Под дождём

...Через мили и века - Вот тебе моя рука. Ты зовешь меня, Чтоб я тебя позвал... Миллион шагов назад, Миллион кругов и ад, Миллион веков Тебя одну искал. В миллионе есть лишь миг, Подаривший мне твой крик, Ты зовешь меня, Чтоб я тебя позвал. Полетели сквозь окна, Занавешенные дождем. Чтобы ты не промокла, Я буду твоим плащом. Полетели сквозь стрелы, Под обстрелом и под огнем, Чтобы ты не сгорела, Я буду твоим дождем. *** Иногда стены дворца душили её. Лале покосилась на опустевшие тюбики краски со смесью сожаления и воодушевления: с одной стороны, она ненавидела, когда что-то отрывало её от работы, если она всецело поглощена ею — это походило на внезапный удар об реальность, падение с небес на землю; с другой — связанная с опустевшими красками внезапная идея взбодрила девушку. В детстве для неё не было более веселого, опасного и страшного приключения, чем побеги из дворца. Свободолюбивой Лале претил тот факт, что султаншам запрещено показываться в людных местах без охраны и не скрыв лицо, поэтому она легко поддавалась на предложения своего тогда ещё единственного друга погулять по городу. Каким-то образом Аслану удалось найти способ незаметно сбегать из дворца, и они, взявшись за руки и заговорщицки переглядываясь, шутя и болтая обо всём на свете, по нескольку часов гуляли где вздумается, разглядывая столичную жизнь. Иногда их ловили и им хорошенько доставалось, но оба мужественно не выдавали тайны способа незаметно покинуть дворец. Детство, конечно, давно прошло, оставив нотки солнечно-цветочного, шаловливого и свободного привкуса на губах. Аслан теперь воин, старший отряда в янычарском корпусе, которому все, включая султана, прочат блестящую карьеру; она же — заложница своего положения, племянница султана, которой вскоре начнут подбирать жениха. Дядя Мурад так и сказал ей — мол, пора бы уже выдать её замуж, век девичества короток, поэтому сразу после предстоящего похода он подберет ей мужа. И хотя дядя любил её, словно родную дочь, Лале сильно сомневалась, что её мнение в этом вопросе будет учитываться. Конечно, бывают случаи, когда девушка знатного происхождения выходит замуж по велению сердца, а не родителя или обстоятельств, — например, как Сафийе-хатун, чья история любви развернулась буквально на глазах Лале. Но Сафийе-хатун всё же не принадлежала к правящей династии, а у её жениха было время сделать такую головокружительную карьеру, чтобы на лестнице общественного положения встать на одну ступень с возлюбленной. У Аслана были все шансы сделать то же самое, но не было времени, и кроме того, даже приняв ислам и став верным османским воином, он оставался пленным принцем чужой страны. Аслан… Лале перевела взгляд на неоконченный портрет своего рыжеволосого друга детства, который так нежданно и незаметно завоевал её сердце, захватил все её мысли. Когда это началось, почему?.. Не было ответа. Было лишь прекрасное алеющее поле перед глазами, щедро усыпанное игрой солнечных лучей, дурманящий запах тюльпанов, тепло объятий и больших мозолистых ладоней, в которых надежно спрятались её маленькие и нежные, дрожь на кончиках тонких женских пальцев, выдающая смятение перед откровением открытия собственных чувств, и изумруды лучистых зеленых глаз, исполненных полного понимания, поддержки и принятия. А ещё был поцелуй у водопада — первый, как снег в конце осени, сладкий, как запретный плод. Осторожный, полный укрощенной, но неослабевающей жажды, он, казалось, оставил на её губах незримую печать, а в сердце — всепоглощающее пламя. С тех пор образ Аслана не оставлял её мыслей, и руки сами потянулись к холсту и кисточкам. Всë смешалось: прежде непознанное, а потому пугающее своей силой чувство, страх разрушить этим чувством ту дружбу, которая связывала их с Асланом годами, и режущая боль предположения о том, что с наибольшей вероятностью им не дадут быть вместе. Тоска сдавливала грудь, нежность в клочья разрывала сердце, когда её умелые руки выводили до мелочей, наизусть знакомые черты. Пожалуй, ей ещё никогда не удавалось рисовать портреты так быстро и так точно, при том, что у нее ещё целых две других неоконченных работы. Лале видела и знала многих знатных пленников. В абсолютном большинстве случаев они походили друг на друга тем бессильным смирением, смешанным с ненавистью и отчаянием, что выражались в каждом их взгляде, в каждом слове или поступке до