every other sunday

Макс и не осознавал толком, насколько сильно соскучился по традициям моторхоум-клуба, пока в семь утра его не будит дерзкое крещендо некого непознаваемого сонным сознанием гимна из воскресного плейлиста, доносящееся откуда-то из соседнего дома на колёсах. Он поднимается с кровати вместе с проклятиями в адрес тех, кто согласился взять на себя труд по переброске моторхоумов через океан в Австралию, и идёт в кухонный отсек, чтобы приоткрыть плексигласовое окошко над раковиной. Оттуда прекрасно видно, как Даниэль бродит внутри своего фиолетового чудовища, припаркованного в какой-то паре метров. — Эй! Выключи эту штуковину! — орёт Макс на всю мощь глотки. — Некоторые люди, на секундочку, собираются сегодня выигрывать чемпионат, так что им бы пригодился час-другой сна. Голова Даниэля зеркально выглядывает из собственного окна, взлохмаченные кудри и слишком яркая для раннего утра улыбка идут в комплекте. — Да что ты? Значит, Льюис тоже здесь? — Он приподнимает брови, как будто всерьёз считает получившуюся шутку чертовски смешной. — Отъебись. — Макс демонстрирует ему средний палец и тут же закрывает окно, чтобы не слышать заливистый хохот Дэна. Медленно и неотвратимо наступает утро, солнце поднимается и поднимается по небу, и на землю падает неумолимый летний австралийский зной. Музыка из моторхоума Даниэля в конце концов затихает, уступая расползающемуся по парковке предгоночному волнению, и все обитатели погружаются в традиционные ритуалы. Для Макса вся эта рутина — прекрасное успокоение. Он собирается быстро, но не торопится покидать стоянку моторхоумов. Стоя перед своей малышкой, Макс впитывает последние тихие минуты дня. Воздух наэлектризован предвкушением, которое подпитывает уверенность, что вот-вот случится нечто великое. Макс чувствует, как его кости дрожат от высоковольтного напряжения, но это ощущение не похоже на нервную дрожь, которая преследовала его в Японии или Сингапуре. Там он считал минуты до старта гонки, изнемогая в душных гостиничных номерах. А здесь... Здесь можно видеть всю простирающуюся над миром гладь неба, на котором ни облачка. Можно видеть солнце — более яркое, чем обычно. Более близкое, чем когда-либо. Здесь ему спокойно. — Ты идёшь или как? — окликает его Даниэль, когда собирается в паддок. — Ещё минуту. Макс долго стоит без движения, поглощённый зрелищем, как дома на колёсах медленно пустеют по мере отправки своих обитателей в Альберт-парк. Где-то вдалеке слышится невнятный гул болельщиков, начинающих заполнять трибуны, и он нарастает с каждой минутой. Резким вдохом он всасывает в себя всю окружающую энергию. Всё то, что стоит задержать внутри на бесконечное мгновение — тепло, приветственный шум, годы растущих ожиданий, волна возбуждения, из-за которой каждый атом тела слетает с орбитали. Макс не дышит до тех пор, пока переполненные лёгкие не начинают полузадушено стенать, а потом выдыхает, отправляя все эмоции на задворки разума. Оказавшись, наконец, в паддоке, он двигается на автопилоте. Вот парад пилотов, где нужно улыбаться и махать рукой заглушённой толпе фанатов. Вот интервью, которое берёт очередной безликий журналист, и сюда же идут все банальности, что извергает его мозг сходу, вообще никак не осознавая содержание ответов. Вот установочный круг, проеханный так, будто он сидит в симуляторе с закрытыми глазами. Вот стартовая решётка, на которой он стоит под гигантским зонтом, чтобы откреститься от жары. Ничто не проникает в созданный сознанием пузырь, даже безумно носящиеся вокруг механики, занятые внесением последних корректировок в болид. Единственный раз, когда пузырь едва-едва дрожит, угрожая лопнуть, — это момент перед национальным гимном. Они выстраиваются в ряд, и взгляд Макса пересекается со взглядом Шарля, и тот ободряюще улыбается. Потом он надевает шлем, а машина оживает, становясь продолжением тела. Оглушительный рёв двигателя превращается в звук собственного ровного сердцебиение. И вот тогда Макс узнаёт кое-что о себе ещё. У него есть цель, и никогда в жизни он не был настолько уверен в себе. Сегодня он выиграет чемпионат. И когда гаснут огни, он делает именно это. *** Когда Максу было четыре года, родители отвезли его на арендованный картодром около Генка. Мама поцеловала в лоб и сказала ему быть осторожным. Отец запихнул в карт и сказал ему быть чемпионом. И только когда Максу исполнилось восемь, он наконец-то понял, что для этого нужно. Школа по средам заканчивалась в полдень. Отец вёз его на трассу, где Макс гонял часами, проезжал круг за кругом, чтобы испытать все мельчайшие детали двигателя или шасси, построенные отцом. Он изучал каждый миллиметр трассы, выгрызал каждую десятую долю секунды с круга. В зимнее время солнце садилось уже в четыре пополудни, и налетающий ледяной ветер сковывал его мышцы в момент, пока Макс изо всех сил пытался разглядеть границы трассы в темноте. — Я замёрз, — пожаловался он однажды, потому что просто был не в состоянии дальше выносить нагрузку. Он умолял отца остановиться. Но в ответ получил только традиционное рявканье: — Ещё круг. И да, Макс поехал ещё один круг. Потом ещё один. И ещё. Он продолжал