Привет, телефон Отабека

Когда объявили распределение этапов Гран-при, у меня натурально скрутило внутренности. Может, я преувеличивал, но полученный вторым этапом московский Ростелеком казался зловещим предзнаменованием чего-то страшного и неотвратимого. Его имени в списках я не нашёл. Ну что ж, и на том спасибо. Я и не ждал. Юрий Плисецкий официально пропустил весь прошлый сезон. И это был мой лучший сезон. Впервые золото Гран-при уехало в Казахстан. Об этом долго писали все газеты, трещали новости и разные телешоу, которые наперебой звали меня на интервью. Мы расстались больше года назад. Возможно, любые отношения на расстоянии изначально обречены на провал. Возможно, под откос их пустил сам Плисецкий. Как бы там ни было, всё кончилось громким скандалом перед гостиницей накануне Чемпионата Мира. По-моему, я даже не удивился такому исходу, но той ночью, одной рукой обняв бутылку текилы, а другой — Лео и Джей-Джея, пришедших меня поддержать, я заблокировал Юрин номер и попытался жить дальше. И не то чтобы очень в этом преуспел. Тогда я подумал... нет, я передумал кучу всего. Глупо считать, что в тринадцать лет ты встретил единственную любовь всей своей жизни. Да, в тот день в Барселоне, когда мы наконец познакомились, мне показалось, что звёзды наконец сошлись. Что это навсегда. И это только мои проблемы. Боже, как будто с тех пор прошла целая вечность, а не всего три года. Сегодня я взял золото своего первого этапа во Франции. И почти сразу же после объявления результатов в сети появилась новость о том, что с Кубка Ростелекома снялся один из российских фигуристов. Мне хватило одного заголовка, чтобы понять остальное. Но почему-то я не выключил телефон, дочитал статью до конца. «Юрий Плисецкий заменит выбывшего спортсмена на этапе». Мне словно кулаком прилетело под дых. Я схватился за бутылку. Ничего, я как-то катал показательные с похмелья, но в тот момент мне необходимо было выпить — и желательно побольше. На этот раз поддержка ребят ограничилась видеозвонком: Лео тренировался в Бостоне, Джей-Джей пропускал этот Гран-при из-за рождения ребёнка. Но это не помешало им обоим выпить со мной, пока я не очухался. Хуже всего, что Ростелеком был назначен всего через две недели после Франции. Но в течение этих двух недель я успешно избегал всего, что могло быть связано с Юрой. При этом мне постоянно приходилось держать лицо и делать вид, что всё в порядке. В каком-то смысле так и было. Мы не встретились в отеле, не пересеклись на катке, оказавшись в разных разминочных группах. Но я не мог рассчитывать на подобную удачу в течение двух дней соревнований, так что я достал телефон. Написать ему сейчас будет не так больно, как столкнуться где-нибудь случайно нос к носу. Я не писал ему с той самой ночи, как мы расстались. И чего я совсем не ожидал, открывая его заблокированный контакт, так это увидеть почти полторы сотни новых сообщений. Я машинально пробежал глазами последнее и перестал дышать. Привет, телефон Отабека. Да уж, я тоже не ожидал такой подставы с Капой. Я вообще не планировал приезжать в Москву — знаю, он не хочет меня видеть. Но ничего, я остановлюсь в квартире дедушки. Это совсем недалеко от ледового, так что мы точно не встретимся в отеле. Я перечитал сообщение ещё раз. Странно, он как будто писал не мне, я словно читал чужое письмо. Прежде чем делать выводы, я присел на кровать и пролистал сообщения к первому непрочитанному. И почти не удивился тому, что оно пришло примерно через час после нашей ссоры. Бек! Ну давай, возьми трубку! Блядь! Слушай, прости меня, я урод, знаю. Я виноват! Я больше не буду Мне ужасно жаль Прости меня Пожалуйста ответь? Бек? Так продолжалось ещё сообщений десять. Я это предвидел, потому и заблокировал его тогда. Спустя три дня после разрыва