Любой сон должен заканчиваться пробуждением, если не хочет оказаться смертью. Макс Фрай
Кролик стоял и смотрел на то, как прохожие несутся мимо. Не протягивал рук, да и, на самом деле, постепенный переход на электронные кошельки практически уничтожил возможность получить милостыню. Сам Ибо продолжал таскать в карманах мелочовку — на всякий случай, но подавал редко. Как и многие, он перечислял часть денег в благотворительные фонды, считая это более безопасным — и в первую очередь для тех, кому эти деньги нужны. Но этот парень стоял у стены рынка. Стоял и молча смотрел на то, как улыбаются, смеются, обнимаются, торопятся домой люди. И в его глазах было что-то, на что Ибо налетел сходу, ударился грудью, во что упал с головой. Как может быть столько тоски в людских глазах? Впервые эту пугающую бездну непонимания и одиночества Ибо увидел еще ребенком. Для него, пятилетнего, было непонятно, почему на ступенях Дворца культуры сидит столько тетенек и дяденек, протягивая дрожащими руками стаканы и шапки. Но многочисленные прохожие кидали туда по монетке, и Ибо мгновенно решил, что это такая игра. И вот одна из монет с еле слышным в шуме улицы звоном упала под ноги и весело запрыгала вниз. Ну а Ибо — за ней. Она, блестящая, была всяко интереснее разговора отца с какой-то шишкой. Ибо заскучал, а тут такая игрушка, понимаете? И он даже успел её поймать, на предпоследней ступеньке. Покрутить в пальцах, любуясь отблеском солнца по грани, прежде чем отец крепко ухватил его за ухо, подводя к сидящему на картонке пожилому барсуку. Тот только улыбнулся полугнилыми зубами, махнув рукой, но отец заставил Ибо разжать ладонь, монета упала вниз, в шапку, к десяткам таких же кругляшей, и лишь тогда, на грани обиженного рева, до него донеслось тихое: — Многие променяли бы все деньги мира на дом. Ибо тогда всё же шмыгнул носом — от того, как горело ухо под пальцами отца. Но сильнее обжег уши стыд, пришедший гораздо, гораздо позже, и который до сих пор порой плескался при встрече с бездомными где-то в груди едкой кислотой. Кролик слегка повернул голову в его сторону, и Ибо сглотнул, крепче сжимая в пальцах шоппер и проходя мимо: отведя взгляд и заткнув уши. Слившись с текущей безразлично толпой. А потом вернулся. Так, наверное, смотрели старики на молодое поколение, которому уже передали всё. Приговоренные кем-то, не имеющие будущего. И таких стариков здесь, на входе в рынок, было в разное время множество. Им изредка подавали, недалеко открылась ночлежка, где раздавали еду. Но почему у этого кролика, которому явно не больше тридцати, такая смиренная тоска? Взгляд того, кому некуда возвращаться? Ибо прикусил губу и помотал головой, вглядываясь в него: замершего, прислонившегося к стене, которой был обнесен рынок. Уши парня еле заметно шевелились, и взгляд теперь был устремлен куда-то вверх. Ибо вздрогнул, осознавая, что именно привлекало его хищника: несмотря на опухшее лицо и синюшный кровоподтек на его половину, на дикую худобу и то, как пригнулись к земле плечи, в его взгляде продолжала теплиться жизнь. Вздохнув, Ибо заставил себя отвернуться и сделать первые, самые тяжелые шаги к дому. Про шоппер с продуктами он забыл, стоило только зайти в квартиру. Обиженным звоном отозвались банки энергетика — блажь, которую он мог себе позволить. Окутавшее тепло стало ещё одним напоминанием того, как зябко поводил опущенными плечами тот кролик. В Лояне в это время было ещё достаточно тепло, чтобы даже ночевать на улице. Ибо поджал