Дагор Агар Амрун

Маэдрос Высокий стоял на вершине самой высокой башни Химринга и смотрел на север. Открывавшееся ему зрелище должно было, наверное, радовать сердце. Не об этом ли он мечтал столетиями? Не ради этого ли сражался, терял воинов, получал ранения, оправлялся и вновь ехал в бой, зачастую опасный, зачастую неравный... И вот, на северном горизонте, сколько хватало взгляда, была лишь голая равнина. Всё ещё сожженная, все ещё покрытая пеплом равнина Анфауглит — но там, за ней, не было ничего. Ненавистные три пика, давно ставшие символом самого зла, больше не возвышались над Ангбандом, да и Ангбанда больше не было. Маэдрос видел, как они выглядели вблизи, эти руины: груда опрокинутых камней, залитых застывшей лавой... Но не было в этой победе ни торжества, ни праздника — только боль, опустошение и неподъемная тяжесть ответственности за каждое из принятых решений. Даже тех, что принимал не он — потому что он всё равно был старшим. Душа Маэдроса всегда делилась на восемь частей и лишь на одну восьмую принадлежала ему самому. Шесть частей — для шестерых братьев, таких разных, таких бесконечно дорогих старшему. Седьмая — для брата названного. До сих пор, до этой проклятой битвы, которую он сам же и развязал, которую сам спланировал, Маэдросу везло: родичи гибли один за одним, но самое дорогое оставалось цело. Теперь же на месте трёх из восьми частей зияли бездонные дыры и болели так, что Маэдрос малодушно думал: проще было бы лишиться восьмой части. Проще было бы погибнуть самому. Они назвали эту битву Дагор Агар Амрун — Битва Кровавого Рассвета. Рассвет над полем боя и правда был алым, словно вся эльфийская, человеческая и гномья кровь, пролитая в тот день, выплеснулась в небо на востоке и растеклась разводами вокруг поднимающейся ввысь Ариэн. Но в момент, когда этот рассвет разливался над головами, Маэдросу было уже все равно. Они как раз сражались с вастаками народа Ульфанга, вождей которых казнили за предательство ранее, перед битвой. Сражались и уже понимали, что, даже если они сейчас перебьют всех врагов, главный Враг, Моргот в короне с двумя Сильмариллями, успеет скрыться за восточными горами. А это значило, что все было зря. Что они снова не исполнили Клятву, и ужасающие потери этой страшной битвы не привели к обретению их цели. Маэдрос стоял на вершине башни и смотрел на север. Перед глазами сцена за сценой вставали картины минувшего боя. Первый удар в самое сердце, первый осколок души, обернувшийся раной — Куруфин. Погибший в бешеной схватке с волчьими всадниками, буквально захлебнувшийся во вражеском натиске... Маэдрос не видел его гибели, не видел даже его тела — просто в какой-то момент отряд врага накрыл собой отряд брата, а душа отозвалась болью — невозможно для эльда не почувствовать гибель родной крови. Вторым был Карантир: ядовитая кровь какой-то очередной убитой твари залила ему лицо, лишив зрения, но он и не подумал отступить, отчаянно пустил коня в гущу схватки, возглавляя отряд, и погиб в кровавом месиве из тел, не способный ориентироваться и защищаться. Это произошло не так далеко от Маэдроса, он даже видел это, даже попытался успеть на помощь, но тщетно... А потом было самое страшное. Выбор, который сделал не он. Выбор, который он сделал бы иначе. Выбор между ним самим и его лучшим другом... Гномы прислали в эту битву не самое большое войско, но были великолепно вооружены и могли противостоять темному пламени. Их вёл сам Азагал, добрый друг и отважный воин. Когда врата Ангбанда в очередной раз распахнулись и из них вышли одновременно балроги и Глаурунг с его отродьями-драконами, Маэдрос ни минуты не сомневался, что следует сделать. Большими усилиями, но одолеть, отогнать балрогов могут и эльфы, они знали это: когда-то они с братьями отбили у этих тварей умиравшего отца. Дракон, даже один — напасть куда более страшная, и вот тут-то нужно было особое вооружение гномов... А потом драконы медленно поперли вперёд, туда, где стояли отряды самого Маэдроса — балроги же повернули на запад. К Фингону и его войскам. В долгие месяцы перед боем, собирая информацию, необходимую для битвы, из самых отдалённых уголков Белерианда, Маэдрос узнал о двух видениях, что пришли двум разным эльдар. Первое гласило, что Фингон, Верховный король нолдор в Эндорэ, не переживет грядущую битву. Второе — что в этом сражении погибнет сам Маэдрос, его инициатор. Погибнет не от меча, но в огне. — Князь! — закричал Азагал, подходя к бледному, как полотно, Маэдросу, вокруг которого собрались