тон сообщений изменился, и тогда в груди впервые кольнуло чувство вины. Бек? Не думаю, что ты читаешь мои сообщения. Я просто хотел сказать, что пропущу лагерь в Хасецу. Не буду мозолить тебе там глаза, и решил, что лучше сообщить. Сегодня лечу обратно в Москву. Дедушка в больнице, и говорят, это серьёзно. Я оторвался от экрана, не зная, как реагировать. Помню, как я тогда позвонил Кацуки и сказал, что не приеду. Думал, что Юра будет там. Я перекрыл все каналы информации, так или иначе связанные с тем лагерем, сделал всё, чтобы убедить себя, что его вообще не существует. А ведь это был прекрасный шанс для меня, возможность поработать с самим Виктором Никифоровым. Но страх находиться рядом с Юрой почти круглосуточно оказался сильнее. Тогда это было невыносимо больно. Чёрт, да и сейчас не легче. Часть меня не желала читать дальше. Я знал, что именно там прочту. Новости о его жизни иногда просачивались, несмотря на все мои попытки отгородиться. Я листнул сообщения ниже. Бек, всё плохо. Он больше не просыпается. Врачи говорят, у него был сердечный приступ. Они запустили сердце снова, но он оставался без кислорода слишком долго. Всё плохо. Я знаю, ты не хочешь говорить со мной. Просто напиши, когда получишь эти сообщения, ладно? Я знал Юру. Я знал его лучше, чем даже он сам. Я понимал, что это сообщение — просьба. Он не умолял, всё было намного хуже. Он считал, что остался один, и меня убивала одна только мысль, что он в итоге оказался прав. Итак, Бек, если ты это увидишь. Я не могу так поступить с ним. Я не могу держать его обмотанным проводами и прикрученным к этим машинам, как сейчас. Это больше не он. Я должен его отпустить. Как-то так, телефон Бека. Телефон Отабека. Не знаю, как правильно. В следующем сообщении ожидаемо пришла ссылка на некролог с описанием подробностей смерти Юриного дедушки. Я должен был быть рядом с ним в тот момент. Я почти сорвался ему позвонить в день, когда увидел новости, но решил, что он не захочет со мной разговаривать. Я ошибся. Как же я тогда ошибся. Оставалось ещё больше сотни непрочитанных сообщений. Часть меня сомневалась, что я должен читать дальше. Часть меня сомневалась, смогу ли. Телефон Бека? Да, наверное, теперь нужно начинать сообщения так. Скорее всего, я заблочен, так что всё это просто уходит в никуда. Это как разговор с самим собой. Ну и ладно. Не думаю, что кто-то ещё захочет говорить со мной. Я ушёл из дома Лилии. Она тоже больше не хочет иметь со мной дел. А вот это было неожиданно. Лилия всегда восхищалась Юрой, относилась как к родному сыну. Она сама точно бы его не выгнала. Значит, произошло что-то по-настоящему серьёзное, но, кажется, я больше не имел права знать, что именно. Дорогой телефон Бека, Наверное, мне стоит купить дневник, но зачем, если я могу просто писать сюда? Я в бешенстве. Это всё не справедливо. Между этим и следующим сообщением прошло два месяца, но, когда я его прочёл, мой мир начал понемногу осыпаться в прах. Привет, телефон Отабека, Говорят, первый шаг к исцелению — признать, что у тебя проблема. Так вот, у меня проблема. Я не хочу, чтобы это звучало оправданием, потому что это вообще ни разу не оно. Мне восемнадцать, я должен сам за себя отвечать. Когда я повредил спину, мне выписали лекарства, и они сработали. Даже слишком хорошо. Мне реально полегчало. Я знал, что дальше будет только хуже, что надо слезать с этой херни, так что я позвонил Лилии. Она забрала меня к себе, и сегодня утром у меня начинается программа лечения. И, да, мы во Франции. Лилия старается держать прессу в стороне, так что никому не говори. Как будто это вообще кто-то читает. Я перечитал снова. Нет, это невозможно. Наверное, он был пьян. Юра выпивал только со мной или с кем-то ещё, никогда — в одиночку. Он... неужели я не