гнать, пока его пальцы не перестали шевелиться, застыв на руле. Пока не осталось ничего, кроме истощения и жгучей боли, распространяющейся от кончиков пальцев по всему телу. Выбравшись, наконец, из карта, Макс заплакал. — Соберись, мальчик, — презрительно усмехнулся отец при виде его слёз. — Чемпионы не плачут. И только когда Макс влетает в последний поворот последнего круга самой важной гонки в своей карьере, эмоции начинают возвращаться в его голову. Он снова слышит оглушительный рёв трибун, видит периферическим зрением подъём оранжевой волны перед самым-самым финишем. Австралийское солнце с новыми силами светит ему в лицо через визор. Его кровь вскипает в иссушенных венах. Ногу сводит дикой судорогой, и банальность такого инцидента вызывает у него смех. Макс на пороге мировой славы, у него в руках буквально цель всей его жизни, а ему ногу свело. Он почти в бреду, когда видит развевающийся на финише клетчатый флаг. Запрокинув голову настолько сильно, насколько позволяет HANS, Макс смеётся, и смеётся, и смеётся... "О Господи, Макс!!! О БОЖЕ!!! ДААААААААА!!!" Его смех перетекает в рыдания, поднимающиеся из глубин груди. "Макс Ферстаппен, — кричит Кристиан сквозь радиопомехи, — ты чемпион мира! Чемпион мира!" Горячие слёзы льются рекой из его глаз и стекают на подбородок. Они не прекращаются весь заминочный круг, и приходится ехать буквально вслепую. Они не прекращаются, когда Макс выпрыгивает из машины, вскинув в воздух ликающий кулак. Они не прекращаются, когда колени подгибаются под тяжестью новых достижений и он падает рядом с машиной. Он зарывается лицом в заднее левое колесо в тихом благоговении и тонет в слезах, заливших внутреннюю часть шлема. Восьмилетний Макс Ферстаппен не мог знать. (А его отец и вовсе никогда бы этого не узнал) Но чемпионы мира, на самом деле, плачут. *** На ноги его ставит Льюис и тут же, чуть сжав плечо, притягивает в поздравительные обнимашки. Сначала Макс вздрагивает от прикосновения, невольно задаваясь вопросом, что сказать человеку, которого только что победил в чемпионате. Он пытается что-то выдавить, но получается только поток совершенно бессвязных слов. Льюис позабавленно щурит глаза в ответ, и за его усталой улыбкой нет тени обиды. — Поздравляю, парень, — говорит он, снова стиснув плечо Макса. — И не забудь как следует насладиться моментом. Нет ничего лучше, чем первый титул. Один за другим гонщики появляются в parc fermé. Макс видит свою команду, стоящую за барьерами, которые едва ли выдерживают бешеный натиск празднований. Он подбегает туда и легко бросается в ожидающие его объятия, а грудь вздымается под ритм их криков. Среди толпы выступает мама, и Макс крепко стискивает её в объятиях — так же крепко, как она сама обнимала маленького мальчика восьми лет, который мог только мечтать, что этот день когда-нибудь наступит. Сестра слегка хлопает его по руке, требуя и свою часть чемпионского внимания, поэтому Макс кружит Викторию в воздухе под её довольное хихиканье. А стоит только отпустить её, как его самого подхватывают сзади руки. На мгновение Макс прирастает к полу, оказавшись лицом к лицу с Шарлем. Кажется, что вся непрекращающаяся нужда в этот момент встаёт между ними. Но вот Виктория толкает его в спину, и Макс падает в распахнутые ему навстречу руки. Облегчение топит вены, когда Шарль стискивает его в объятиях, и всё тело вздрагивает от нахлынувших эмоций, пока голова всё ещё кружится от послегоночного адреналина. Шарль отстраняется и дрожащими пальцами приподнимает визор максова шлема. — Ты сделал это, — говорит он, и сердце Макса трепещет в груди. Ладони в перчатках обхватывают боковые поверхности шлема, и Шарль притягивает Макса ближе, так, чтобы их шлемы столкнулись друг с другом. Максу очень интересно, каким его видит Шарль сквозь их приподнятые визоры. Есть ли у него в глазах испытываемое замешательство? А переполняющее тело возбуждение? Взгляд Шарля отражает улыбку, которая скрывается под шлемом, но он тоже немного влажный и блестит настоящей гордостью. Инстинктивно Макс закрывает глаза, касаясь губами влажной и колючей балаклавы. Вместо бездушной тряпки хочется чувствовать тёплые губы Шарля, но сейчас он согласен и на этот мимолётный призрак поцелуя сквозь множество слоёв углеродного волокна, пенопласта и номекса. — Ты сделал это, — снова шепчет Шарль. Макс кивает, потому что слова не идут на язык. Шлемы снова сталкиваются из-за движения. Наконец-то до него доходит, полностью и наверняка. Он сделал это. *** Его поглощает морская волна шума, захватившего обезумевший паддок, а потом — неистовые празднования команды, готовой носить его на руках. Механики и инженеры провожают его от подиума до пресс-центра на фоне празднования, развернувшегося на питлейн. Все эти люди требуют внимания, заключают в объятия и хлопают по спине пропитанного шампанским гоночного костюма. Они жмут Максу руку, кричат поздравления в самое ухо и буквально преследуют с микрофонами наготове, требуя каких-то заявлений, которые его мозг до сих пор не в состоянии как-то синтезировать. У Макса почти нет возможности побыть в моменте, а когда она случайно подворачивается, кажется, что