остальные братья. Лицо гнома уже закрывала маска, призванная защищать от огня. — Я вижу, пламенные твари покинули свою крепость. Мои воины готовы принять удар, но нас немного. Против кого нам выступить, против драконов или против огненных демонов? — Против драконов, конечно! С валараукар мы уже справлялись однажды! — пылко воскликнул Келегорм. Одобрительными возгласами поддержали его близнецы, Амрод и Амрас. Маглор был, казалось, ещё бледнее своего старшего брата. О предсказанной смерти Фингона знали все феаноринги, но только двоим старшим было известно о видении смерти Маэдроса. Маглор понимал, что это за решение. Понимал, что, если гномы не выступят против Глаурунга, в драконьем пламени его брат падет. А ещё он понимал больше, чем кто бы то ни было другой, что значил для Маэдроса Фингон. — Мы должны отправить гномов против балрогов. Наш долг — в первую очередь, защищать Верховного короля, — голос Маэдроса был мертвенно-спокоен. — Нельо, нет! — воскликнул Маглор отчаянно, и Маэдрос понял: его не поддержит никто. И пусть он был старшим, пусть он был полководцем в этой битве, между ним и его братьями было негласное правило: они решали всё, как равные, голосованием. Да, у него было право приказать, право старшего, но он не мог пользоваться им слишком часто. Он уже использовал его ранее, на этапе подготовки к битве, так же оказавшись в голосовании один против всех. Теперь братья его попросту не послушают. И Маэдрос, наклоняя голову, чтобы скрыть закипающие в глазах слёзы, махнул Азагалу, не в силах подтвердить приказ вслух — а сам ударил пятками коня, уводя отряд своих воинов на помощь Фингону. Может быть, они ещё могли успеть, думал он; может быть, и без гномов... Но нет. Дикий крик вырвался из его груди, когда он увидел синее с серебром знамя в кровавой каше, которую трудно было уже даже назвать телом. От Фингона, от его названного брата, от того, кто спас ему более, чем жизнь, не осталось ничего — а битва продолжалась. Битва продолжалась, но Маэдросу стало почти все равно. Если бы не братья, постоянно напоминавшие ему о цели, он в скорби своей забыл бы и о Морготе, и о Клятве. Он бросался в гущу боя, ища то ли мести, то ли смерти, и когда стало ясно, что кто-то должен повести отряд внутрь, в недра Ангбанда, он вызвался не раздумывая — и снова оказался один против всех. — Я старший, поэтому я должен пойти, — сказал он. — Ты старший, поэтому ты нужен нам живым, — ответил Маглор, и остальные поддержали его. Маглор же и отправился туда — но вернулся ни с чем. Дорогу ему заступили их же союзники, возжаждавшие Сильмарилли для себя — и он не стал проливать их кровь, чтобы пробиться внутрь. Должно быть, он был единственным из своих братьев, кто не стал бы... А после, когда битва начала стихать и победа была близка, Моргот бежал. Тогда-то он и обрушил Ангбанд — и сердце Маэдроса было охвачено такой болью от потери братьев и Фингона, что он почти не скорбел о несчастных пленниках Вражьей крепости, погребённых под обломками. Они с братьями пустились в погоню за Морготом, ведомые двумя звёздами, сиявшими сквозь облако мрака, которым Враг себя накрыл... Но на рассвете путь им преградили вастаки, и на этом всё было кончено. Уже отступив в Химринг, Маэдрос получил вести о гибели Тургона на поле боя. Они не ждали Тургона на эту битву, они не рассчитывали, что он покинет свой сокрытый город — но он пришёл, и помощь его была велика. Теперь он был мертв. Это тоже было следствием решения феанорингов, одного из тех жестоких, но необходимых решений, что они приняли единогласно... Маэдрос знал: дружба нолдор западного Белерианда теперь потеряна для них безвозвратно. Всё то, что он пытался исправить ещё у Митрима; то, ради чего он пожертвовал короной своего отца; все союзы, закреплённые на Мерет Адертад — всё было разрушено, и перед лицом своей Клятвы, перед лицом необходимости искать Моргота на востоке и заново начинать борьбу с ним, Первый Дом был один. Возможно, их поддержат гномы — но Азагал пал в битве, и Маэдрос не знал, что ждать от нового их короля. С ними также вастаки Бора, неплохо себя показавшие... но на этом — всё. Маэдрос думал обо всем этом и не чувствовал холода от пронизывающих ветров, что обнимали его на вершине башни. Холод иной, куда более жестокий, терзал его изнутри. В руке он держал письмо и с трудом удерживался, чтобы не порвать его, развеяв обрывки по ветру. Письмо из Фаласа, но не от Кирдана, а от его юного гостя. От Эрейниона, сына Фингона. Перед битвой Фингон прислал Маэдросу