заметил? Лекарства? Наркотики? Он повредил спину примерно за полгода до нашего разрыва. Как я не замечал никаких признаков целых полгода? Как он мог скрывать... Прошло ещё несколько недель до следующего сообщения. И оно было ничем не лучше предыдущего. Привет, ТО — не, фигня какая-то, мне не нравится. «Телефон Отабека» звучит лучше. Во Франции ничего не вышло. Бла-бла медицинские чего-то там, так что я еду на другую программу в Москву. Лилия считает, что лечиться в Питере слишком заметно. Так что Москва. Я пропускаю начало сезона. У меня даже нет программ. Думаю, Яков не очень-то верит, что я выберусь из этого дерьма. Он наконец уходит на пенсию. Сказал, назначит мне нового тренера, а Потька пока живёт у Лилии. Я не понимаю, что происходит. Боже, если бы только я ему позвонил. Или позволил бы ему дозвониться. Всё, что у него было — вот эти письма в один конец. Они шли целый год, и я просто обязан был выяснить, что же произошло между «тогда» и «сейчас». Я даже не заметил, как, куда и когда растворилась злость. Я всё ещё любил его, даже несмотря на пережитую боль разрыва. Я не забыл его. Я ничего не забыл. Привет, телефон Отабека, День 1. Я не должен менять номер телефона. У меня его взяли в центре. Это трёхмесячная программа. По их словам, я сейчас на четвёртой стадии. И мне нужно составить список всех, кого я обидел. По идее, список не такой уж длинный: Лилия, Яков и ты. Деда умер раньше, чем я смог навредить и ему. Мне ужасно стыдно перед Лилией. Ну, вообще-то перед всеми из списка, но Яков это Яков. Я у него не первый облажавшийся фигурист. А вот Лилия... её я правда обидел. Тебе было бы стыдно за меня, если бы ты это узнал. Теперь стало понятно, почему сообщений так много. В следующих семи Юра просто перечислял то, в чём он виноват перед Лилией. Он подробно расписал каждую свою ложь, и я всё это прочёл. Я знал, что не должен. Он писал это не мне. Не для меня. Эти сообщения вообще никто не должен был найти. Но я не мог остановиться. Может быть, в глубине души я хотел знать, что Юра тоже страдал. Но я и так уже это понял. Это же Юра. Привет, телефон Отабека. День 10. Думаю, я готов наконец это признать. Хотя нет, не уверен, что готов. Отабек. Бек. Мой первый друг. Моя первая любовь. Моё первое всё. Я скучаю по нему и знаю, что сам во всём виноват. Как долго человек может врать, прежде чем нахрен угробит отношения? Проще было заставить его думать, что я ревную, злюсь или прикидываюсь — любая его догадка заставляла меня врать о своём реальном состоянии. Это было легче, чем признать правду. Очень хотелось отложить телефон, выключить и спрятать подальше, но я не смог. Следующие двадцать сообщений Юра в подробностях описывал каждый раз, когда он врал мне. Я вспомнил только несколько из них. Столько лжи, а я ни разу не уличил его. Наверное, видеосвязь и километры между нами сгладили эффект. Или, наоборот, усугубили. Я и правда понятия не имел. А следующее сообщение ударило ещё сильнее. Привет, телефон Отабека. Самое паршивое, что я ему наплёл, было в отеле в первую ночь перед Гран-при. Он долго ждал задержанный рейс, потом проторчал в пробках и добрался до номера очень поздно. Сейчас я понимаю, что он ничего такого не имел в виду, он просто устал, но в тот вечер он даже не поцеловал меня при встрече. А может, специально избегал меня. Не знаю. Нет, не думаю, что это правда. Я тоже был на взводе — ждал результатов допинг-контроля. Об этом трудно писать. Я просто сидел там, на кровати, а он спал рядом. Я знал, я чувствовал, что отдаляюсь, что теряю его и что однажды эта пропасть между нами меня убьёт. Я правда так считал. И просто разревелся. А он услышал и проснулся. Это был шанс, мой последний шанс всё исправить. Если бы только я тогда всё ему рассказал... Он хороший человек. Он бы не отвернулся, не