губы, недовольно откидывая от себя худи. Наверное, потому и было гораздо легче передавать деньги в фонд и не заниматься самодеятельностью, от которой чаще больше вреда. А вот погода в Пекине, в это время года мерзко ветренная и колючая, явно не способствовала жизни на улице. — Ты ничем не можешь им помочь. — Упирая кулаки в раковину, мрачно сообщил он своему осунувшемуся отражению. Оно несогласно ударило по раковине кисточкой хвоста. Последние недели в ВУЗе и на работе были напряженными, и именно сегодня Ибо впервые собирался расслабиться — пособирать лего вместо подготовки кучи докладов по теоретическим предметам. И вот где он сейчас? Перед глазами вновь появилось лицо кролика, устремившего взгляд в небо. С тихим стоном Ибо опустил голову на сложенные руки, готовый биться головой о кафель. Вот только знал: не поможет. — Блядство, — вздохнув, он намылил руки, пустым взглядом наблюдая за убегающей в слив пенной водой, и решительно завернул кран. Он не будет возвращаться к рынку. Но он посмотрит, есть ли варианты, как помочь иначе. Он же хороший партиец, правильно? Ни назавтра, ни на следующий день этот кролик не появляется у ворот рынка, и Ибо, каждый день не по разу проходящий мимо, не уверен, что чувствует по этому поводу. Конечно, сейчас уже лучше, чем десяток лет назад, после только-только прокатившейся волны кризиса. Ибо ещё помнил стоящий на улице запах дыма и падали. Кризис оставил после себя миллионы безработных, что повлекло в свою очередь разбои, грабежи и убийства, когда даже статус семьи не мог помочь, и со дворов регулярно собирали трупы. А сейчас? Сейчас также нет никому дела до тех, кому не повезло оказаться выброшенными на берег рыбешками. Бейся-не бейся, но если оказался за рамками мира, система тебя уничтожит. Ибо ещё был в рамках. А кролик — в его снах.☆☆☆
— Приветтебенужнапомощь? — Он так обрадовался, увидев наконец знакомые торчащие над толпой уши, что это было даже странным. Разве было бы не удобнее, пропади этот злосчастный кролик в толпе таких же навсегда? Схваченный им за руку, парень дернулся, оглядываясь. Ибо с неудовольствием заметил, что опухоль не спала, только синяк слегка пожелтел. — Что? — Голос кролика оказался негромким, хрипящим. Ибо сильнее стиснул пальцы на тощем запястье, не позволяя высвободиться. — Тебе нужна помощь? — Повторил он уже медленнее: — Ты стоишь здесь не первый день. — Я… — На лице парня впервые мелькнула живая эмоция, но так же быстро исчезла, оставив прежнее выражение тупого равнодушия. — Наверное? — Откуда ты? — Чунцин, — тихо отозвался кролик. Ему определенно было неудобно стоять так, слегка отвернувшись. И Ибо, радуясь тому, что им не мешают, в то же время внезапно разозлился на равнодушие окружающих. А если бы он его бил? Он осмотрелся, и редкие взгляды многочисленных прохожих и вовсе сошли на нет. Это было лучшим ответом: всем было бы наплевать. — Пойдем со мной, — выдохнув, он потянул кролика за собой, но тот не двинулся с места, всё так же равнодушно глядя перед собой. Ибо чуть не взвыл. — Только поешь и умоешься. Кролик переступил с ноги на ногу, и Ибо потянул за собой настойчивее. Тот, пусть и нехотя, поддался. Но выдохнуть лев смог только когда, открыв дверь в свою квартирку, впихнул кролика внутрь. Тот двигался до странного покорно, словно один раз согласившись, дал разрешение после этого на всё. Ибо хотелось сломать что-нибудь. Но только не его. — Ты… сходи в душ, ладно? — Ибо неловко сунул ему в руки полотенце с чистым бельем. Он