Им по тринадцать.
Ветер треплет серёжины ярко-рыжие длинные волосы, что пострижены небрежно, но в таком художественном беспорядке выглядят очень мило, а Волков смотрит зачарованно и глаз отвести не может. Жаркое солнце освещает россыпь веснушек, так ярко выделяющихся на фоне бледного вечно лица Разумовского, а Волков чувствует, что это самое солнце нещадно меркнет рядом с н и м. На Сереже растянутый фиолетовый свитер и огромные дырявые джинсы с подвернутыми штанинами. А Волков смотрит и вспоминает, как лично этот свитер вручал Разумовскому на Новый год, как тот улыбался до ушей и как обнимал Олега. Крепко, очень крепко обнимал. И как шептал благодарности ему в шею, ведь в приюте зимой холодно очень, и такой подарок как нельзя лучше подходит мерзлявому Серёже. Разумовский смеется счастливо, рассекая руками воздух широко раскинувшихся полей, гоняясь за бабочками, поднимая лицо навстречу бескрайней голубизне неба, а Волков понимает, что пропал. Пропал в этом смехе, в этих рыжих волосах и веснушках, из которых можно составить созвездия. Потому что Разумовский - воплощение того тепла, которого так не хватает сироте-Олегу, в котором он так сильно нуждается.Тепепь им по двадцать семь.
Волосы Серёжи все такие же длинные и ярко-рыжие, но на лице боле нет яркой улыбки, которую Олег так любит. Зато есть безумный взгляд, сверкающий жёлтым блеском. На нем теперь не потертый фиолетовый свитер и старые джинсы на пару размеров больше нужного, а строгий дорогой костюм, сшитый на заказ строго по меркам. И в руках не подаренная Олегом ромашка, сорванная в поле, а заряженный пистолет, направленный прямо в грудь Волкова. - Прости, Олег. Правила есть правила.Выстрел. Второй. Пятый.
Олег тряпичной куклой валится на залитый кровью пол и краем уходящего сознания слышит такой до боли родной, но в то же время совершенно чужой голос: - Ну что, продолжаем партию? А Олег понимает, что проиграл эту игру. Давно проиграл.