этот момент длится всю вечность. Когда всеобщее внимание отвлекается на что-то другое, Макс не знает, куда себя девать. Он будто остров, дрейфующий где-то посреди ошеломительной эйфории вибрирующего паддока; остров, который нет-нет, а смотрит на питлейн в поисках чего-нибудь, обо что можно заякориться. Всякий раз, когда его взгляд цепляется за трибуны, кажется, что Шарль где-то поблизости, разговаривает с кем-нибудь то там, то сям, незримо присутствуя рядом с парадом гордости Рэд Булл. Они встречаются глазами поверх людского моря, и беспокойное сердце Макса находит покой в уставшей груди. Но только на мгновение, потому что в следующую секунду оно снова бросается вскачь. — Макс Ферстаппен, чемпион мира 2021 года, — приветствует его Нико Розберг, светя улыбкой от уха до уха, и тычет микрофоном прямо в лицо. — Мои поздравления. Как себя чувствуешь? Макс встряхивает головой, пытаясь сосредоточиться на интервью, а не человеке, чей ярко-красный гоночный комбинезон занимает буквально всё его поле зрения. — Оу. Невероятно, это... Я имею в виду... — Глубокий выдох. — Весь сезон мы боролись ради момента, который наконец-то свершился. Просто безумно. Я правда не знаю, что тут сказать. — Очень знакомое чувство, — усмехается Нико. — Есть какие-то планы на будущее? У Макса вырывается тихий смешок, почти выдающий внутреннюю истерику. Он даже сейчас-то в непонятках, что делать, не говоря уже о полумифическом потом. — Не знаю, — говорит он, выгнув губы в лукавой ухмылке. — Может быть, уйду на пенсию? Ослепительная гримаса Нико малость тускнеет. Даже смешно с того, насколько просто его задеть. — Очень слабая попытка, Ферстаппен, — ворчит он, когда камеры уже выключены. В его манерах всё ещё много напускного раздражения, но выражение лица быстро смягчается. — Я же знаю, что ты в шутку. Но если серьёзно — не стоит. Макс, на самом деле, не собирается ни на какую пенсию. По крайней мере, в голове таких мыслей точно нет. Но внутри него разгорается любопытство, подстёгиваемое взглядом Росберга в ту сторону, где Шарль болтает о чём-то с Льюисом. — Тебе может казаться, что вещи станут более простыми, если ты перестанешь быть в центре всеобщего внимания. — В голосе Нико звучит нехарактерная откровенность. — Но пока этого не сделает он, у тебя всегда будет причина искать путь назад. *** Паддок пустеет медленно — намного медленнее, чем в обычный гоночный день, но, если так подумать, вокруг вовсе не обычный гоночный день. Пресс-конференция после гонки пролетает гораздо быстрее, чем сама гонка, но, по крайней мере, она даёт возможность немного перевести дух, сидя в привычном красном кресле. К моменту завершения всех пресс-обязательств все бурные празднества уже перетекли в стан Рэд Булл, так что Макс направляется прямо туда — ровно до тех пор, пока звук знакомого голоса не заставляет его остановиться. — Конечно, сегодня свершилась мечта всей моей жизни, но я никогда и не сомневался, что этот день наступит. Чемпионство — именно то, что мы всегда намеревались получить, то, к чему я готовил Макса всю жизнь. Резко обернувшись, Макс видит, как его отец даёт интервью голландскому телеканалу. Журналист, заметив его, тут же прекращает свой допрос и приветственно машет рукой. Отец поворачивается к нему с ухмылкой. — А вот и он. — Тяжёлая рука Йоса ложится на плечо, притягивая ближе. Макс вздрагивает от её неожиданного веса. — Мой сын. Чемпион мира. — Отец. — Застигнутый врасплох, Макс едва ли не отшатывается. Приходится прикусить язык, чтобы не сболтнуть ничего лишнего, не задать какой-нибудь глупый вопрос типа Что ты тут вообще забыл? Он так давно не видел отца, что реальное присутствие Йоса рядом в паддоке кажется практически неуместным. — Макс, — обращается к нему журналист, которого, кажется, никак не касается повисшее в воздухе напряжение. — Мы с твоим отцом только что говорили о том, как много для вашей семьи значит титул чемпиона мира и как усердно ты работал ради того, чтобы завоевать его. Можно сказать, этот сезон выдался не самым лёгким. У тебя было много проблем что на трассе, что вне её, но всё-таки весь год ты, если позволишь, пёр напролом с невиданным упрямством. Закончить этот год с первым титулом в своей карьере, должно быть, выглядит большим облегчением, даже, пожалуй, оправданием всех вложенных усилий. Есть ли кто-нибудь, кому ты хотел бы посвятить свою победу? Отец напряжённо смотрит на него, ожидая ответа. Макс часто задавался вопросом, каким бы стал гонщиком, не примени к нему отец все прелести своей суровой любви. Был бы он менее агрессивным, менее целеустремлённым? Смог бы стоять там, где стоит сейчас? А был бы он счастливее, пока рос? Только вот ответов на все эти вопросы он уже никогда не узнает. Поэтому он думает о себе, восьмилетнем мальчике, который плакал, продрогнув под дождём. Он думает о Шарле, терзаемом сомнениями посреди пляжа на другом конце света; о его животрепещущем вопросе: хотел бы ты, чтобы было всё по-другому? — Да, вообще-то есть. Мне стоит поблагодарить многих людей, без которых я бы здесь сегодня не стоял: семью, которая немалым пожертвовала ради этого момента; команду, которая всегда