не то чтобы готовился, просто… предпочитал просчитывать все варианты. — Постой… — Спина кролика, всё так же неправильно ссутуленная, замерла в дверном проеме, и Ибо переступил с ноги на ногу: — Как… как тебя зовут? — Сяо Чжань. Сяо Чжань — кролик со слегка золотистой кожей, черным (всё же черным!) окрасом и очень-очень тихим голосом. Он движется почти не слышно, и то, что он уже вышел из ванной, Ибо осознает, только когда дверь тихо хлопает. Ван Ибо мгновенно выглядывает в коридор, готовый ловить его, если нужно, но тот и не думает сбегать, безразлично уставившись куда-то сквозь льва. И, несмотря на раскрасневшиеся после душа щеки и распушенную шерсть, жизни в его движениях по-прежнему — капля. — Я… — начинает было Ибо, но тут Сяо Чжань неожиданно вскидывает голову, и в темных глазах что-то мелькает. — Мне нужна теплая одежда и бумага с карандашами, — решительно выдыхает он, и Ибо непонимающе моргает, прижимая уши к голове. Кролик на это движение откликается синхронным — прижимает уши, а затем судорожно как-то вздыхает, за два шага преодолевая расстояние между ними. Ибо успел только хлопнуть глазами, как на его плечах сжались пальцы: кролик решительно склонился ближе и неуклюже прижался губами к губам. Замирает и инстинктивно обхвативший его за плечи Ибо, готовый поклясться, что чувствует чужой бешеный стук сердца. — Сяо Чжань, — растерянно зовет его Ибо, немного отклоняясь, но кролик упрямо цепляется за плечи, прижимаясь крепче. Его колотит крупная дрожь. — Я… я никогда так… но мне правда нужно. Можно без одежды, только карандаши… и бумагу. Я нарисую и уйду… ну что ты хочешь? Я могу ртом, я умею… Он дергается в руках, падая на колени, неловко дергает Ибо за штаны, которые тот только в последний момент успевает поймать. — Да что ты… — с досадой выдыхает Ибо, так же бухаясь на колени рядом и крепко обнимая лихорадочно блестящего глазами кролика. Тот дергается в безуспешных попытках высвободиться, но Ибо только отклоняется чуть назад, притискивая его крепко к груди. Сам по себе высокий, он уже Ибо в плечах и гораздо истощеннее. — Слышишь? Ну же, Сяо Чжань, мне не нужно от тебя ничего, только чтобы ты пожрал нормально, смотри, ты даже со мной справиться не можешь… куда тебе что-то ещё… ну не умею я в слова… и карандаши мы тебе найдем, и бумагу, и одежду, да мне просто поперек горла, что все… так… — Так не бывает, — глухо отзывается уткнутый ему в плечо Сяо Чжань, и Ибо замирает, переставая слегка раскачиваться. — Как? — Всем что-то нужно. — Да? — Растерянно соглашается Ибо и крепче сжимает руки, не позволяя Сяо Чжаню высвободить свои. — Мне тоже нужно… я хочу увидеть твою улыбку. В шею ему фыркают. Очевидно неверяще, но, по крайней мере, дрожь слегка успокаивается. — А можно… какао? — Явно сомневаясь в том, что ему можно даже что-то говорить, все же выдавливает из себя кролик ещё спустя несколько минут посиделок на полу. Он неловко отодвигается, и Ибо тут же подскакивает с места, дергаясь то в сторону холодильника, где точно должно быть молоко, то к высокому шкафчику. Кролик сдавленно фыркает, и Ибо заставляет себя притормозить. Кинув подозрительно-обиженный взгляд на оставшегося на полу, он решительно поворачивается к шкафу. И, установив на плиту кастрюльку, тупо залипает на его дно. Дно смотрит на него в ответ темными глазами, вопрошая, вот какого он творит? Нет, притащить в дом человека — ладно, хорошо. Но… — Если человек там — значит, он это заслужил, — он помнит тяжесть ладони дядюшки на своей