отказался бы помочь. Но вместо этого я ляпнул какую-то херню про грустную статью о кошках в сети. Он разозлился, я разозлился — и всё из-за очередного вранья. Как бы всё обернулось, если бы я тогда признался? Наверное, я уже никогда не узнаю, потому что с тех пор продолжал ему врать снова и снова. Я никогда не был достоин его. Я вспомнил ту ночь. Я тогда был страшно вымотан и раздражён. С тяжёлой, как при простуде, головой я проснулся среди ночи, а Юра рыдал по какому-то совершенно дебильному поводу. А оказывается, повод был серьёзнее некуда, просто я опять недоглядел. На улице уже стемнело, но это не имело значения. Я знал, что должен сделать. Не раздумывая, я подхватил куртку и выбежал из отеля, сжимая телефон в руке. Поймал такси. Я знал адрес. Однажды мы с Юрой остановились у его дедушки на несколько дней — словно целую вечность тому назад. Я не мог просто позвонить ему, особенно после того, как прочёл всё это. Может, он и на порог меня не пустит, но я должен хотя бы попытаться. Пока таксист петлял по городу, я читал оставшиеся сообщения одно за другим. Юра писал о прогрессе с программой восстановления, о выписке из медицинского центра, о том, как он устраивался в Москве и как покупал Лилии цветы. По его словам, это был первый маленький шаг к тому, чтобы загладить свою вину. А я продолжал читать самые сокровенные Юрины мысли, не обращая внимания на подступившие слёзы. Привет, телефон Бека. У меня новый врач. Сегодня у нас был прорыв. Лилия, господи, как это вообще сказать словами? Я ей почти никогда не доверял, память о матери не позволяла такой роскоши. Мне было проще поверить, что она, как и мать, всегда слишком занята, что ей так же нет до меня дела, я же типа трудный подросток. Не знаю, разгребу ли когда-нибудь это дерьмо в памяти, но теперь я точно знаю, что Лилия любила меня. Нет, Лилия и сейчас любит меня. Понятия не имею, чем я такое заслужил, но я охрененно благодарен судьбе за то, что подвернулся ей на пути. Я тоже люблю её и до конца жизни буду стараться отдать ей этот долг. Если бы не она, я бы точно не дожил до сегодня. Я иногда слышал о Юрином непростом детстве, но он сам никогда особо не распространялся, уходил от темы, не хотел это обсуждать. Я даже не уверен, отдавал ли он себе в этом отчёт. Мы почти приехали. Конечно, Юра решил остаться здесь не потому, что это «недалеко от ледового», а потому что щадил меня. Маленькая уступка, о которой я мог бы никогда не узнать. Дорогой телефон Отабека. Сегодня на приёме мы говорили о Беке. Ну ладно, мы пытались говорить о Беке. Я много ревел. Я всё ещё люблю его. Может, буду любить всю жизнь, и мне ок. Не могу представить мир, в котором я бы его не любил. Надеюсь, он в порядке. Видел его в финале Гран-при. Ну, по телеку, конечно. Он выглядел потрясающе, он больше всех заслужил то золото. Я так рад, что без меня у него всё хорошо. Он достоин счастья. Я не выдержал и выключил телефон, бросил его обратно в карман как раз в тот момент, когда мы въехали во двор. Лицо тут же обожгло холодом и падающим снегом. Я расплатился с водителем и вошёл в подъезд. Домофон давно не работал, нетрудно было догадаться, что за это время его так и не починили. Снег на плечах и чёлке таяли, пока я поднимался по лестнице на второй этаж. Я понятия не имел, что скажу, и просто позвонил в дверь. Я должен был его увидеть, и — как бы эгоистично это ни звучало, — очень этого хотел. Когда Юра открыл дверь, я замер столбом. Прошло каких-то полтора года. В нашу последнюю встречу Юре только-только стукнуло восемнадцать. Теперь же мне пришлось приподнять голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Но больше всего меня поразил не скачок в росте, а его почти болезненная худоба. Волосы были острижены немного короче, чем я запомнил, но