поддерживала меня; друзей, которые были рядом на протяжении всего долгого пути. Он заставляет себя смотреть в камеру, и сердце снова грозится выскочить из груди от тяжести того, что нужно сейчас сказать. Всю свою жизнь он сознательно избегал быть настолько откровенным перед всем миром. Он и сейчас не особо горит желанием — по крайней мере, не перед духовными братьями всех тех жёлтых газетёнок, что в своё время столкнули его под асфальтоукладчик из кричащих заголовков. Но он обязан — ради Шарля, ради себя. — А ещё я хочу посвятить свой титул каждому ребёнку, который мечтает стать гонщиком Формулы-1, но ему говорят, что у него нет каких-то качеств. Я хочу посвятить его всем, кто чувствует, будто не соответствует какому-то глупому шаблону. Я хочу посвятить его тем, кто чувствует необходимость выбирать между тем, кто он есть, и тем, что он любит. Честное слово: вы можете получить всё. И не позволяйте никому убеждать вас в обратном. *** — Это что, чёрт тебя дери, сейчас было? Шипение Йоса сквозь стиснутые зубы следует сразу за тем, как они вдвоём оказываются вне пределов слышимости журналистов. Макс пожимает плечами. — Что именно? — Твоя убогая имитация Хэмилтона, — буквально выплёвывает Йос и даже останавливается, чтобы схватить Макса за локоть и развернуть его к себе лицом. — Ты что, теперь задрал нос и думаешь, что лучше меня? В словах отца слышно презрение, и Макс только ошеломлённо смотрит в ответ. — И не надо на меня так смотреть, мальчишка. — Смотреть как? — Замешательство Макса быстро переходит в раздражение. — Как будто меня здесь быть не должно. Потому что я имею полное право на это. Твой титул — и мой титул тоже. Всё, что у тебя есть, твоё только потому, что я дал это тебе. Я создал тебя. Не вздумай об этом забывать. В детстве Максу казалось, что нет ничего важнее отца. Он был высоким и властным мужчиной, чей вид вызывал либо любовь, либо ненависть, но все окружающие люди выполняли его приказы вне зависимости, продиктовано это было страхом или преданностью. Громоподобный голос мгновенно заполнял любую комнату, в которую он входил — фишка, больше всего впечатлявшая Макса. По его тогдашнему мнению, именно так должен звучать мужчина. Но глядя на Йоса сейчас, Макс хочет скорее рассмеяться, будто ребёнок в истерике. Йос Ферстаппен никогда не казался настолько крошечным. — Знаешь что, пап? Я рад, что ты приехал. Было очень приятно увидеться наконец, — говорит он с кривой усмешкой и даже не очень-то кривит душой. — Возможно, мы наверстаем упущенное позже. Или не сможем, мне, честно говоря, похер. Но вообще да, спасибо тебе за всё. Макс разворачивается, чтобы уйти, даже если его живот всё ещё сжимается от неведения, суждено ли ему ещё увидеться с отцом. Но своя часть сделки выполнена, титул, столь вожделеемый Йосом, выигран, и все должны быть счастливы. Притормозив, он оглядывается через плечо, чтобы насладиться зрелищем ошеломлённо замершего на месте Йоса, и дарит ему напоследок самую искреннюю улыбку. — Надеюсь, теперь ты счастлив, пап. *** Вечеринка длится до глубокой ночи. Команда тащит Макса в небольшой ночной клуб в самом сердце Мельбурна, где танцпол едва вмещает всех людей, одетых в форменки Рэд Булл, и прочих многочисленных тусовщиков из остальных команд паддока. Дэн держится где-то поблизости в баре, разглагольствуя обо всех других известных ему злачных местечках Мельбурна, которые определённо круче этой претендующей на роскошь дыры. А ещё он покупает Максу зелёные шоты, которые фосфоресцируют в чёрном свете. Не то чтобы Макс не хочет быть частью праздника, развернувшегося на танцполе: в конце концов, он — основной виновник того, что случайные куски из неизменной We are the Champions взрываются в воздухе каждые пятнадцать минут или около того. Но если оставить в стороне все восторги и переживания, то он не настолько пьян, чтобы совсем перестать стесняться своего нахождения в самом центре внимания. Будь его воля, Макс бы предпочёл скромно отсидеться в баре и посмеяться над курьёзными картинками. Вон, к примеру, Кристиан тусуется посреди механиков, а в другой части зала совершенно сумасшедший Чеко атакует с целью захвата диджейскую будку. Так что именно сидением за стойкой Макс и занимается, когда замечает около входа в клуб Шарля и Пьера. Он опрокидывает шот и рассеянно кивает в ответ на какую-то странную историю Даниэля, включающую в себя настоящего медоеда. Его самообладания хватает ровно на семнадцать минут, прежде чем в голову приходит более-менее удобоваримая причина, по которой можно оставить Дэна и умчаться через переполненный танцпол к Шарлю. — Пойдём-ка отсюда? — почти молит Макс, прежде чем удалиться в сторону клубного туалета. Ему не нужно оглядываться через плечо, чтобы убедиться, что Шарль осторожно держится немного позади. Стоит только Шарлю запереть за ними дверь туалета, как Макс тут же набрасывается на него. Поцелуй жёсткий, вжимающий своим напором прямо в дерево двери за спиной. Шарль всхлипывает прямо ему в губы и приоткрывает рот, чтобы впустить в себя жаждущий язык. Руки Макса путешествуют за край шарлевой рубашки: ему хочется трогать столько этой кожи, сколько вообще