макушке. — В жизни вообще много несправедливого, и раз у них не хватило сил… это всего лишь естественный отбор. Маленький Ван Ибо видел, как сереет лицо матери, и как медленно кивает отец. Маленький Ван Ибо тоже согласно кивнул, отворачиваясь и следуя дальше по ступеням. И он же после рыдал у матери на коленях, и отец впервые не говорил ему ничего. — Нужно налить молоко, — тихо подсказывает ему поднявшийся с пола Сяо Чжань. Выглядит он достаточно настороженно, но Ибо радуется и этому: хоть какая-то реакция, а не апатичное вдупляние в пустоту! — Да, — Ибо послушно кивает, разворачиваясь к холодильнику. Сяо Чжань за его спиной снова притихает. Молоко лев заливает практически наугад, и тут же тянется к пачке какао — купленное как-то, оно так и валяется на полке. — Эй-эй, — Сяо Чжань хватает его за руку, и даже уши возмущенно топорщит: — Ты чего? — Чего? — Ибо недоуменно приподнимает бровь, переводя взгляд с пачки на Сяо Чжаня. Тот поджимает губы, бросая на него хмурый взгляд, и отстраняется, скрещивая руки на груди. — Да что не так-то? — Порошок сначала разводят, — бурчит тот, недовольно дергая ухом. — На что? — Ибо слегка сжимает пальцы, борясь с желанием погладить эту черную бархатистость, и, видимо, пропускает что-то важное, потому что кролик расфыркивается: — В чем! Ты что, какао никогда не готовил?.. — Готовил, — Ибо возмущается вполне серьезно. Да, он плох в готовке, но не настолько же! — Что его готовить: в молоко добавил и всё! Он насупливается, глядя на возмущенно мотающего головой кролика. — Это же не готовая смесь, — выпаливает тот наконец, отбирая у него пачку и небрежно оттирая в сторону от плиты. Словно бы так и задумано… Ибо замирает, глядя на небольшой хвостик, возмущенно качающийся туда-сюда. — Сперва молоко кипятят… ну с этим ты разобрался… мне нужна миска. И ты же хотел улыбку? Ибо поднимает голову, натыкаясь на насмешливо прищуренные глаза, и торопливо кивает. Миска находится быстро. И даже перец с корицей (в его доме?!), и терка. Ибо удивленно осматривает ту, пока Сяо Чжань тянет её из шкафчика, и даже на всякий случай заглядывает туда же: — Прекрати искать Нарнию, лучше потри шоколад… он-то у тебя есть? Ибо виновато мотает головой, закрывая шкафчик хвостом: — Есть зефир… подойдет? Сяо Чжань на мгновение прикрывает глаза, словно пытаясь справиться с собой — пару раз Ибо после такого выражения получал от матери полотенцем по шее, когда слишком нагло таскал угощения перед обедом. Так что отступает сейчас на всякий случай, но Сяо Чжань уже машет небрежно лопаточкой: — Давай зефир… — Хорошо, баобэй, — почти припевает Ибо, и с ехидным гыканьем уворачивается-таки от пущенной в него лопатки. Сяо Чжань укоризненно надувает щеки, кивая на пролетевшую мимо деревяшку. — И кто теперь мыть будет? — Подкатывает он глаза раздраженно, дергая губой, и Ибо, кажется, умирает. Или только собирается. Никак иначе объяснить сбившееся с ритма сердце и звон в ушах не кажется ему возможным. — Ну вот и готово! — Довольно восклицает наконец Сяо Чжань, ловко отключая плиту и слегка разворачиваясь. Протягивает руку вверх, словно ожидая нащупать кружку. Вот только кружки в этом доме располагаются на столешнице, и Ибо с неожиданной для себя болью наблюдает, как осыпается радостное выражение с лица кролика, обнажая заострившиеся скулы и вновь затухший взгляд. Этого он допустить не может, так что делает шаг ближе, быстро хлопая Сяо Чжаня лопаткой по предплечью и ухмыляясь вздорно: — Что там у тебя готово, лисий