зелёные глаза оставались такими же прекрасными, как и всегда. Я молчал, не зная, с чего начать. — Бе... Отабек, — сглотнул Юра. Он произнёс это почти шёпотом, но я всё равно вздрогнул, услышав своё полное имя. Он давно не звал меня так, хотя, наверное, этого следовало ожидать. — Я получил твои сообщения. — Я не знал, что ещё добавить, и вытащил в доказательство телефон. В неловком молчании мы стояли через порог друг от друга: я — укутанный в шарф почти до носа, Юра — одетый по-домашнему, длинные шорты до колен висели на нём бесформенным мешком, футболка съехала набок, оголив ключицу и часть плеча, которые стали ещё тоньше обычного. — Прости, — просипел ошарашенный Юра. — За что? За них? — я снова кивнул на телефон в руке. Вряд ли мы могли говорить о разных сообщениях. Последнее он отправил только вчера. — Я думал, ты меня заблокировал, я не знал... Не думал, что ты их увидишь. — Он вдруг осёкся, выглянул на лестницу и сказал, понизив голос: — Может, зайдёшь? Мне не очень улыбается публично размазывать драму перед местными бабушками. Он отступил в коридор, и я сделал единственное, на что был способен: шагнул за ним. Стать новой темой для сплетен любопытных соседей мне тоже не хотелось. Квартира почти не изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. Тот же старый диван, на котором мы тогда сидели, укрывшись пледом, и смотрели фильмы. Только телевизор на тумбе теперь стоял новый, и к нему рядом прибавился подключённый проводом ноутбук. Кухня тоже осталась прежней. Даже бумажные цветы в вазе стояли на том же месте, что и несколько лет назад, только выцвели ещё сильнее. Всё здесь выцвело и поблёкло. И ковёр на стене как будто состарился вместе с квартирой. За всё время нашего с Юрой знакомства я не припоминал, чтобы Потька так носилась по дому. Она вылетела из коридора ко мне навстречу и принялась тереться пушистым боком о ноги. Её звонкое мурчание я услышал ещё до того, как наклонился, чтобы погладить. — Ну как ты тут? Она терпеливо дождалась, пока я осторожно подниму её на руки, и боднула меня в подбородок. — Она скучала, — сказал Юра дрогнувшим голосом, а его глаза как будто повлажнели. Мне очень хотелось его обнять, прижать к себе, сказать, что всё будет хорошо. Но я не смел к нему приблизиться, только сказал, продолжая гладить Потьку: — Прости, что заблокировал тебя. Я... мне стоило сдержаться. — Нет, это я не должен был... — Пожалуйста, хотя бы сейчас не извиняйся больше, ладно? Меня не оказалось рядом, когда тебе было трудно, и я не замечал того, что с тобой происходило. Прости. Юра помотал головой, чуть слышно пробормотав: — Я врал тебе. — Знаю. Видел. Читал. Я... — Господи, что я мог сказать? Чего вообще хотел? Нет, я точно знал, зачем приехал. Ни на минуту я не переставал любить его. — Если бы я знал, я бы поддержал тебя. Во всём: с лечением, с дедушкой, с самим тобой. — Я же ничего не говорил тебе. — Каждое его слово было пропитано страхом. — Я знаю. Я не понимал, что ты пытался скрыть тогда, но сейчас я здесь. — Пусть и с опозданием в целый год. Я не мог бы повернуть время вспять, но сейчас я действительно вернулся. И должен был знать одну вещь: — Ты ещё любишь меня? Юра не колебался ни секунды, быстро закивал со слезами на глазах. Я выпустил с рук Потьку и сделал шаг вперёд. Неважно, что Юра стал выше, я просто обнял и положил его голову себе на плечо. — Я тоже тебя люблю. В тот момент Юра сломался. Всё, что я мог сделать — это держать его крепче, пока я вёл его к старому дивану с вязаными чехлами для подлокотников, вероятно, ровесниками самого Юры. Наконец-то всё стало на свои места. Всё должно было случиться именно так в ночь, когда он плакал в отеле. Ещё тогда я должен был обнять его и сломать эти стены. Как сейчас, держать его, пока рушилась его