много писем как король и союзник, но лишь одно — как друг и брат. Оно было коротким. После неформального приветствия в нем значилось следующее: «Не тебе выслушивать мои жалобы на тяжесть королевского венца, но кому ещё мне доверить их, если не тебе, от этого венца отрекшемуся? О, Руссандол, пусть эта битва принесёт нам победу, а победа — мир. Меня прозвали Отважным, и я не боюсь войны, но я устал от неё. Мне пришлось отослать сына в Фалас, к Новэ. Там он будет в большей безопасности, чем в Барад-Эйтель, хотя мое отцовское сердце противится разлуке с ним. Его мать при нем, но меня тревожит, что там он остался вовсе без своих родичей-нолдор. По отцу он нолдо, потомок королей, кровь от крови Финвэ, хотя и синда по матери, и меня тревожит, что он забудет об этом, воспитываясь вдали от меня. Прошу тебя, Руссандол, если я не вернусь из грядущей битвы — знаю, будь ты рядом, то велел бы мне замолчать и не пророчить дурное, но я все же напишу это, — позаботься о нем. Не дай ему забыть свою кровь. Я знаю: ты воспитаешь его достойно. Сделай это ради меня. Это не приказ короля, но просьба друга». Маэдрос не забыл это письмо — последнюю волю своего друга, погибшего вместо него. Спустя пару месяцев после битвы он написал в Фалас: одно письмо — Кирдану, другое — матери Эрейниона, третье — самому мальчику. Он даже приложил письмо Фингона как доказательство воли погибшего короля и пригласил Эрейниона в Химринг. Ни Кирдан, ни вдова короля не удостоили его ответом — впрочем, Маэдрос подозревал, что они повлияли на тот ответ, что он получил от сына своего друга: уж больно взрослыми были формулировки. Письмо мальчика было коротким: «Маэдросу, сыну Феанора. Твоя наглость безгранична. Ты развязал битву, в которой погиб мой отец и твой король, но не сумел спасти его. По твоей вине сражался в одиночку и пал в бою, лишенный помощи, мой дядя Тургон. Ты собирал воинов под своими знамёнами, сказав им, что ведёшь их сражаться за мир в Белерианде, но на самом деле преследовал лишь собственные цели и не видел ничего дальше своей проклятой Клятвы. Я не желаю ни знать тебя, ни видеть. Ты зовёшь меня к себе, а я вижу приглашение разделить твой Рок и стать одним из тех, чьи имена ныне не произносят без проклятий. Мой отец жестоко ошибался в тебе. Я не повторю его ошибку. Эрейнион, сын Фингона». Перечитав письмо в сотый, кажется, раз, Маэдрос не выдержал и смял его в кулаке. Отчаяние захлестывало его волнами. Он выиграл битву, Ангбанд пал, Моргот бежал — но все, к чему он шёл все эти годы, рассыпалось прахом, и чёрное отчаяние захватывало его душу. Что делать дальше? Где искать Врага, как исполнять Клятву, как перекинуть мост через бездну, отделявшую его от родичей? Верховным королем нолдор был теперь Ородрет. Осторожный, чтобы не сказать «трусливый», Ородрет, которого из всей семьи Маэдрос меньше всего желал бы видеть на троне. Которого, вопреки единогласной воле остальных братьев, он сам же на этот трон и посадил. Хриплый смех вырвался из груди Маэдроса: он сделал это из дипломатических соображений, в надежде помирить наконец всех со всеми, исправить то, что натворили Келегорм и Куруфин в Нарготронде... Теперь всё это не имело никакого смысла. — Майтимо, — раздался голос у него за спиной. — Да? — он не обернулся: и так слышал, что это Маглор. — Ты снова здесь? Пойдём. Ты ел сегодня? Маэдрос набрал воздуха в легкие, чтобы разразиться пространным ответом о том, что он сыт, не устал и желает лишь одиночества... но вместо этого обернулся и посмотрел брату в глаза. Коснулся его плеча левой рукой и тихо прошептал: — Что нам делать теперь, Макалаурэ? Маглор вздохнул. — Пока — ничего, брат. Мы потеряли слишком многих в Агар Амрун, нам нужно восстановить силы для начала. А потом... что-нибудь придумаем. Можно получше укрепиться здесь, на востоке, теперь, когда Враг ушел... Заново отстроить потерянные в Браголлах крепости, — он повторял то, что уже было сказано на совете братьев после битвы. Маэдрос медленно кивнул. Всё было правильно — но сердце не отзывалось на эти слова. Прежде в нем всегда горело Белое Пламя, побуждавшее его после победы искать, как ее закрепить, а после поражения пытаться вернуть упущенное — но теперь он словно погас. Дагор Агар Амрун, Битва Кровавого Рассвета; битва, в результате которой Моргот покинул Белерианд. Так запомнят минувшее сражение все прочие лорды и народы. Для Маэдроса она останется Дагор Худаннэн — Проклятой Битвой. Битвой, научившей его, что не всякую цену за победу он готов уплатить.