яд? Ты столько перца туда высыпал! Сяо Чжань возмущенно дергает плечом, но не отвечает, послушно разливая получившееся в подставленные кружки, и так и замирает с этой злосчастной кастрюлькой в руках. Ибо вздыхает, заставляя его опустить её обратно на плиту, и, всунув ему в руки его напиток, тянет за собой на диван. — Давай просто выпьем, и ты расскажешь, что с тобой произошло? Сяо Чжань молча кивает, продолжая до побелевших костяшек стискивать кружку в руках. Ибо подносит к губам свою, принюхиваясь с показушным недоверием, и делает небольшой глоток. И прикрывает глаза, облизываясь разве что с небольшой наигранностью: — И правда вкусно! — С некоторым удивлением даже восклицает, и вновь поглядывает на замершего кролика. Вздохнув, отставляет свой напиток, под донышко подталкивая кружку Сяо Чжаня ему к лицу. — Ну же? Ты ведь готовил… — Я, — неожиданно хрипло соглашается Сяо Чжань, притягивая-таки её к губам и, давясь, принимается пить крупными глотками. Из глаз немедленно начинают течь слёзы, но отобрать кружку у Ибо получается только когда она опустевает почти на четверть. — Сдурел? — Он разъярённо шикает на кролика, встревоженно обхватывая лицо ладонями, и беспомощно смотрит в слезящиеся глаза. Сяо Чжань мотает головой раз, другой, пытаясь скинуть его руки, и, когда не выходит, как-то весь обмякает. Ибо придвигается ближе, приобнимая, и Сяо Чжань с надрывным подвыванием хватается за футболку, скрючиваясь и утыкаясь носом ему в шею. Его снова трясет, но в этот раз как-то иначе. Ибо держит кролика в объятиях. Внутри разом образовался тяжелый ледяной ком: хриплый плач, от которого их обоих трясет как в зоне турбулентности, разрывает сердце. А ещё… лев совершенно не тот, кто умеет успокаивать плачущих людей. Его максимум до сих пор — напомнить, что слезы ничем не помогут и подать платок. Ван Ибо неловко приподнимает руку, принимаясь успокаивающе поглаживать Сяо Чжаня по загривку и спине: так когда-то в коротком детстве поступала мама. — Ну, чего ты, всё будет хорошо… — Не б-будет, — заикаясь и стуча зубами, выдавливает из себя Сяо Чжань, и Ибо только сильнее сжимает руки. — Н-ничего уже не б-будет хор-рошо… н-ничего! Зачем мне это долбанное какао, если я его сам готовлю? А? Зачем?! — Он дергается, чуть не заезжая макушкой Ибо по подбородку, и с неожиданной силой ударяет его по предплечью. — Нахуя мне вообще теперь жизнь?! Я так хотел перевезти наконец м-маму… она готовила какао, даже когда отец слег, и п-потом тоже, а теперь что? Скажи? Они никого не оставили, никого! ТАК ЗАЧЕМ? Ибо сжимает губы, чувствуя во рту кровяной привкус, и покорно принимает удары. Война за власть закончилась десять лет назад — битвы продолжались до сих пор. Ибо и подумать не мог, что Сяо Чжань — отголосок той неприятной истории. Хотя Чунцин… мог бы и догадаться. Конечно, какое будущее у сына «отступников»? Тех, кто был не согласен с второстепенной ролью «травоядных» в их мире хватало, вот только стоило им перейти черту — и расправа следовала немедленно. Сяо Чжань уже просто рыдает в его руках — глухо, хрипло, надрывно. Оплакивая или близких, или прошлую жизнь, к которой возврата уже не будет, и единственное, что Ибо может — это с силой сжимать тело, надеясь, что получится так же сжать и душу его хозяина, уберегая от разделения на осколки. Они засыпают на этом же диване, и Ибо не разжимает рук, даже когда они съезжают по спинке и кролик оказывается спящим практически на нем. Ван Ибо впервые не против просто держать кого-то