i wanna find a home (and i wanna share it with you)

      Тео не может уснуть, хотя это и одна из самых простых вещей в мире. Просто свернуться калачиком на настоящем матрасе — вместо задних сидений его пикапа — и укрыться настоящим одеялом — толстым и мягким, пахнущим лавандовым стиральным порошком. Одеялом, которое сильно отличалось от того единственного зеленого, которое когда-то пыталось подарить ему тепло. Но иногда ему, этому старому одеялу, это удавалось — тогда он натягивал его чуть ли не до самого подбородка. В эти моменты он чувствовал себя странно, будто бы он был в безопасности. Но теперь же он находится под настоящей крышей, с настоящей кроватью и в настоящей безопасности.       Он открывает глаза и начинает пялиться в потолок, прислушиваясь к трем отчетливым сердцебиениям. Дэвид и Дженна, тихо сопя, крепко спят в комнате, дальше по коридору. Сердце Лиама бьется из соседней комнаты — ровно и спокойно. Он тоже храпит — Тео даже может представить, как он раскинулся на своих простынях, пуская слюни в подушку.       Он не заслуживает этого. После всего, что он сделал, после всех тех, кого он ранил — они все еще протягивают ему свои руки, чтобы помочь. Он не заслужил взгляда, полного удивления и жалости, который все обращали на него, когда узнавали, что он жил в своей машине несколько последних месяцев. Не заслужил ни второй шанс, ни третий, ни даже четвертый. Он не заслуживал ничего, когда выползал из ада со своими грязными когтями.       Он почти мечтал о том, что Лиам оставил его там, внизу.       Тео мог вынести безжизненные глаза Тары, смотрящие прямо ему в душу, мог вынести то, как она разрывала его грудную клетку, пытаясь добраться до заветного органа. Тео мог вынести треск своих сломанных ребер, стук своего сердца, — сердца Тары — которое показывалось из глубины его тела и билось в чужих руках у него на глазах. Тео мог вынести стук своего тела о холодный пол больницы, зная — он заслужил это. Тара заслужила свое сердце.       Но Тео не мог вынести, как все на него смотрели, не мог вынести волны злости и чувства вины каждый раз, когда он входил в комнату. Тео не мог вынести людей, которые притворялись, что заботятся о нем, не мог вынести тех людей, которые на самом деле желали, чтобы он сбежал куда подальше еще во время Охоты, желали, чтобы он уехал, вжимая педаль газа в пол, из Бейкон-Хиллз и никогда больше не возвращался. Тео не мог вынести тех взглядов, которые бросал Лиам, когда он находился рядом; не мог вынести, как от Лиама пахло теплом и заботой. Если бы Тео плохо знал его, он бы подумал, что тот заботится о нем.       Но дело в том, что Тео на самом деле  знает его. Тео умный. Он знает, что Лиам и правда заботится о нем — он просто отказывается в это верить, он не хочет в это верить. Он знает, что те сообщения в три часа ночи не только про желанную помощь в домашнем задании по биологии. Знает, что приглашения сходить куда-либо с Кори, Мейсоном и Ноланом не используются только в качестве еще одного мимолетного развлечения. Знает, что предложение пожить в его доме, в его доме, не было просто еще одной мерой по присмотру за опасной химерой. Тео хотел бы, чтобы все было просто, хотел бы, чтобы правда, стоящая за желанием Лиама проводить много времени, просто тусуясь вместе, заключалась в том, что тот просто хочет сделать из Тео своего пленника. Поэтому он говорит себе, что это правда.       Он просто хотел бы, чтобы ему было все равно.       Может быть, Тео бы уже давным-давно уехал, путешествуя по всей стране, — по разным городам и штатам — подальше от стаи Скотта, там, где ему и место. Может быть, он отсиживался бы в каком-нибудь грязном мотеле или, что более вероятно, в кузове своего пикапа. Может быть, его наконец бы поймали охотники, связали и пытали бы — он этого заслужил. Единственное, что его останавливало — Лиам, и признание этого заставляло сердце Тео трепетать.       Признание, что он заботится о Лиаме, для него было больше похоже на признание поражения. Потому что забота означала, что он слаб, потому что забота означала, что он уязвим. Потому что если что-то случится с Лиамом, он никогда не простит себя; потому что если с ним что-то случится — это будет больно. И эта боль будет сильнее, чем тогда, когда много лет назад ему вводили в организм различные яды и химикаты. Боль будет сильнее, чем тогда, когда он чувствовал непривычную пустоту вместо сердца сестры. Боль будет сильнее, чем тогда, когда его насильно затаскивали в ад, и никто из окружающих, видевших его муки и слезы, не предпринимал попыток помочь.       