетами, и Чонгук невольно поправляет аккуратный браслет уже на своей руке, улыбаясь мысли о том, что у Тэхена — точно такой же среди нескольких других, но определенно — самый любимый.       — Потом ты будешь рисовать, да? — Тэхен, глядя на Чонгука через плечо, спрашивает так, будто знает ответ наперед.       — Если ты будешь позировать, — и у Чонгука где-то в самом сердце отпечатывается чужой смешок и отведенные в смущении глаза.       И быстрый поцелуй в уголок губ, будто украденный, тоже, конечно же. Рядом с сотнями других — и это только их тех, которые Тэхен дарил ему, пока они отдыхают на вилле, и с тысячами, сотнями тысяч — тех, что помнят губы и тело за три счастливых года с душами, сплетенными воедино тем самым необъяснимым, но таким жизненно необходимым, которое на «л».       Чонгук так чертовски любит, что правда закричал бы об этом, стоя на самом высоком утесе и сжимая в своей ладони ладонь Тэхена. Закричал бы, честно, перекрикивая бьющиеся внизу волны и сердце в собственной груди, которое в этом неистовстве трепещет от одного прошептанного «люблю», которое дарит ему Тэхен, каждый раз неотрывно глядя в глаза.       Чон Чонгук так чертовски любит, и кажется, что понемногу сгорает от одной мысли о том, что Ким Тэхен так же чертовски любит его в ответ, уже даже не говоря о своей любви, а просто смотря глаза в глаза, когда сплетает с ним пальцы или сидит напротив, внимательно слушая. Просыпаясь рядом с Чонгуком и позволяя ему чувствовать себя живым день ото дня.       — Нам нужно прийти сюда на рассвете, — в глазах Тэхена бликами отражается солнечный свет, который заливает их, лежащих на горячем белом песке, с макушки до пят. Чонгук же, подперев голову рукой, разворачивается и смотрит прямо на его лицо, на веснушки, которые и видны-то только при вот такой вот крошечной дистанции, гладит большим пальцем скулу и мягкую загорелую кожу.       — У нас не будет сил, потому что к рассвету мы обычно только засыпаем, — бормочет Чонгук, не отвлекаясь от своего занятия, и мысленно начинает считать веснушки на чужом лице, обещая поцеловать потом каждую посчитанную.       — Тебе надо меньше работать, — и Чонгук не может не заметить обеспокоенные нотки в голосе Тэхена. — Ты же в отпуске, в конце концов. Со мной, а не с работой.       Он шумно выдыхает, сбившись со счета, и падает головой на песок, накрыв лицо прихваченной с собой шляпой.       — У нас же всегда так чертовски мало времени на двоих, — Тэхен сел, загородив Чонгуку солнце, и стянул эту шляпу прочь, чтобы пронзительно посмотреть прямо в глаза. Он не читает ему нотации, а говорит тихо, смиренно, положив горячую ладонь на его грудь. Легко царапает ногтями, когда не дожидается ответа от поджавшего губы Чонгука и, вздохнув, поднимается на ноги.       — Тэхен, — только и успевает бросить ему вслед Чонгук, но тот не оборачивается и продолжает молча идти по вязкому песку до самого океана.       Они же пришли купаться, в конце концов, а не обсуждать проблемы, поэтому Тэхен стягивает уже расстегнутую рубашку с плеч и бросает ее прямо по пути, чтобы в следующую секунду почувствовать обволакивающую прохладу воды у своих ног. Беспокойство тонет в лучах палящего солнца и в спокойной воде, которая с каждым медленным шагом окутывает его все больше. Тэхен останавливается, когда кромка его купальных шорт намокает, и поднимает голову, подставляя лицо под желанное тепло, чтобы зажмурить глаза от света.       — Тэхен, — снова зовет Чонгук, когда, нагнав его, все же оказывается рядом — они оба оказываются стоящими в воде уже по самую грудь. Сегодня штиль, и океан спокоен, оправдывая свое название.       — Поцелуй меня, Чонгук-и, — вдруг просит он, положив палец ему на губы и не дав сказать что-то еще помимо своего имени. Кладет руки ему на шею, сжимает встрепанные влажные волосы, потому что Чонгук предпочел до Тэхена доплыть, а не дойти, размеренно шагая по вязкой глубине, и подается вперед в поисках ласки.       