в личном пространстве. Только слегка поворачивается, прижимая парня к высокой спинке. Приглушенный свет из коридора высвечивает болезненную худобу Сяо Чжаня и темные круги под запавшими глазами. Сяо Чжань — гордый кролик, и с утра пытается по-тихому смыться, даже не подумав прихватить у Ибо теплой одежды — что уж говорить о деньгах. Ибо буквально ловит его за хвост, когда парень с тихим щелчком отпирает дверь квартиры. Сяо Чжань дергается с тихим и возмущенным вскриком, и Ибо отпрыгивает, чтобы не получить по ушам от возмущенного кролика: несмотря на стереотипы, те были вовсе не такими безобидными, и уж тем более не были абсолютно травоядными. Универсалы — мысль мелькнула в голове, и мгновенно приобрела не тот окрас. Но Ибо же не виноват, что отмытый кролик, который ещё и так сладко сопел ему в шею, пока не решил коварно сбежать, был таким… таким! — Спасибо за гостеприимство, но мне пора… — бормочет Сяо Чжань, настороженно поблескивая на него глазами из-под челки, и Ибо возмущенно фырчит. — Вот так — пока за хвост не потянешь, даже спасибо не получишь, — ворчит он и вскидывает вопросительно бровь: — Куда-то торопишься? Сяо Чжань хмурится, явно собираясь огрызнуться, но Ибо не дает такой возможности: — А как же бумага, карандаши? Сяо Чжань крупно вздрагивает, и его рука мгновенно соскальзывает с ручки двери. — Прекрасно! — Бодро заключает Ибо и хватает кролика за руку, а то вдруг ещё чего удумает. Он, конечно, всё равно поймает, но что-то внутри не хотело, чтобы ловить пришлось. — Позавтракаем? Только готовишь ты. — М? — Сяо Чжань удивленно хлопает глазами, подведенный к плите с одиноко торчащей на ней кастрюлькой. Ибо смущенно трет шею, и тот вдруг понятливо улыбается. Уголками губ, но улыбается! — Прекрати, — Сяо Чжань отводит взгляд, отставляя кастрюлю с плиты и тянясь за сковородой. Ван Ибо, ради разнообразия, решает всё же послушаться, так что усаживается на стул верхом, сложив руки на спинке стула и устраиваясь на них подбородком. За время готовки Сяо Чжанем завтрака на двоих он так и не отводит от него взгляда. — Зачем тебе это? — Всё же не выдерживает Сяо Чжань первым, нарушая установившееся молчание. Они уже позавтракали и даже нашли для Сяо Чжаня подходящую одежду для похода в магазин. Ибо скидывает очередной звонок от старосты, быстро набирая сообщение Сынёну, чтоб прикрыл его отсутствие на парах, и поднимает взгляд. Кролик, мелко подрагивая ушами, вцепился обеими руками в Спанч Боба — единственную мягкую игрушку в его доме, на самом деле — и требовательно смотрит на него. Вот только проблема: Ибо не знает, что ответить на этот вопрос. — Затем, — недовольно поджимает он губы, и тут же видит, как Сяо Чжань скептически поднимает бровь. — Какая разница? Я ничего от тебя не прошу, просто живи, и… Он понимает, что несет полнейшую хрень, но замолкает, только когда ему в лицо прилетает всё тот же Спанч Боб. — Эй! — Как у тебя просто, — фырчит кролик, нервно подрагивая ушами, и сжимает кулаки: — А сам бы что, смог так? Я даже тебя не знаю, не то что ты меня! Это просто глупо! — Глупо — иметь возможность помочь и не помогать! Ибо тоже сжимает кулаки. Он впервые за жизнь, с тех самых пяти, формулирует это, и кислота в груди внезапно разбавляется чем-то теплым. До тех пор, пока Сяо Чжань не откидывает голову назад, слегка истерично хохоча: — Глупо? Я больше месяца мотаюсь по городу, думаешь, было мало желающих помочь? — Последнее слово он выдает ядовито, горько — так, что Ибо пробирает дрожь. Лев