Боль будет сильнее, чем осознание того, что «Я не стану умирать за тебя» было ложью.       Потому что он умер бы за Лиама. Умер бы, умер бы, умер...       Тео помнит ту ночь в больнице. В медленно ехавшем лифте, где свет от флуоресцентной лампы был единственным источником освещения. Где от обоих пахло страхом и тревогой, о чем они никогда не говорили и не будут. Где они оба слышали учащенные сердцебиения охотников, ждавших их.       «Как и я за тебя».       Тео помнит тот маленький шажок, который Лиам сделал при этих словах, сохраняя при этом ровное сердцебиение, — и, черт, Тео помнит, как он хотел поцеловать его прямо там и прямо тогда. Помнит, как его глаза быстро метнулись к губам Лиама и обратно — к его дурацким голубым глазам. Он почти решился на это — сейчас, сделав шаг, сократив расстояние между ними и забыв про кровавую бойню, он поцелует его.       «Но сражаться рядом с тобой я буду».       И каждая капля уверенности, теплившаяся в нем в тот момент, вернула его в реальность, вернула к серьезности ситуации и к их самоубийственной миссии.       «Что ж, давай сразимся».       Он ненавидел то, что единственной причиной того, что он все еще не уехал, был Лиам.       Тео высвобождается из плена одеял и встает: ноги приятно тонут в ковре. Проигнорировав холодок, пробежавший по его руке, он выходит из комнаты. Здесь слишком шумно, его собственные мысли слишком шумные. Ему необходимо уйти.       Размеренное сердцебиения Лиама заставляет химеру остановиться у его двери. Он не может не остановиться там, поэтому, закрыв глаза, он начинает прислушиваться. Сердце Лиама бьется ровно и четко, продолжая свою работу с привычной любовью, заботой и целеустремленностью. Сердце Лиама подходит ему. Оно такое же сильное, такое же сияющее.       Тео, продолжая свой путь мимо комнаты оборотня, тихо шагает вниз по лестнице, чуть проводя пальцами вдоль стены — при этом не забывая обойти скрипучую доску в самом конце пути. В гостиной холодно, но Тео все равно — он, тяжело дыша, садится на диван. Подушки старые и изношенные, они хранят в себе воспоминания о семейных встречах, о собраниях стаи, о разных ночевках и, возможно, о лужах и каплях крови. Тео здесь чувствует себя как дома, хотя, на самом деле, не должен.       Потому что это не дом. Не дом Тео.       Это просто временное место, где он может остаться перед тем, как они снова решат, что он бесполезный, и снова вышвырнут его вместе с пакетом, полным осколков от меча кицуне и кишками его родной сестры; вышвырнут его с улыбкой и с напоминанием, что именно он разорвал их стаю в клочья.       Это был дом Лиама. Не Тео.       Ничего в нем не принадлежало Тео.       Он был химерой. Творением сумасшедших докторов, ничем иным, как чем-то, сшитым из разных и несовместимых кусочков. Ужасная смесь оборотня, койота и напуганного до смерти подростка. Напуганного мальчика, который просто хотел жить, который устал смотреть, как его родители переживают из-за больничных чеков, который устал от всех вокруг, кто считал, что он слабый, будто сделанный из стекла или фарфора. Устал от того, что все вокруг намеренно не замечают огромного слона в комнате — того факта, что он умирает. Этого напуганного мальчика уже почти нет: годами его прятали все глубже и глубже, не позволяя выбраться наружу, не позволяя взять контроль над разумом. У него теперь сердце Тары. Тео тяжело сглатывает, прижимая руку к груди, дабы услышать мерный стук под ребрами. Он чувствует, как ее сердце перекачивает его ртутную кровь по всему телу. И он чувствует, как лежит на холодном полу в больнице: его глаза широко раскрыты и полны слез, когда к нему снова подходит Тара.       Ничего в нем не принадлежало Тео. Больше нет. Тео Рейкен — имя, которое он почти не узнает.       Бейкон-Хиллз — дом для кошмаров, бесконечных тревог и страхов. Город, который, даже будучи разрушенным и стертым до основания, стал местом встречи каждого человека или существа, которые хотят поубивать друг друга. Город, полный надвигающихся угроз — сверхъестественных или человеческих. Город, в который он вернулся пару лет назад, чтобы уничтожить и после присвоить себе его остатки. Чтобы убить и ранить любого, кто встанет у него на пути. Чтобы манипулировать и красть. Брать, брать и брать. Потому что это все, что он когда-либо знал. Потому что это все, чему его когда-либо учили.       Бейкон-Хиллз не был его домом.       