Аттракцион упущенных возможностей

Давай. Рискни. Заряди в меня чёртовой вазой. Не стой, как столб. Не хмурь брови. Сделай уже хоть что-нибудь. — Нравится? — в образовавшейся тишине его размеренный, холодный голос бьёт по ушам и отдаётся дрожью в сердце. Дыхание давно сбилось. В горле тот самый ком, который, если не сделать глубокий вдох, выбьет наружу все накопившиеся слёзы. — Чего молчишь? Продолжай. Когда он в бешенстве, то может разбить о стену в кровь костяшки пальцев. Когда он в бешенстве, в окно летит мой телефон, или бьются любимые матовые тарелки шоколадного цвета. Когда он в бешенстве, я знаю, как его остановить. Но сейчас он не в бешенстве. И я абсолютно беспомощна. Боюсь не то, что двинуться, боюсь слово сказать. Боюсь сделать лишний вдох: вдруг польются слёзы? А он ненавидит слёзы и любые другие проявления «бабьей истерики». — Чихо… — выдыхаю, стараясь и дальше смотреть на него, вкладывая в это имя остатки той самоуверенности, с которой я начинала разговор. — О нет, — отрицательно мотает головой на секунду слегка ухмыльнувшись, — ты не на этом закончила. Напомнить? Мне не сложно. — Нокаут. Сдаюсь. Ты победил, — уверенно говорю единственное, что приходит в голову. То есть, единственное, граничащее с моей гордостью и маленькой возможностью остановить всё это прямо сейчас. Пользуясь моментом, дёргаюсь к валяющейся на полу белой рубашке, в которой сегодня была на работе. Скорее. Нужно скорее надеть её и застегнуть на все пуговички до самого горла. Но в последней момент, мою попытку пресекают его руки. Чувствую как с силой они сдавливает мои плечи, как впиваются ногти в кожу, оставляя маленькие царапинки. Как он встряхивает меня, словно тряпичную куклу. Если сейчас воспользоваться сутулостью и немного расслабиться, то тонкая бретелька простого белого бюстгальтера покатится вниз, потому что у меня правое плечо немного ниже левого. В любой другой ситуации, я бы так и сделала. Что таить: я уже не раз этим пользовалась. Когда сидела в домашней майке за рабочим столом и, копаясь в груде бумаг, всё равно ощущала его взгляд. Когда, не без умысла, мыла посуду руками, вместо того, чтоб загрузить её в посудомоечную машину. Когда впервые не выдержала и запустила в него его же тетрадь. И каждый раз он вёлся на эту лямку, делая вид, что не понимает моих желаний. Подходил и целовал слегка куда-то в шею и, если надо, пресекал мои попытки вернуть злосчастную бретельку на место. А мне и нужен был этот поцелуй, я понятия не имела, где то место на моей шеи, дотронувшись до которого губами, меня можно было подчинить полностью и получить прерывистый вздох в качестве маленькой награды. Ему никогда не составляло труда раздеть моё абсолютно податливое тело, и заставить делать всё, что он захочет. Быть марионеткой в его руках, не думать ни о чём — мне это нравилось. Голова отключалась, и я могла быть самой собой без всей этой напускной серьёзности и преувеличенного чувства собственного достоинства. Пары поцелуев в шею было достаточно. Меня будто выдрессировали. Но не сейчас. Сейчас мне ничего не поможет. Он резко разворачивает меня спиной к себе и толкает в сторону ванной комнаты. Только уже у двери я вдруг начинаю сопротивляться. — Не смей этого делать, — страх ушёл в один миг, накатывающая волна рыданий тоже. Немыслимая ярость, желание вырвать ему волосы, сломать нос, рёбра, шею, разбить губу, покалечить. Поворачиваюсь и бью его кулачком в грудь, приложив максимум силы. — Сволочь! Бесчувственная ты скотина! Все твои эмоции искусственны! Даже, когда ты ругаешься на меня, даже когда крушишь посуду, на самом деле ты ничего не чувствуешь. Ты весь там… — запинаюсь и упираюсь в его грудь ладонями, толкаю его точно также, как он толкал меня. Толкаю так, что он даже делает шаг назад. — Вот и убирайся! Уходи сейчас же. Уйди. Вон от сюда! Не приходи никогда. Слышишь? Никогда не приходи. Уходи! — звук собственного голоса, кажется чужим. Будто вовсе не я всё это прокричала сейчас, и не мой голос так обрывается на последнем слове. Не церемонясь, он тут же одним движением заталкивает меня в ванную комнату и закрывает дверь с обратной стороны. Пытаюсь дёрнуть ручку, но всё бесполезно. С подбородка на шею, оставив на щеках неприятные сухие дорожки, скатываются беззвучные слёзы. Противное ощущение. — Не пытайся меня остановить. Понятно? — Чихо, — бормочу безнадёжно, прекрасно зная, какого конкретно ответа он дожидается. — Тебе понятно? — переспрашивает повысив голос. — Понятно, — еле справившись с собой, говорю слегка увереннее. Когда он говорит: «понятно?», нужно отвечать: «понятно», и никак иначе. «Да», «нет», «хорошо», «ладно» — не прокатит. Только «понятно». Что-то ударяется о стену и следом слышится приглушённый звон рассыпавшейся на осколки вазы. — Ты сказала, не дарить цветы, потому что тебе их ставить некуда. Вот, держи, — отдаётся его смущающийся голос во всплывшем воспоминании. — Я ушёл, — прерывают мою маленькую галлюцинацию жестоко брошенные слова и хлопок дверью. Кажется только сейчас в полной мере осознаю, что случилось мгновение назад. Не сползаю по стене вниз, а просто падаю на пол и утыкаюсь лицом в светло-голубой коврик. Наплевать на холодный кафель, наплевать на кожу лица. Хватаюсь за голову и натурально взвываю, кричу, рыдаю, не сдерживаясь. Он ненавидит все эти «бабьи истерики», но «я ушёл», а это значит, что можно себя отпустить. Я совсем не сильная, совсем не строгая. Правда в том, что я просто малодушная. Правда в том, что я глупа и наивна. Правда в том, что мне просто хотелось хотя бы толики его жалости.