возможно, наслаждаясь тихими полузадушенными стонами, срывающимися от каждого нового прикосновения. Этого мгновения он ждал целый день, буквально обречённый вечно видеть Шарля где-то краем глаза и не будучи в состоянии дотронуться. — Блять, я так по тебе скучал, — признаётся Макс, когда они ненадолго замедляются, чтобы глотнуть немного воздуха. От очевидного желания его голос звучит хрипло. Шарль усмехается ему в губы. — И тебе тоже привет. Макс не в состоянии подавить жадную дрожь собственных бёдер из-за близости тела, прижатого к двери. Он хочет себе больше Шарля, хочет напрочь стереть дистанцию между ними, потому что ему никогда не хватает Шарля. Шарль выгибает спину, чтобы прижаться всем своим существом к Максу, но прислоняется затылком к двери, чтобы уклониться от новой попытки поцелуя. Его губы снова гнутся в усмешке. — Веди себя прилично, — подначивает он, и Макс стонет, отстраняясь и тяжело дыша. — А что случилось с твоим настроем трахнуть чемпиона? Шарль гладит его по лицу рукой с горящей в глазах нежностью. — Оно на месте. — Он склоняется для мягкого поцелуя. — Но не здесь. Клубный туалет, конечно, достаточно роскошен, чтобы не отталкивать от самой идеи. Здесь достаточно тусклого света, чтобы уловить глазом силуэты их непристойно переплетённых тел в настенном зеркале, но не хватает яркости, чтобы оценить общее состояние чистоты их окружения. Так что, пожалуй, из них двоих Шарль — самое разумное существо. Они смотрят друг на друга ещё какое-то время, всё так же близко, чтобы дышать одним воздухом. Пальцы Шарля выводят круги на чувствительной коже затылка и играют с кончиками волос. — Как ты себя чувствуешь? Макс уже со счёта сбился, сколько раз за сегодня успел ответить на этот вопрос, но ему всё ещё предстоит найти подходящий ответ, который опишет чувство, горящее внутри него — чувство, когда просто не можешь вместить в себя всё счастье мира. — Будет странно, если я скажу, что не знаю? Шарль качает головой всё с той же нежной улыбкой. — Я видел интервью, — говорит он, и не нужно пояснять, о каком именно интервью идёт речь. К вечеру слова Макса уже разлетелись по всем социальным сетям, иногда даже вместе с фотографией, на которой он стоит на коленях около своей машины. Местами это очень похоже на безвкусные мотивационные плакаты, которыми украшали картинговые залы во времена их детства. — Я очень тобой горжусь. Слова Шарля еле слышны, но они громко резонируют в пустой ванной, отражаясь от выложенных красным кафелем стен, и отдаются прямо в груди Макса. Он знает, что дело не только в интервью и даже не в титуле. Впервые за долгое время Максу действительно есть чем гордиться. Обвив руками талию Шарля, он притягивает его ближе, и устраивает лоб на его плече, чтобы раствориться в уюте и теплоте объятий. До сих пор кажется почти невероятным, что можно так просто взять и безоговорочно обнять его. — Я пиздецки по тебе скучал сегодня, — шепчет он, прикрыв глаза. — Я тоже по тебе скучал. — В голосе Шарля отчётливо звучит тоска. — Когда я увидел тебя после гонки, я просто... Я почти забыл, где мы. Я так сильно хотел поцеловать тебя прямо там. Такая же тоска поджигает вены Макса. Неудовлетворяющее бездушное ощущение ткани балаклавы на губах всё ещё живо в его памяти, равно как и неуверенные руки Шарля, обнимающие его сквозь все слои гоночного комбеза. Все эти проклятые барьеры, всё ещё стоящие между ними. Сколько раз он пробирался в клубные туалеты вроде этого — нет, многим хуже этого, — таща за собой безликих и безымянных парней только ради того, чтобы ощутить прикосновение другого человека. Но здесь и сейчас — не анонимная интрижка. Здесь и сейчас — Шарль, который был рядом, поддерживал его и подталкивал к лучшим начинаниям, подначивал на смелость и не требовал ничего взамен. Шарль, который познакомил его с семьёй. Шарль, который говорит, что гордится им, и который безнадёжно романтичен в своих желаниях держаться за руки в паддоке и целоваться после победы. Всю свою жизнь Макс скрывал важную часть себя, но больше не будет. — Я хочу, — говорит он. — Хочу всё это. Он чувствует, как обрывается дыхание Шарля, как он замирает, вжимаясь в грудную клетку Макса. — Я ничего не прошу, — спешит его успокоить Макс. — Нам не нужно... В смысле, пока ты не будешь готов и сам не захочешь. Я просто хочу сказать, что... Возможно, когда-нибудь. Он сам сказал это Шарлю в Нью-Йорке, когда их жизнь казалась нереальным миражом. Если мой мужчина будет этого достоин. — Я просто хочу сказать, что мой мужчина этого достоин. Такая открытость, на самом деле, пугает. Выдох Шарля обжигает кожу на шее, вызывая дрожь. — Хорошо. — Его улыбка — самая широкая из тех, что Макс вообще у него когда-то видел. — Хорошо, Макс. Я думаю... Мне кажется, будет неплохо. Я тоже хочу всё. Чувство сжимающихся лёгких неизмеримо возрастает вместе со словами Шарля только от одной его головокружительной улыбки. Макс ничего не может с собой поделать. Ему кажется, он не в состоянии дышать и взорвётся, если не получит тот же кислород, которым дышит Шарль. Поцелуй с самого начала горяч, их зубы несколько раз болезненно сталкиваются в спешке почувствовать вкусы