Этот город оставил в его рту кислый, грязный осадок. Он был сухим, он был неправильным. Тео пришел сюда по собственному желанию, по собственной воле и по собственному плану. Он тщательно все продумал — все, от начала и до конца. В итоге он должен был стать альфой и иметь собственную стаю. Тео помнит Стайлза на той парковке ночью. Помнит, как ходил кругами вокруг него, раскрывая все карты. Койот-оборотень, банши, кицунэ, пустой Стайлз. Все это теперь ничего не значит для Тео. Они были людьми. Он никогда бы не позволил себе произнести слово «друг», но они были больше, чем ему казалось на первый взгляд. Они были обычными детьми, защищающие родной город от таких людей, как он. Они были умными и заботливыми, но они были детьми. А еще был Скотт, такой же ребёнок, их альфа. И он убил Скотта.       Чем он заслужил спокойный сон под крышей его единственного беты?       Тео моргает, сглатывая ком в горле, пытаясь думать о чем-нибудь другом, но у него не получается. Он остается один на один со своими неконтролируемыми мыслями. Тео опускает взгляд на свои руки, испачканные по локоть в крови. Он знает этот сон, он знает этот кошмар. Это постоянное напоминание о том, кто он на самом деле, кем его всегда будут считать. Он смотрит на бордовую жидкость на своих руках, на грязь, и внимательно прислушивается к тихому шепоту сестры.       — Я здесь, Тара. Я здесь, здесь. Забери его. Оно твое.       Тара появляется в его кошмарах, во снах. Темные волосы девушки вьются вокруг ее бледного лица, словно черный туман. Тусклые, почти бесцветные запавшие глаза, которые дотягиваются до глубины души своим мертвым взглядом. Его сестра. Его сестра, которую он убил ради собственной выгоды. Его сестра, на которую смотрел Тео, пока та умирала. И, ох, сколько бы вещей Тео сделал бы, чтобы вернуть все, как было. Сколько бы вещей Тео сделал бы, чтобы Тара забрала то, что по праву принадлежит ей. Она была единственной из них двоих, кто заслуживает жить. А то, что Тео делал сейчас, едва ли можно было назвать жизнью. Скорее, он просто выживал.       А потом наступает боль. Она исходит от руки, пронзающей его грудь в попытках найти главный, заслуженный приз. Он задыхается. Он смотрит своими большими глазами, полными слез, как она держит в руках все еще пульсирующее сердце. И она смотрит на это. Смотрит на него. Его голова встречается с полом, и он готов проживать это снова и снова.       — Забирай его, Тара, — он умоляет ее до того, как она снова погружает свою руку в его тело, — Оно твое, оно твое.. — он хочет кричать, но его голоса хватает лишь на тяжелые хрипы, — Ты не должна останавливаться.       — Тео.       Голос Лиама прогоняет видение. Тара ушла, как и кровь на его руках. Зияющая дыра в груди бесследно исчезла, хотя Тео все еще чувствует ее. Чувствует, как его органы вываливаются на ковер в гостиной дома Лиама; он даже осматривает комнату, чтобы проверить, заляпан ли и диван его кровью. Он оборачивается на голос. Бета стоит у подножия лестницы, глядя на него, и до носа Тео доносится резкий запах беспокойства. Он мгновенно отводит взгляд. Тихими, осторожными шагами Лиам идет к дивану, теребя рукав своей толстовки. Тео не двигается, ничего не говорит. Он отчаянно пытается привести в норму свое сердцебиение.       — Ты в порядке? — голос Лиама приятный, низкий и хриплый из-за недавнего сна.       Тео едва ли обращает внимание на мурашки, пробежавшие по всему телу.       — Ага, — отвечает он, избегая зрительного контакта. Он продолжает рассматривать свои собственные — чистые — руки. Он чувствует, как диван рядом немного прогинается. Чувствует на себе взгляд беты.       — Я слышал твое сердцебиение, — Тео устало пожимает плечами, — Ты разговаривал сам с собой.. — это Лиам говорит уже более нерешительно, будто ступая по тонкому льду, — разговаривал с Тарой.       Тео прикусывает щеку изнутри, закрывая глаза. Чертов суперслух.       — Просто плохой сон, — отмахивается он.       Даже не видя его, Тео прекрасно знает, что Лиам сейчас смотрит на него любопытными глазами, полными теми самыми заботой и беспокойства. Взгляд, с которым он хорошо знаком, взгляд, который никогда не заслуживал. Сонный Лиам пахнет уютно, пахнет комфортом и дубом. Данбар пододвигается чуть ближе — достаточно близко, чтобы химера чувствовал тепло, исходящее от тела оборотня. Он борется с желанием подсесть еще ближе.       Он никогда и никому не говорил о своих снах. Не говорил о том, что происходило с ним за те месяцы — месяцы, когда он был погребен под землей, был в клетке. Он говорил себе, что это не имеет значения. Все равно всем было плевать, все равно никто не утруждался спросить. Были выдвинуты предположения, даже какие-то выводы, и ни один из них не был неверным. Тео действительно гнил там. На самом деле, часть его думает, что он все же остался там.       — Хочешь поговорить об этом? — мягко и неуверенно предлагает Лиам, будто уже заранее зная, что Тео собирается ответить.       «Нет» вертится у того на языке, но он не позволяет этому слову вырваться на свободу. Слишком много времени прошло, чтобы вспоминать старые раны. Нет ничего, что вернет то неприятное ощущение, когда Тара ломала его ребра, словно спички. Тео наконец смотрит в ответ, и его сердце почти делает кульбит от того, как на него смотрит Лиам. Этот взгляд слишком мягкий, слишком добрый, чтобы дарить его для кого-то, как Тео.       Тео сжимает губы в тонкую линию, качая головой.       — Ты когда-нибудь заговоришь об этом? — спрашивает Лиам.       «Нет», думает он, потому что они со Скоттом сделали все правильно, когда отправили его туда. Потому что, чтобы ни случилось, чтобы не давало ему спать по ночам, он знает — он заслужил это. Мысль о том, чтобы говорить об этом приводила его в тихий ужас: он не хотел сочувствия или жалости. В их глазах он был мертвым, сломанным мальчиком, сущим злом, покрытым малиновым серебром — смесью крови и ртути — убитых им же людей, уничтоженных им же жизней.       Он по прежнему был никем, кроме психопата-убийцей в глазах доброй половины стаи, хотя, может и для всей ее части. Тео не понимает, почему они снова не собрали меч и не отправили его в его личный ад, в его личную клетку. Хотя, возможно, используя они его как собственный щит или марионетку, ему было бы еще больнее. И, возможно, им это уже удалось. Он уже безмолвно пытался проявить себя, пытался стать лучше, пытался снова заслужить их доверие: в одиночку патрулируя границы города, будучи открытым и беззащитным для любой нечести, которая только захочет его убить; прыгая под град аконитовых пуль снова и снова, в попытках защитить стаю, которые раз за разом разжигали в его теле маленькие вулканы боли.       Лиам умнее, чем кажется. Эти его холодные взгляды, которые он бросает на Тео, молча ругая его за безрассудство. Это его желание наконец спросить у Тео — «Почему? Почему ты продолжаешь себя мучить? Почему ты продолжаешь, снова и снова, подвергать свою жизнь опасности?». Но он никогда не задает эти вопросы. Лиам знает, что Рейкен упрямый и едва ли откроется ему. Он знает, что никогда не получит ответа, поэтому лишь хмурится и молчит. После всего, что он сделал со стаей, после всего, что он сделал со Скоттом, после всего, что он сделал с самим Лиамом, Лиам... заботится. Заботится настолько, что из раза в раз засыпает на жестких и неудобных креслах у койки Тео, когда тот лежит в больнице, оправляясь от очередных ядовитых пуль. Заботится настолько, что обнимает руки Тео, втягивая огромную часть его боли, даже несмотря на то, что сам Тео не смог сделать тоже самое для Мейсона. Заботится настолько, что позволяет ему жить у себя дома, жить с ним под одной крышей.       Лиам был тем, кто вернул его обратно.       Вдоволь насладившись своим наказанием, он выползает на поверхность, и Лиам — первый, кого он видит. Он видит и слышит, как металлические осколки меча падают с грохотом на землю — Лиам держит рукоять, позволяя им собираться у его ног. Бесконечные миссии и драки, препирательства, разногласия и ссоры: все это с Лиамом. Это похоже на инстинкт. Бок о бок с бетой, тем самым спасая его снова и снова. «Почему ты продолжаешь пытаться спасти меня?» — вопрос, от которого во рту Тео пересыхает, и он отчаянно ищет ответ. «Потому что я забочусь о тебе» — так и не озвученные слова, повисшие напряжением в воздухе.       Лиам был тем, кто вернул его, и что-то в этом заставляет сердце делать неприятные кульбиты. Что-то в этом заставляет хотеть схватить Лиама и никогда не отпускать.       И это чертовски пугает его.       Что почти пугает его больше, так это внезапное тепло руки Лиама, сжимающей его собственную, что заставляет его слегка дернуться от неожиданности. Тео хмурит брови, глядя на оборотня, который аккуратно переворачивает его ладонь, словно та сделана из стекла. Он и не заметил, что собственными когтями вцепился в кожу, пуская кровь, пока не посмотрел на свои колени, где руки и покоились. У него перехватывает дыхание, когда Лиам вытаскивает каждый коготь. Он осторожен, даже нежен.       — Ты сейчас начнёшь истекать кровью на диване, — он придвигается чуть ближе, чтобы взять со столика у подлокотника салфетки, — Опять, — добавляет он, начиная промакивать ей окровавленную руку, и лёгкая улыбка расцветает на его губах в попытке разрядить обстановку.       