тех пор, пока им не удавалось принять сердцем своё новое положение. В этом смысле Влад очень ярко выделялся своей холодной, гордой непримиримостью; но и Аслана она когда-то заметила во многом благодаря тому, что он вёл себя не совсем так, как другие новоприбывшие. Он тогда был маленьким мальчиком, видевшим собственными глазами гибель своей семьи, грабеж и насилие завоевателей-османов в родной стране, потерявшим всё. Как и другие знатные пленные, он был сломлен, переполнен болью, скорбью и злостью, но удивительное дело: ни одно из этих чувств он не переносил ни на Лале, ни на ходжам-Мустафу, Али-бея и других лишь потому, что они — османы; в нем не было подлинной ненависти, будто его чистое, благородное сердце вовсе было на неё не способно. Странным образом эта незаживающая, очевидная рана сочеталась в нём с искренней улыбкой, и там, где другие опускали руки или же всюду источали копящийся яд — он становился сильнее. Лале, которая хоть и была всеобщей любимицей во дворце, все же имела в душе похожую рану и оставалась одинокой сиротой, потянулась к нему, легко и непринужденно. Отвлекая от воспоминаний, внезапно в тишине раздался до боли знакомый голос, отчего Лале чуть не выронила кисточку, которую задумчиво вертела в руках: — Всё ещё рисуешь море? Султанша никогда не переставала удивляться тому, насколько бесшумно всегда ходил и появлялся Аслан, при его-то крепком атлетическом телосложении. Слегка смутившись, девушка одним незаметным движением скрыла портрет пейзажем, радуясь, что Аслан пришёл с обратной стороны от её мольберта и не увидел, что именно она рисует. — Ту самую «лужу», да, — поддела, спрятав улыбку в уголках губ и украдкой любуясь статным рыжеволосым воином. — Я же извинился, — по-мальчишески усмехнулся тот. — Вон, на Влада обижайся, про «заплесневелую лепешку» было обиднее. — Как бы то ни было, мне нужно её дорисовать, я обещала Нурай, да и получается уже гораздо лучше. — деловито складывая пустые тюбики, ответила девушка, — А краски закончились. Поэтому я как раз хотела найти тебя и уговорить предать присягу, попрать воинскую честь… — Для вас — что угодно, моя госпожа, — Аслан нарочито небрежно заправил ей за ухо выбившийся локон, отчего сердце Лале пропустило удар и забилось с удвоенной силой, словно птичка в клетке. — Заинтриговала, продолжай. На мгновение Лале забыла, что собиралась сказать, утонув в ласковой зелени взгляда, предназначенного лишь ей одной, но спустя миг всë же завершила мысль: — …В общем, я предлагаю тебе злостно похитить меня из дворца и немного прогуляться вместе по городу. Обычно краски мне покупают слуги, но в кои-то веки хочу выбрать сама. Аслан удивленно вскинул брови. — Мы же тысячу лет этого не делали. Что, как в детстве? — Да. Как в детстве. Секунду он внимательно вглядывался в её лицо, неведомым образом уловив печаль, которую она так старалась скрыть, а после ответил с озорной улыбкой: — Что ж, похищение так похищение. Ради такой прекрасной султанши не жаль и голову сложить. — Дурак, — совсем не оценив юмора, Лале возмущенно стукнула его кулачком по плечу. А после вложила ладонь в его протянутую руку, привычно переплетя пальцы, и так — действительно, как большие дети — они покинули родной, но ставший душным дворец. *** Непринужденно разговаривая обо всяких приятных мелочах, они неспешно прогуливались по столице, то теряясь в толпе, то заворачивая в самые тихие закоулки. Первое время ещё шевелился червячок сомнения насчет того, не зря ли они не позвали с собою Влада, ведь обычно друзья были неразлучны. Но годами детская тайна способа незаметно покинуть дворец оставалась лишь между ней и Асланом, кроме того, Лале хотелось урвать у судьбы как можно больше времени вдвоем с возлюбленным на случай, если она всё же однажды их разлучит. Нагулявшись по самым красивым местам столицы, они заглянули, наконец, на базар, чтобы купить краски. Лале выбирала их с такой сосредоточенностью, что Аслан не мог не отпустить пару беззлобных шуток, заработав от своей хрупкой и нежной на вид спутницы взгляд, обещающий кары небесные. Неизвестно, сколько ещё взыскательная художница ходила бы по рядам в поисках лучших красок, если бы ясное небо жаркого дня не почернело от туч. Ливень полил внезапно, как град посреди лета, щедро, как из ведра. Ойкнув, султанша купила более-менее устроившие её краски, и побежала за Асланом в поисках