защита. Вздохнув, я осторожно провёл пальцами по его волосам. Мне просто нужно было держаться за него и ради него быть рядом. — Я не ожидал, что ты их когда-нибудь прочитаешь, — наконец сказал Юра хриплым ломким голосом. — Знаю. — Конечно, ведь для Юры не свойственна такая уязвимая открытость. Я обнял его крепче и спросил: — Теперь ты расскажешь мне, что случилось? Не моему телефону, а мне. Это была долгая ночь откровений, но я не боялся опоздать, тренировка была назначена только на следующий вечер. Долгие часы сжались до минут, пока Юра говорил. Он рассказал всё. Всё, без остатка. О том, кому и как он врал, о том, чего так боялся. Он исповедовался, как будто завтра утром уже не проснётся. Или, наоборот, проснётся, и наша встреча окажется растаявшим сном. К концу рассказа Юру ощутимо трясло. Я укутал его в тёплый старенький плед. Моя куртка так и осталась валяться на полу, облюбованная Потькой под лежанку. Я не знал, что ещё сказать. Он сознался во всём: во лжи, наркотиках, обидах и боли. Всё, что я мог ответить, это тихое: — Мне очень жаль, что я бросил тебя тогда. Теперь я здесь, я рядом. Юра плакал у меня на плече, а я наконец вспомнил про завтрашний день. Часы показывали глубоко за полночь, и я бы не смог оставить Юру в таком состоянии и вернуться в отель. Серьёзно, тогда я подумал, что вообще больше никогда не смогу оставить его одного. Я поцеловал его в лоб и тихо сказал: — Я всё ещё тебя люблю. Следующим поцелуем я коснулся его губ — осторожно и нерешительно, но я не знал, как иначе выразить то, что чувствовал. Слёзы боли сменились слезами облегчения, мы так и остались лежать в объятиях друг друга на старом диване. Я не помнил, когда мы наконец уснули. Тренер, наверное, взорвался бы от ярости, если бы узнал об этом, но завтра предстоял только тренировочный день. Да и, честно говоря, сам турнир уже не имел особого значения. Любой его исход не сравнился бы с тем, что я обрёл сегодня — красивого юношу с глазами воина. С глазами, полными любви, когда он смотрел на меня. Когда солнце выглянуло из-за занавески, которая никогда плотно не закрывалась, я проснулся так, как теперь хотел бы просыпаться всю жизнь. Отлёжанное плечо и ноющая шея ничуть не мешали насладиться моментом. Юра лежал в моих руках, и мой разбитый на части мир наконец склеился обратно. Похоже, в ту секунду, когда я открыл его сообщения, меня настигла судьба. Я никогда не переставал любить. Ошибки можно исправить. Ложь мы уже переступили. Юра открыл сонные глаза, я поцеловал его и улыбнулся: — Люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — не задумавшись, ответил Юра. — Поедешь со мной в Алматы? — Что? — Юра присел на диване, ошеломлённо моргая. — Я больше не готов к отношениям на расстоянии. Не могу оставить тебя в таком виде и в таком состоянии. Подробности можно утрясти и позже. Я мог бы отдать ему свою квартиру, а самому переехать к родителям. Я мог бы выделить ему гостевую комнату. Я придумаю что-нибудь. Господи, да я просто сниму для него отдельную квартиру. Но я точно не оставлю его здесь. Он так похудел, почти одичал. Он должен жить где-то, где сможет чувствовать себя живым человеком, а не просто чьим-то воспоминанием из прошлого. — А Потька? — Возьмём с собой. Подумаешь, кошка, как будто она могла бы изменить то, что случилось. Или то, что я для себя решил. Да, в плане ещё хватало белых пятен, но я чувствовал, это был единственный правильный путь. Окинув взглядом комнату, Юра кивнул: — Да, хорошо. И улыбнулся. Боже, как же мне не хватало его улыбок. Он редко улыбался, но сейчас я смотрел на него, сонного, встрёпанного и улыбающегося, и не мог представить ничего красивее в мире. С надеждой и обещанием я снова поцеловал его. Мы во всём разберёмся со временем, но теперь будем разбираться в этом вместе.