Тео молчит, наблюдая за тем, как нежно-белый материал окрашивается в малиновый, как пальцы Лиама слегка касаются его стремительно заживающей кожи. Лёгкое прикосновение, от которого по телу разливается приятное тепло. Его пальцы дергаются, борясь с желанием схватить того за ладонь и держать её так крепко, как-будто тот сейчас испустит свой последний вздох. Когти постепенно втягиваются, переставая терзать плоть. Лиам выкидывает окровавленные салфетки.       Часы, спрятанные под телевизором, ярко сияют цифрами: 2.34. Тео откидывает голову назад, закрывая глаза. Он устал. Бороться, притворяться, жить. Жить с собой и со всем, что он сделал. Жить только для того, чтобы каждую ночь умирать от рук своей собственной сестры. Он истощён. От жизни, от заботы, от того, что он делает всё возможное для выживания. Тео поднимает ноги так, что его пятки теперь упираются в подушку под ним, и кладёт руки на свои колени. Диван снова прогибается, на этот раз гораздо ближе к нему, и до его органов чувств доносится приятный запах шампуня Лиама, запах зеленого яблока.       — Ты же знаешь, я забочусь о тебе.       Голос у Лиама мягкий, но его слова заставляют Тео вздрогнуть всём телом и распахнуть глаза. Они кажутся фальшивыми и громкими, они отдаются эхом в его голове. Потому что Тео может справиться с грубоватыми действиями и негласными соглашениями. Нет места ожиданиям и обещаниям, нет места словам без смысла. Поэтому, когда Лиам произносит эти слова, его сердце невольно подпрыгивает в груди, пропуская несколько ударов. Этого уже не скрыть. Между ними повисает тишина — Лиам уверен в каждом своем слове. Тео смотрит на него со стиснутыми челюстями, прикусывает щеку и медленно моргает.       — Лиам, — он почти умоляет его.       Он надеется, что всего лишь по одному слову тот его поймёт. Поймёт, когда нужно будет остановиться. Поймёт, что, сколько бы раз не говорили ему это, Тео никогда не примет их как правду.       — Я не знаю, что мне нужно сделать, что бы ты поверил мне, — говорит Лиам, — Потому что я знаю, ты не веришь. Ты слишком погряз в своей вине и не видишь, что ты изменился, что ты стал другим.       — Ну, в этом виноват ад, — даже несмотря на то, что в горле у него пересохло, Тео всё ещё пытается шутить своим тихим и слабым голосом. Его глаза скользят по лицу Лиама, пытаясь найти что-нибудь кроме мрачной серьёзности.       — Ты не заслужил ада, — небольшая пауза, позволяющая словам потонуть в тишине ночи, — Я не могу знать, что там с тобой случилось, и вряд ли когда-нибудь узнаю, но... Ты этого не заслужил.       В ушах химеры начинает звенеть, а руки вздрагивают в отчаянных попытках схватиться за что-то. Данбар ловит его до того, как тот окончательно падает, перехватывает его руку до того, как она начинает снова вытягивать когти, переплетает их пальцы и крепко сжимает. Тео судорожно вздыхает. Как же он ненавидит это. Ненавидит потери контроля, ненавидит позволять своим чувствам завладевать его разумом, каждым дюймом его тела. Ненавидит то единственное, что делает его человеком. Ненавидит, что одного тепла руки Лиама хватает на взятие контроля над грязным монстром внутри него обратно. Хватает на возвращение в реальность.       — Лиам, — повторяет он, запинаясь на имени. Он не верит, что, если скажет что-нибудь ещё, его голос перестанет быть таким слабым. Он даже не знает, что именно надо сказать, его разум словно наполнен ватой. Он не может ни о чем думать, кроме как о тепле, исходящего от их сцепленных рук.       — Я знаю, что ты чувствуешь себя виноватым. Я знаю, что тебе снятся кошмары. Я знаю, что ты чувствуешь себя чужим.       А Лиам наблюдателен. Он уже не тот зеленый бета, каким был раньше. Он может прорваться сквозь воздвигнутые стены вокруг Тео; способен слышать малейшее изменение в его сердцебиении, улавливать, когда оно непроизвольно учащается; способен улавливать те невербальные знаки его тела, так и кричащие держаться от него подальше. Но дело в том, что Тео также может читать Лиама. Слушать его монотонное, ровное сердцебиение, словно любимую мелодию; чувствовать всплеск гнева, когда тот снова начинает терять контроль над собой; замечать, как его глаза светятся от волнения, а губы изгибаются в мягкой улыбке.       — Тео, я забочусь о тебе.       Слова обжигают его, они словно сжирают его заживо. Широко распахнутые глаза химеры встречаются с глазами Лиама, в которых нет ничего, кроме мягкости и искренности. Они умоляют Тео впустить в своё сердце кого-нибудь, позволить кому-нибудь заботиться о нём, поверить в «Мне не всё равно, слышишь? Мне не всё равно.».       — Ты часть стаи.       