друг друга. Язык Шарля жадно прижимается к его, умоляет взять контроль над поцелуем. Макс обхватывает ладонями его щёки, чтобы удобнее было целовать, и нежно проводит большими пальцами по скулам, резонируя с подчёркнутой грубостью языка. Нос Шарля тычется ему в скулу, щекой чувствуется его долгий выдох, а потом он прерывает поцелуй и тяжело откидывает голову назад. Макс зарывается лицом в шею Шарля, оттянув ворот рубашки, и оставляет влажные следы на коже плеча. У него стояк уже только от одного ощущения кожи Шарля под губами, рук Шарля, блуждающих по спине под рубашкой. Он знает, что у Шарля тоже стояк, но прежде чем успевает поддаться желанию притереться, Шарль неожиданно отстраняется и осторожно дёргает за волосы, вынуждая оторваться от шеи. — Я всё ещё не хочу трахать тебя в клубном туалете, — поясняет он с самодовольной ухмылкой. У Макса вырывается странный звук, частично смеющийся, частично стонущий, но почти испуганный. — Так, значит, хочешь уйти отсюда? — Он снова жарко целует вожделенную шею. Шарль смеётся, извиваясь, когда язык проходится по одному из самых чувствительных местечек. — Но и лишать тебя первой чемпионской вечеринки я тоже не хочу, — отзывается он, пытаясь состроить самое серьёзное лицо. Получается до глупого мило. — Уж насладись вечером. Позже у нас будет достаточно времени, чтобы отпраздновать. Шарль кривит лицо, пожалуй, в самой нелепой в мире попытке сексуально подмигнуть, и сердце Макса пропускает пару-тройку ударов. — И, знаешь, запасись-ка ты лучше парой ящиков рэд булла, Макс Ферстаппен. Потому что я не выпущу тебя из постели до тех пор, как не наступит медиа-день. *** Последняя воскресная вечеринка сезона проходит на ура. Парковку для моторхоумов почти не узнать, потому что почти все их отогнали немного в стороны, чтобы образовать достаточно широкий круг, который довольно быстро заполняется народом, желающим танцевать. Сами моторхоумы украшены гирляндами, а Джо, механик из МакЛарена, строит из себя доморощенного диджея на всамделишной микс-системе. Для того, чтобы вся эта катавасия как-то работала, лучшим инженерным умам паддока пришлось поколдовать над монтажом кабелей общественного уличного освещения, но результат того стоит. Макса, правда, занимает вопрос, как это они умудрились не отключить добрую половину Альберт-парка, но зато теперь точно никто не скажет, что разные команды Формулы-1 не умеют работать сообща во имя научного прогресса. Слухи о грандиозной вечеринке распространяются далеко за пределы ограниченного клуба, а потому Макса не удивляет, что прибывает большая часть паддока. Он даже может поклясться, что видел Кристиана, припаханного Себом помочь с барбекю, но тот тут же сбежал в противоположном направлении. Макс и Дэн смеются над одинаково недоверчивыми выражениями лиц Алекса и Ландо, когда те смотрят на разворачивающуюся сцену. Невозмутимый Джордж на пару шагов впереди друзей и уже решительно инспектирует столы, заставленные бутылками из-под ликёра и пластиковыми стаканчиками — импровизированный местечковый бар. — То есть, по вашим словам, такие вечеринки были весь сезон, но пригласить нас вы додумались только сейчас? — уточняет Ландо ошеломлённо и расстроенно одновременно. — Классные же вы друзья. — Ну, обычно такие мероприятия только для членов закрытого клуба владельцев моторхоумов, — поясняет Дэн, хотя кривит малость против истины. — Знаешь, малыш Ландо, некоторые вещи ещё надо заслужить. — Просто признай, что ты придурок, который любит играть в конспирацию. — Я думаю, что правильным термином для Даниэля в данном случае будет привратник, — вворачивает Джордж, мимолётом влезая в разговор. Краем глаза Макс видит, как Шарль тащит Пьера через импровизированную танцплощадку, и судя по выражению лица последнего, у них там происходит примерно такой же разговор. Он малость смущённо машет рукой, сомневаясь, что Шарль вообще заметит его в толпе набежавшего народа, но Шарль видит и машет в ответ. Его губы произносят что-то, но шум и расстояние не дают услышать суть, но Макс всё равно ухмыляется. Этого невербального общения Шарлю вполне достаточно, чтобы быть довольным. Он облегчённо разворачивается и тут же врезается в гольф-кар, который кто-то зачем-то сюда приволок. Макс тяжко вздыхает. — Ну что за дурачок, — нежно бормочет он. Дэн хихикает, выводя Макса из транса. Он и забыл, что вокруг как бы есть другие люди. — Вы двое такие незаметные, — шепчет Даниэль сквозь зубы, и Макс, застигнутый врасплох, краснеет. — Не представляю, о чём речь, — говорит он, тоже понизив тон, чтобы никто из парней его не услышал. Но если подумать, не так уж это и помогает, учитывая, куда он смотрит. Шарль, по всей видимости, вышел из аварии с минимальными последствиями в виде небольшой вмятины на чувстве собственного достоинства. Нежность в груди Макса возрастает десятикратно, стоит только увидеть, как это чудо с растерянным лицом поправляет рубашку. Так что Дэн одаривает его вполне понимающей улыбкой. — Не волнуйся, Макси, я же не спрашиваю подробности. — Тон его голоса меняется с шутливого на нехарактерно серьёзный. — Я просто рад видеть тебя счастливым. Макс улыбается от