укрытия. Холодный дождь вызывал противную дрожь, одежда неприятно липла к телу, а туфли хлюпали по лужам, пока они искали временное убежище среди всеобщей суеты. Наконец, Аслан нашел хоть сколько-нибудь подходящее: узкий проход между двумя зданиями под навесом их крыш, в обезлюдевшем ближайшем переулке. Дождь шел сплошной стеной наискось, поэтому холодные капли всё же попадали на Лале; заметив это, Аслан встал вплотную к ней, загородив собою от дождя и нимало не заботясь о том, что остался в мокрой рубашке — кафтан отдал Лале, ведь она была одета в легкое платье и невесомый платок, скрывающий голову. Под влиянием совершенно неосознанного порыва девушка убрала с его лба мокрую рыжую прядь и стерла ладонью капли дождя с его щеки, колючей от едва заметной щетины. Аслан замер, поддавшись внезапной ласке, и Лале разучилась дышать, вдруг остро осознав, насколько они близко друг к другу в этой узкой нише. Будь они в менее людном месте, чем центр города, Лале и не подумала бы нарушить этот волшебный миг звенящего напряжения, но где-то поодаль послышались чьи-то торопливые шаги и голоса, поэтому султанша, чуть смутившись, опустила взгляд на тюбики краски в своих руках, и сказала первое, что пришло в голову: — Сколько ни искала, самых подходящих не нашла. Эти хороши по составу, но цвета, кажется, не очень… — Ну-ка дай взглянуть, — Аслан открыл один тюбик, вдруг шутливо мазнул алой краской по и без того алеющей щеке Лале, после чего осмотрел «картину» критическим взглядом художника и выдал вердикт: — По-моему, прекрасно. — Ах так, да? — мстительно прищурилась девушка, — ну держись!.. Она хотела было ответить тем же, и противник, видимо, впечатлился угрозой. — Прошу пощады! Я с детства помню, что в этом тебе нет равных, — весело рассмеялся Аслан. Улыбнувшись и взяв за подбородок, подушечкой большого пальца стёр с её щеки маленький след краски. Лале едва не задохнулась от нежности, вложенной в этот жест; так и стояла бы, не в силах даже вдохнуть, если бы он не добавил: — Только никому не рассказывай, а то вверенный мне отряд не оценит, что их командир перед самым походом сдался кому-то без боя. От неожиданности и ужасного осознания Лале выронила тюбики с краской. — Вы с Владом что… Тоже пойдёте в поход на Светиград?! — Конечно. В этот раз султан решил созвать всех, а я тем более состою в гвардии. Казалось бы отступившая на сегодня боль и тоска вновь тысячью иголок вонзилась в сердце, в десятки раз сильнее прежнего. Едва только они с Асланом по-настоящему обрели друг друга, осмелились заново узнавать, как всë сразу начало складываться таким образом… словно сама судьба против. Но в этот раз Лале была готова упрямо идти ей наперекор. — Не расстраивайся, мы уезжаем только через несколько дней, и… — Аслан, как всегда, не мог выносить её печаль, но не успел договорить: Лале вдруг обняла ладонями его лицо и порывисто прижалась губами к его теплым, чуть потрескавшимся губам, вкладывая все слëзы, которые ей предстоит выплакать в тревогах и разлуке, всю накопившуюся в ней жажду, которой он так неосторожно поделился с нею тем поцелуем у водопада. И осознала, что тоже сдается без боя: Аслану и пылкому мощному чувству, что окончательно и бесповоротно переросло в нечто большее, чем дружба. Сдается, чтобы начать бой насмерть за право на счастье. Они оторвались друг от друга лишь когда обоим стало не хватать воздуха. — Ненавижу войны. — прошептала на выдохе, — Правители что-то не поделили, а жизнями расплачиваются остальные. Почему я должна тебя отпускать?.. Почему ты должен сражаться за всё ещё чужую для тебя страну, которая завоевала твою Родину?.. Я ведь помню, каким ты был, когда тебя сюда только привезли, привезли силой… — Ты ещё не поняла, да?.. — Аслан мягко приложил палец к губам Лале, а после, прикрыв глаза, прислонился лбом к её лбу, будто желая соединить в одно целое их мысли. — Во-первых, эта страна для меня не чужая, я здесь вырос, принял веру и османское воспитание. А во-вторых… я полюбил людей, с которыми познакомился здесь. Али-бей, ходжам-Мустафа, янычары корпуса… Влад. И ты. Ты — моя Родина, Лале. Больше слов не осталось — они были лишними. Забыв и о людях, которые могут ненароком их увидеть, и о ливне, который уже закончился, двое влюбленных поцелуями говорили друг другу всё то, что невозможно облачить в слова. Между тем солнце уже выглянуло из-за туч, рассеивая мглу.