Из горла Тео вырывается тихий волчий стон. Это смущающий звук, и он тут же опускает голову, чтобы скрыть горящие от стыда щеки. Его пальцы онемели в хватке Лиама. Эти слова отдаются в его голове болезненным почти на физическом уровне эхом. Ты часть стаи. Он чувствует неприятный вкус во рту. Не подходит это для жаждущего власти убийцы. Не годится это для несостоявшегося искусственного альфы, убившего собственную стаю. Недостойно это для того, кто разорвал ту самую стаю, которая сейчас отчаянно пытается ему помочь и принять. Но Лиам смотрит на него так, словно он чего-то стоит, и Тео хочется плакать, хочется верить ему, хочется проглотить все, что он ему говорил, и перебить свои неправильные слова его теплым, успокаивающим прикосновением, хочется полностью погрузиться в запах оборотня, пока ядовитые слова «Ты часть стаи» не станут привычными.        Слова Лиама тяжело висят в напряженной тишине. Тео ничего не говорит, вместо этого он снова смотрит на Лиама, чья непоколебимая уверенность не угасла, чьи яркие глаза продолжают мерцать в темноте, чья рука начинает немного потеть, но Тео все равно на это. Он ловит себя на том, что сжимает его ладонь вместо слов, которые не может произнести.        — Я ранил тебя.       — Ты ранил меня, — соглашается Лиам, и это признание больно вонзается кинжалами в грудь Тео, — Но я прощаю тебя, — вздыхает он, обдумывая свои дальнейшие слова, —Это заняло у меня много времени. Много размышлений, обдумываний всех «за» и «против». Но я прощаю тебя, — невидимые глазу лезвия немного прокручиваются и снова впиваются глубоко в плоть. Он разрушил их стаю, пытался заставить Лиама убить Скотта, он убил самого Скотта. Это было невозможно забыть. Каждый раз, когда он смотрел на себя, он видел только усталого от всего человека. Но он все еще был убийцей с покрытой до самых плеч несмываемой кровью.       — Но я не могу простить себя.       — Я знаю.       — Как ты смог сделать это?       — Я знаю, что ты изменился. Ты больше не тот человек. Более того, ты ненавидишь того человека, которым был раньше. Ты сожалеешь обо всем, ты чувствуешь себя виноватым — и это показывает, что ты пытаешься стать лучше.       Он пытается. Он пытается стать лучше. Тео так пытается, что это причиняет ему боль.       — И я доверяю тебе, — сердце Лиама не пропускает удар, не останавливается, потому что Лиам говорит правду, потому что Лиам правда доверяет ему. После всего, что он сделал, после его жестокого предательства и крови альфы, пропитавшей его собственные ладони, он доверяет ему. Лиам заботится о нем.       — Ты не должен. Я не часть твоей стаи… стаи Скотта, — говорит Тео тихим и полным ненависти к себе голосом. Лиам не должен доверять ему, не должен заботиться о нем, не должен держать его за руку, возвращая его из кошмаров в реальный мир.       — Тео, — Лиам почти рычит, — Мы все прощаем тебя. Ты делал ужасные вещи, да, но ты изменился. Ты помог нам, помог мне. Даже когда это было не нужно, ты это делал. Ты хотел и хочешь помочь. Ты заслуживаешь большего, — чувство полного онемения снова распространяется по кончикам пальцев Тео, и он снова встречается взглядом с Лиамом. Его голубые глаза наполнены теплотой, которая кажется странной, неуместной, которая заставляет поверить ему. Лиам доверяет ему, прощает его, заботится о нем. Это осознание почти доводит его до головокружения.       Ты заслуживаешь большего. Тео хочет верить ему, он начинает верить ему. Он хочет вдыхать его голос, вдыхать и погружаться в согревающее все части тела тепло. Взять его и бежать с ним хоть на край света, бежать так, чтобы никто не смог вернуть его обратно. Это были его слова и его мысли, которые нужно было сдержать, верить им. У Тео вырывается дрожащий вздох, и он закрывает глаза, усталый и истощенный, немного наклоняясь вперед. Он напрягается, чтобы что-то придумать для ответа, чтобы что-нибудь сказать, чтобы отвлечься и заставить Лиама замолчать, чтобы вернуться к «Я должен был снова закопать тебя в землю. Вот, чего ты заслуживаешь». Да, если Тео и заслуживал чего-то, так это ада. Ни стаю Скотта, смотрящую на него так, как будто он принадлежит им, ни крышу над его головой, ни пальцев Лиама, переплетающиеся с его, ни слишком заботливого взгляда того же Лиама, смотрящего на Тео так, как будто он имеет для него значение — он не заслуживал ничего из этого.       — Лиам, — раздраженно говорит Тео, как будто это единственное, что он умеет произносить.        — Тео, — эхом вторит ему Лиам, и этот теплый тон отрезвляет его. Равномерный пульс сердца Лиама отдается где-то в затылке Тео, тонет в его голове, почти физически ощутимо. А Тео... Тео так чертовски устал, что может наконец позволить себе пустить все на самотек. Потому что Лиаму не все равно. Лиам слишком заботится, и это невыносимо больно, это душит, вызывает привыкание как при зависимости. Он чувствует тепло, исходящее от Лиама, сладкий и успокаивающий запах, чувствует, как их руки переплетаются друг с другом. Чувствует, как Лиам время от времени выводит круги своим большим пальцем на его ладони, как Тео отчаяно сжимает его руку, будто Лиам собирается исчезнуть в любую секунду — безмолвная просьба продолжать находиться рядом, просьба и дальше делать что-то, что заставляет Тео чувствовать безопасность.       Тео устал. Тео истощен. Он хочет, чтобы земля под ним снова разверзлась, и чтобы холодные, мертвые руки обхватили его лодыжки и потянули за собой в бездну. Возвращение в ад означает, что никто не будет заботится о нем так, как сейчас. Возвращение в ад означает, что он сможет вернуться к тому моменту, когда он почти ничего не чувствует — лишь вкус крови во рту, да зияющую дыру в груди. Но он здесь, ходит по земле в Бейкон-Хиллз. «Люди испытывают только одну эмоцию за раз, Лиам». Какая гребаная ложь. «Я чувствую только одну эмоцию за раз». Потому что чувствовать — это самое трудное, что ему приходилось делать. Он перестал чувствовать что-либо в девять лет, когда сумасшедшие доктора убедили его убить его собственную сестру, после долгого путешествия сквозь мутное сожаление и бесконечный плач в подушку, ведь Тара умерла из-за него. Он перестал чувствовать, но после этого все стало еще хуже. Сосредоточенный взгляд на деятельности врачей во время бесчисленных тестов над другими детьми, широкая зубастая ухмылка, которая ослепляет и скрывает ложь за ложью, бесчувственная маска на лице, когда он наблюдает за всеми вокруг себя, за всеми, кто умирает.       Сейчас же он слишком много чувствует. Включая и никуда не исчезающую головную боль. Безжизненный мальчишка со слишком большим количеством крови на руках начинает заново учиться жить. Учиться чувствовать грызущую вину, накопившуюся за последние десять лет, учится помнить лица Тары, Трейси и Джоша, учится горевать, скорбеть и плакать. Начинает узнавать, как сердце его сестры может сжиматься и растягиваться в его груди, когда он задыхается и окрашивает свои щеки слезами, зажмурив глаза. Начинает познавать животный страх — впервые с девяти лет он позволяет себе бояться. Он недостаточно силен, чтобы скрыть тот факт, что его сердце подпрыгивает каждый раз, когда он слышит фразу «Отправь его обратно», когда имя Монро всплывает в памяти, когда он открывает глаза и видит только Тару, собственное проклятие, ползущую к нему, холодную и решительную. Эмоции просачиваются и просачиваются одна за другой, и Тео начинает задаваться вопросом, где заканчивается одна и начинается другая; ему становится страшно: он напуган, потому что, наконец, начинает учиться чувствовать и что-то другое. Он узнает, каково это, испытывать непривычное для него счастье, когда Лиам приглашает его на полуночный забег в Макдональдс с Мейсоном и Кори — четверка сидит за большим столом в углу помещения, и уголки его губ дергаются в улыбке, когда Лиам позволяет ему потаскать его картофель фри.       И на мгновение Тео думает, что он должен позволить себе быть счастливым, но удушающее чувство вины снова берет верх в этой схватке.       Он устал.       Лиам смотрит так, что Тео невольно вспоминает ту ночь в больнице. Что-то ужасное и тяжелое в воздухе, — страх —сердцебиения десятков охотников, ожидающих их за металлическими дверями, статичный гул громких, самоуничтожительных мыслей. Сейчас — тихие рванные вздохи, взгляды, прикованные друг к другу, ожидание того, что что-то заполнит эту напряженную тишину. Тео открывает рот, собираясь сказать что-то вроде «нам, вероятно, следует снова лечь спать», но тут Лиам отпускает ладонь Тео и обхватывает его обеими руками, притягивая к себе. Химера становится неподвижной куклой. «Ты заслуживаешь большего» прокручивается в его голове, и теплоты тела оборотня почти достаточно, чтобы он в это поверил, а раскинутых на спине рук, кончиков пальцев, прожигающих тонкую рубашку, почти достаточно, чтобы простить себя. Тео решает, что Лиама достаточно, чтобы возвышающиеся над ним самим стены рухнули хоть на чуть-чуть.       Дрожащими руками, с комом в горле, мешающим нормально дышать, с самым большим колебанием, которое у него когда-либо было в жизни, Тео погружается в объятия, обвивая руками талию Лиама и зарываясь лицом в мягкую ткань его толстовки, в безопасное пространство между шеей Лиама и его плечом, и тяжело вздыхает. Потому что это было только вопросом времени, когда он сломается — он был бомбой замедленного действия с тех пор, как выполз из под земли; был зарытой ото всех коробочкой, полной страха, беспокойства, гниющих сожалений; коробочкой, пропитанной ртутью и кровью, так и норовившей взорваться у всех на виду. Тео почти почувствовал себя свободным. Он сильнее прижимается к Лиаму, обхватывая его и погружаясь в теплое утешение, позволяя своей груди наполниться чем-то мягким, приятным.       