Чонгук, убедившись, что не ослышался, коротко вздыхает и льнет к чужим губам, целуя совсем нежно, пробуя настроение Тэхена и не стараясь проявлять инициативу, потому что Тэхен его просит, а, значит, хочет делать все сам, как бы странно то ни было. Тэхен просто ждет отправной точки, чтобы кинуться в омут с разбега уже самому, но зная, что Чонгук, его Чон Чонгук, большая оглушающая любовь и повод встречать новый день, летит рядом.       Тэхен теснее жмется к его груди, чтобы горячей кожей к коже в ответ на прохладу воды, путает пальцы в его влажных вихрах и глубоко целует на свой манер, получив наконец свою точку невозврата. Чонгук держит его за талию, безропотно позволяя вести, и свободно скользит ладонями выше, ногтями прочерчивая по позвоночнику до самых лопаток, чтобы мягко надавить и вжать в себя еще больше после. Тэхен коротко кусает его за губу, прежде чем лизнуть совсем уж как-то играючи напоследок и отстраниться:       — Пообещай мне кое-что, — шепчет над кончиком носа, все еще не отпуская от груди, и с трепетом проводит по чужим зажмуренным от солнца глазам.       Чонгук открывает их и смотрит теперь на него, такого близкого и родного, сжатого в объятии и так естественно чувствующегося в руках, со все теми же бессчетными еле заметными веснушками, и понимает, что не имеет права отказать.       — Проснись рядом со мной, Чонгукки. Пусть у нас станет больше времени, я прошу, Чонгук, будь рядом со мной, — шепчет отчаянно, смотря бездонными глазами прямо на Чонгука, который моргает медленно и поджимает губы, опуская голову ему на плечо.       Потому что Тэхен, его большая любовь, которая сжимает ему сердце тисками, его Ким Тэхен, все еще очень естественно и необходимо чувствующийся в руках прямо сейчас, просит о невыполнимом.       — Я устал считать наши сны, — говорит он ему на ухо, а Чонгук слышит его, как сквозь толщу воды, прямо такой же, посреди которой они застыли, цепляясь друг за друга.       — Но вот же мы, Тэхен, — как будто в бреду бормочет Чонгук, целуя его соленую от воды кожу, скользя к шее, проводя носом по линии челюсти, чтобы найти наконец распахнутые губы. — Вот же мы, Тэхен, посреди чертового океана, проснулись вместе сегодня, чтобы пойти на пляж искупаться. Мы, Тэхен. Мы же рядом, ты чего? — и Чонгук чувствует, как разбивается на осколки об горечь на дне его глаз, когда все-таки ловит чужой взгляд. — О каких снах ты говоришь, Тэхен? — надломленным голосом, упавшим до шепота, в конце.       А Тэхен крепко зажмуривает глаза и не дает себе больше смотреть на Чонгука, чтобы уже самому не разбиться на части от его сквозящего отчаяния и потерянности — будто правда не понимает, о чем Тэхен его просит, но на деле же понимая все слишком явно, до сумасшествия явно. Тэхен прерывисто целует его, покрывая поцелуями не только губы, но и подбородок и скулы, все еще не открывая глаз. Он будто ищет мнимого насыщения, но Чонгука ему правда всегда было и будет недостаточно.       И потому Чонгук, будто читая его разрозненные мысли, выбирает из них самое главное и не скупится на ответную ласку, держит в своих руках Тэхена, как самое ценное, что у него осталось в этом мире, и может тысячу раз поклясться, что не лжет ни разу — он без него жизни дальше протянутой руки представить не может. И черт, да, это неправильно в корне — любить настолько, с клейменным сердцем, которое вверено в чужие руки настолько доверчиво, и уже в своих — держать такое же, с уродливым рубцом посередине, трепетно залеченным и теперь — цветущим.       И потому он встречает эту ожидаемую, но все равно внезапно окутавшую темноту, поглотившую их двоих, все еще чувствуя на своих губах привкус солоноватой воды и чужой кожи. А в оставленном по ту сторону сердце — любовь, конечно же.       