накатившей искренности момента, но времени ответить у него нет, потому что стоит только догнать остальных убежавших за столики друзей, их припечатывают насущными вопросами. — Это что? — Джордж держит в руках бутылку того самого не очень легального финского напитка. — А правда, что тут сегодня будет выступать Мартин Гаррикс? — У Алекса комично большие глаза. Этот слух Макс, кстати, тоже слышал весь вечер, но прекрасно знает, что это совершенный развод, но ему совершенно не хочется рушить наивные детские мечты Алекса. Слух, скорее всего, пустил Даниэль, чтобы убедить каких-нибудь встреченных девушек посетить вечеринку, вот он пусть и разбирается. Джордж изучает этикетку на бутылке, сосредоточенно нахмурив брови, как будто там есть действительно важная информация о содержимом, а не какая-то невразумительная финская тарабарщина. — Это пить можно вообще? — Просто попробуй, чувак, — убеждает его Макс. — Оно почти как джин. И это даже почти правда, если джин когда-нибудь бывал на вкус, как зубная паста, щедро разбавленная этанолом. Налив себе каждый по любимому напитку ("Прости, что не запасли тебе молока", — извиняется Дэн перед Ландо и получает локтём в ребро в качестве ответа), они рассаживаются вокруг одного из дюжины столов для пикника, размещаясь на длинных скамейках. Макса всё ещё малость смущает такое количество людей в месте, которое стало его основным убежищем во время сезона, но радостная атмосфера дарит новое ощущение свободы, когда давление наконец-то уходит. — Приобрести, что ли, моторхоум в следующем году, — размышляет Ландо вслух. — Не думаю, что тебе это понравится. — В голосе Даниэля слышна паника. Он даже многозначительно жестикулирует, как будто таким образом лучше донесёт мысль. — Здесь очень тесно. Никакого уединения, за задницу кусают комары и хреновый вай-фай. — С этим можно смириться. — Ландо щурит глаза и останавливаться явно не планирует. Макс уверен, что он делает это только потому, что любит раздражать товарища по команде не меньше, чем сам Дэн. — А ещё придётся смириться с Даниэлем, который здесь двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, — добавляет он аргументов в сторону Дэна. Быть может, в нём тоже есть что-то от ревностного привратника. Лицо Ландо складывается в смятённую гримасу. — Хм, окей, ладно, знаете, мне и так неплохо живётся. Вскоре к компании присоединяются Шарль и Пьер, тпк что приходится потолкаться на скамейках, чтобы втиснуть вокруг одного стола всех желающих. Алекс оставляет свободное место рядом с Максом (слишком очевидное, чтобы его проигнорировать), и Шарль плюхается именно туда. — Мы должны закатить лучшую воскресную вечеринку, — радостным голосом заявляет Шарль. Прижимаясь к его боку, Макс чувствует, как его тело начинает пульсировать от накатывающего возбуждения. Собственный интерес к празднествам порядочно бледнеет, и он бы с радостью вообще их пропустил, если сможет уговорить Шарля составить ему компанию внутри расположенного совсем рядом моторхоума. — Погодите-ка, а почему Шарль знает про эти вечеринки? — снова ноет Ландо. — У него даже нет дома на колёсах. Они смеются над явным недовольством младшего, и смех в принципе не затихает, пока все сидят вместе и вспоминают завершившийся сезон. Послесезонная эйфория и дешёвая выпивка быстро опьяняют мозги. — Пойду сгоняю нам за следующей порцией, — объявляет вдруг Шарль, когда все стаканы пустеют, а мир малость теряет в чёткости. Он поднимается со скамейки, мгновенно заставляя Макса почувствовать, как не хватает тепла прижатого к боку тела. Шарль наклоняется, чтобы быстро чмокнуть его в губы, и исчезает в стороне склада бутылок. Макс даже не понимает, что произошло не так, пока протяжный голос Пьера не нарушает отрезвляющую тишину. — Excusez-moi, это что только что было? — Ничего? — Шарль тебя только что поцеловал? — прямо спрашивает Ландо. — Э-эм... — Макс хмурится при виде кучи лиц, уставившихся на него с недоверием. Паника уже бьётся в груди. Бездумный жест Шарля показался ему таким простым и знакомым, что он даже не придал этому никакого значения. В отчаянии его взгляд ищет Шарля и находит, чтобы увидеть, как тот наблюдает с безопасного состояния всю сцену с коварной улыбкой. Маленький коварный демон. Он отпускает испуганный смешок, после которого наступает облегчение. Вот оно, значит, как. — Ну да. — Макс пожимает плечами. — Мы... Мы как бы... — Сердце бешенно колотится, пока он пытается найти слова, которыми сможет объяснить друзьям их отношения с Шарлем и не будет при этом выглядеть влюблённым идиотом. — Мы иногда целуемся. В это мгновение музыка звучит слишком громко, потому что за столом становится очень тихо. А потом куча голосов говорит одновременно. — Вы — что? — С каких это пор?! — Так вы, ребята, как бы... встречаетесь? — Чёрт возьми, наконец-то, Макси! — Дэн просто сияет. Единственный, кто хранит молчание, — Алекс, и он многозначительно улыбается Максу, подтверждая подозрения, кто именно всё это время помогал Шарлю проникать в здания Рэд Булл. — Значит, теперь можно перестать притворяться, что мы не видим, как трясётся моторхоум, когда вы там вдвоём? — уточняет Дэн, пока Пьер чуть