Он добавляет это в список того, чего он боится. Чужие руки, запутавшиеся в его волосах, слишком сильно напоминают ему о матери. Память у него плохая, смазанная многими травмирующими событиями — но он помнит мягкие, нежные ладони, обхватившие его лицо, убирающие волосы с глаз. Материнская улыбка, мерцающие глаза, когда она сидела на его больничной койке; эта мрачная тишина, наполнявшая комнату, в которой слишком сильно пахло лекарствами. Нежный поцелуй в макушку, тихий шепот, говорящий ему «Все будет хорошо, ты будешь в порядке». Но он знал, что никогда не будет в порядке. Тео помнит, как его ингалятор все время был спрятан в кармане портфеля, во время того, как он старательно писал курсивом алфавит. Помнит пластыри и бинты на груди с проводами, подключенными к маленькой коробке, которая отслеживала его пульс, пока он писал такое сложное тогда слово «иллюзия». Помнит, как его сестра тянулась к нему, когда она дрожала и замерзала в реке. Слабая мольба в виде его имени на ее морозно-синих губах. Тео никогда не будет в порядке.       Лиам теплый, и Тео обнаруживает, что обнимает его крепче, пытаясь избавиться от тяжелых воспоминаний. «Ты в порядке». Бета шепчет что-то подобное ему в волосы, как и его мать, и Тео глотает новый ком. Это сбивает с толку: то, как Лиам держится за него, притягивает к себе, не собираясь отпускать. Это что-то полное заботы, и Тео пытается убедить себя, что он этого заслуживает. Он успокаивается, прислушиваясь к сердцебиению Лиама, громкому в этой тишине и частому, но не пропускающему ни единого удара. Он задается вопросом, как Лиам может быть с ним таким нежным, как может поглаживать его спину, словно это была самая незначительная вещь в мире. Как будто Тео не был причиной разлада в их стае, будто это не он сделал чего-то неправильного и старательно запланированного, разрывающего тесную связь между ними. Он не знает, как Лиам может смотреть сквозь кровь на его руках, сквозь множество загубленных им жизней; Тео не знает, как он может смотреть на него, как на хорошего человека.        Затем он вспоминает сверкающие глаза, ласковые улыбки. Нерешительные, осторожные взгляды, наполненные заботой. Невысказанные слова и не очень скрытые чувства за игривыми подшучиваниями и ударами в нос. Мирную тишину в пикапе Тео, когда они ехали по Бейкон-Хиллз без реального пункта назначения, — просто передышка от сверхъестественного насилия — игнорируя то, как их руки прижаты друг к другу над консолью, а пальцы соприкасаются друг с другом. Вспоминает те моменты, когда Тео входил в комнату, и Лиам сразу же оживлялся, похлопывая по месту рядом с собой, открыто и перед всеми приглашая его сесть рядом; сияющая улыбка и аромат радости топят Тео в несказанном «Я рад, что ты здесь». Вспоминает тихий, зловещий больничный пол, пропахший аконитом и кровью, Лиама, тянущегося к Тео, хватая того за руку. «Ты забрал его боль». Он кивает, не оборачиваясь к Лиаму, не обращая внимания на тяжесть в груди и не обращая внимания на скрытое за этими словами «Я горжусь тобой».        Тео вдыхает запах Лиама, позволяя себе упасть в бездну и расслабиться. Позволяет себе открыть дверь в царство вины и сожалений, позволяет себе чувствовать. Он переплетает свои ноги с ногами Лиама, вжимаясь глубже в мягкую ткань его толстовки, пытаясь уловить всем своим существом его тепло. Он слышит, как у того сбивается дыхание, когда Тео утыкается головой ему в грудь, ища место, где находится его сердце. Всего на секунду, всего на мгновение, всего на одно раннее утро Тео позволяет себе уйти, раскрыть себя и раздвинуть темницу ребер, чтобы найти место для своего собственного сердца, втиснув его прямо рядом с сердцем Тары. Заставляет себя слушать и впускать людей. Верить голосу, который говорит «Ты заслуживаешь большего», который говорит «Я забочусь о тебе», который говорит «Ты не заслуживаешь ада».       — Я тоже забочусь о тебе, — шепчет тот в грудь Лиама, и оборотню приходится напрячь суперслух, чтобы услышать признание. Лиам слышит это, и Тео чувствует, как делает кульбит чужое сердце. Чувствует, как Лиам сжимает его чуть крепче, чувствует его улыбку в своих волосах и узоры, которые он выводит своими пальцами на чужой спине.       Тео чувствует себя дома.