Чонгук открывает глаза и не чувствует ничего, кроме острого непонимания и опустошающего одиночества. Все стабильно, правда: он проснулся в своей постели, покошенные портреты на стене все еще висят, на потолке все те же трещины и даже занавешенное с вечера окно все то же. Но горло сушит до невозможности, как будто туда насыпали песка, а когда он облизывает потресканные губы, то может честно сказать, что вдруг почувствовал на них соль.       Чонгук скидывает одеяло на холодный пол и встает на ноги, смотря на свое отражение в зеркале напротив — исхудалое тело, которое, кажется, скоро начнет просвечивать, руки, безвольно опущенные вдоль тела, и пустой взгляд, смотрящий куда-то сквозь, отсутствующий и бездушный. Чонгук чувствует себя сломленным в этой реальности, потому что его крылья были оборваны вместе с наступившей темнотой.       — Доброе утро, — хрипло говорит себе же Чонгук, чтобы потом обернуться и посмотреть на стену за собой — она увешана изрисованными листами с потрепанными краями, некоторые из них и вовсе собраны из обрывков, склеенных скотчем воедино, потому что ярость, с которой Чонгук их порой рвал, не позволила ему уничтожить их до конца.       Потому что эти рисунки — единственное, что их связывает.       Сейчас Чонгук не злится от собственной беспомощности, сейчас он к ней давно привык, но в глубине души все еще не может смириться с тем, что обречен на вечное одиночество среди этих стен. Он много раз пытался найти похожего, хотя бы похожего, потому что бесчисленные попытки найти именно его Ким Тэхена оканчивались провалом.       — Мы снова виделись, ты знаешь, — тихо говорит он, осторожно оглаживая неровные контуры и штрихи, небрежно наведенные карандашом, на одном из рисунков. Поправляет скотч, которым он закреплен, и смотрит в глаза этому портрету — по правде сказать, Чонгук уже несколько лет ничего, кроме портретов этого человека, создавать так и не смог. Будто разучился в раз, когда проснулся впервые, насквозь пронзенный осознанием того, что этому месту он больше не принадлежит и, кажется, никогда не принадлежал по-настоящему.       Портрет молчит, но Чонгук привык, правда. Он просто знает, что его слушают, что его слышат. И ждут.       — Я снова любил, — все так же говорит негромко и улыбается, смотря завороженно в трепетно вырисованные глаза — Чонгук иногда рисует только их на всем листе и смотрит потом подолгу, но сейчас на него со стены смотрит полноценный портрет. Чонгук давно уже не верит собственным словам, но отчего-то знает, что они правдивы. — И меня тоже любили.       Чонгук смотрит на календарь, висящий над столом. Он давно потерял счет дням и ощущение времени, потому что все вокруг него сливается в монохромную серую массу, где нет места ничему, кроме отчаяния.       Сегодня, оказывается, одиннадцатый день июля. Уже, наверное, довольно жарко и солнечно, но кому есть дело?       Телефон молчит десятками пропущенных вызовов. Рабочая почта завалена письмами разъяренных заказчиков, но у Чонгука отпуск до конца июля в личном распоряжении, потому он проводит его, лежа в расправленной постели и в обрывках между сном и душащей реальностью играя в гляделки с десятками портретов на стенах — всегда проигрывает, не в силах выдержать одного и того же пронзительного взгляда, где ожидание и тоска немыми бликами вспарывают душу.       Чонгук привычно идет по узкому коридору, чтобы добраться до аптечки на кухне. Привычно достает оттуда пузырек из непрозрачного стекла и щелкает крышкой, чтобы высыпать на ладонь горсть белых таблеток снотворного.       Он думает с секунду, и вдруг решительно высыпает все, что там осталось, чтобы после запить это холодной водой из кувшина и добрести обратно до развороченной постели.       Чонгук закрывает глаза с улыбкой на лице.       Он знает, что сегодня, наконец, проснется по-настоящему живым.