ли не хрюкает, прикрыв уши. — Он что? — Макс фыркает, глядя на фирменную улыбочку. — Да ты брешешь. — Тебе нужно усилить подвеску, приятель. — Даниэль слишком доволен тем фактом, что способен ещё немного продлить унижение Макса. — А то никакой защиты против ухабов. Например, на прошлой неделе я проснулся, чтобы отлить, и клянусь, я увидел ладонь, скользившую по запотевшему окну. На самом деле, выглядело весьма горячо. Ни у какого айсберга не будет шансов против такого зрелища, правда? — Подмигнув, он толкает Ландо в бок. Ландо невпечатлённо смотрит в ответ. — Ну, знаешь, как в Титанике? — настаивает Дэн, но его ухмылка спадает под озадаченным выражением лица напарника. — Ты никогда не смотрел Титаник?! — Это фильм про корабль? — Про корабль?.. — Дэн от ошеломления даже запинается. — Да, это фильм про грёбанный корабль! Ты серьёзно не смотрел?! — Честно говоря, я не думаю, что кто-то из нас вообще появился на свет, когда Титаник только вышел в прокат, — замечает Макс, пожав плечами. Он-то, вообще-то, фильм смотрел, но рад, что тема сама собой перетекла во что-то нейтральное. — Я появился, — отзывается Алекс. — Но мне было года два. — Да ты шутишь, — тянет Дэн. И тут до него очень запоздало доходит. — О мой бог, ну вы все и дети! Как раз в этот момент возвращается Шарль с подносом, полным шотов Егермейстера, и ухмыляющимся Себастьяном на буксире. Стол сотрясается от хора "Эй, Себ!", когда Шарль ставит выпивку на стол и садится обратно на своё место рядом с Максом, задерживая руку на плече. Пьер тут же опрокидывает один из шотов. — Привет, ребята, я с подарками. — Себастьян действительно приносит блюдо с хот-догами. — Что я пропустил? — Шарль и Макс встречаются! — объявляет Джордж. — Почему ты никогда не приглашал нас на эти вечеринки? — обвиняюще спрашивает Ландо. — Я только что узнал, что меня окружают одни детишки, — признаётся Дэн с болью в голосе. — А. — Себ смеётся, не обращая внимания на остальных и кладя руку ему на плечо. — Добро пожаловать в мой мир. По крайней мере, хотя бы ментально ты всё ещё на их уровне. Шарль просовывает руку под стол и сжимает ладонь Макса. — Всё хорошо? — Да, — шепчет в ответ Макс с улыбкой. Они склоняют головы ближе друг к другу и синхронно понижают голоса. — Ты настоящая угроза, знаешь, да? — Знаю, — кокетливо улыбается Шарль. — Ты мне часто это говоришь. — Он ненадолго замолкает и смущённо прикусывает нижнюю губу. — Ты не злишься ведь? Макс качает головой. Если честно, он бы и сам предпочёл вот так — без всяких там запланированных объявлений или неуклюжих тет-а-тет разговоров, без грандиозных жестов или безвкусных постов где-нибудь в социалках ради публики. В жизни Макса было уже достаточно официальных заявлений, которых хватило бы до конца жизни. — Я не злюсь. — Он наклоняется ближе к Шарлю и прикрывает глаза, когда их лбы соприкасаются. — Я, на самом деле, просто счастлив. Пьер бросается в их сторону куском булки, который попадает Максу в голову. — Ну и мерзость. — Ландо морщит нос с нежной ухмылкой, что, к сожалению, даёт возможность всем полюбоваться на недожёванный хот-дог в своём рту. — Мы тут вообще-то едим. Шарль хихикает, его щёки краснеют от лёгкого смущения, из-за чего Максу хочется его обнять и никогда не отпускать. Так что нет, не нужны им никакие объявления. Всё, чего он хочет, — это иметь возможность поцеловать своего мужчину на глазах у друзей-идиотов, вытерпеть все их детсадовские шуточки и ласковые улыбочки в ответ на тысячу и один любовный жест. — Думаю, настало время тоста, не так ли? — Себ раздаёт оставшиеся рюмки. Они поднимают руки, из-за чего порядочная порция алкоголя выплёскивается на столешницу. — За окончание сезона... — начинает Себ под одобрительные возгласы. Он подмигивает Максу. — И за благоприятные новые начинания. — Да здравствует что бы это ни значило, — фыркает Ландо, пока все выпивают. Егер обжигает горло, оседая в желудке приятным теплом. Макс бы выпил его в любой день вместо финского ужаса, но вот Шарль кривит рот и поворачивается к Себу с отвратительной гримасой. — Приятель, как ты можешь пить эту гадость? На танцполе Джо, самопровозглашённый диджей клуба моторхоумов, анонсирует новую песню — старую-добрую, по его словам, и все члены клуба автодомов вскакивают на ноги при первых же аккордах. — Что тут происходит? — спрашивает Джордж в замешательстве. — Это нужно видеть своими глазами, — говорит ему Дэн. — И после твоя жизнь никогда не будет прежней, — добавляет Себ. — Давай, пойдём! — Взволнованный Шарль уже тянет Макса в сторону толпы. — Погодите. Я знаю эту песню. — Слышатся слова Алекса, идущего следом. — Это макарена? Макс держит Шарля за руку и переплетает их пальцы, пока они идут на танцпол. Ладонь Шарля тёплая и липкая от пролитого алкоголя, но это вообще не смущает. На самом деле, он бы с удовольствием заморозил текущий момент времени и остался в нём навсегда. Тут Шарль смотрит на него через плечо и смеётся с открытым лицом. Его любовь очевидна. Возможно, моменты мимолётны, но некоторые вещи могут длиться вечно. А про всё остальное Макс знает: к всему можно будет вернуться, по крайней мере, каждое второе воскресенье.