делает шаг вперед и замирает вновь, пригвожденный яростным взглядом. — Предостаточно. И я сыт этим по горло. Пока… — Он замолкает, словно задохнувшись, и трет рукой шею, не отводя вновь покрасневших глаз от лица Ибо. — Пока был смысл бороться… — Он мотает головой, и опущенные уши хлещут его по щекам. — Знаешь, я просто хочу нарисовать семью и тоже уйти уже! — Чжань-гэ, — потрясенно выдыхает Ибо, и в глазах того что-то ломается. Он отступает на шаг, но лев рвется вперед быстрее, и уже привычно стискивает его в объятиях. На этот раз Сяо Чжань сопротивляется яростнее, с силой выворачиваясь из рук, и они в результате неловкой борьбы рушат полку со коллекцией минифигурок лего, съезжая после следом. Катаются по полу, подминая друг друга, и в какой-то момент Сяо Чжань с яростным криком всё же бьет. У Ибо звон в ушах, полный рот крови от лопнувшей губы и нарастающая шишка на затылке, у Сяо Чжаня — испуг и раскаяние в глазах. — Ван Ибо, — растерянно и виновато шепчет он, уши прижимаются к голове, и Ибо ловит его мечущийся взгляд своим. — Просто дай этому миру ещё один шанс, — шепчет он и улыбается широко, не обращая внимания на расцветающую от этого движения боль. Ничего не важно, кроме того, что он крепко держит ногами ноги своего кролика, и того, что тот медленно склоняется к нему, и, шлепнув ладошкой по груди, утыкается в нее лицом. И пусть спиной лев чувствует всю свою коллекционную любовь, это совсем незначительная цена за чужую жизнь. Он готов заплатить больше.☆☆☆
— Если тебе так хотелось кого-то потискать, лучше бы котенка с улицы взял, — наконец тихо говорит Сяо Чжань, мягко касаясь его ладони. В магазин они так и не пошли. Сяо Чжань, стыдливо отводя взгляд, рассказал, что закончил Чунцинский университет науки и искусства, и что учился на втором курсе магистратуры в Пекине, когда всё произошло. Его исключили буквально за день, вышвырнув на улицу, карта оказалась заблокирована, чунцинская квартирка матери — опечатана. Потратив последние деньги на обратный билет до Пекина, чтобы подать заявление на апелляцию, он оказался на улице. А спустя неделю прогремел тот взрыв, унесший жизни «задержанных по подозрению в вольнодумстве». Сяо Чжань рассказывал тихо, спокойно. А у Ибо до сих пор стоит комок в горле и осколки скейта в углу комнаты. Ибо молча мотает головой, перехватывая его ладошку и утыкаясь в нее лбом. — Животным помочь проще всего. И да, они не могут постоять за себя, но как часто на это способен человек? Ты что, постоял? — У забора, — тихо засмеялся Сяо Чжань, и от этого звука по всему телу словно судорога прошлась. Ибо крепче сжал руку. — Я тебя понял, Ван Ибо. Спасибо. — Тихо прошептал Сяо Чжань, и мягко коснулся его волос свободной рукой. Ибо зажмурился и кивнул. Сяо Чжань всё же остается в его квартире. Кажется, даже не ради себя: просто тоже что-то видит в глазах Ибо. А сам лев, покружив пару дней по квартире — благо, выходные позволяли оставаться дома и забивать на учебу — всё же решается. — Привет, па. — Когда на том конце поднимают трубки, это единственное, на что его хватает. Он слегка задыхается, слыша ответное приветствие, и ему приходится прочистить горло, прежде чем хрипло продолжить: — Могу я с тобой встретиться, пожалуйста? Встречу они назначают на нейтральной территории. Ибо перерывает весь шкаф, чем, кажется, изрядно веселит постепенно оживающего Сяо Чжаня. Ибо не знает, виной тому его обещания попытаться узнать о судьбе матери кролика, или свою роль играют его неуклюжие попытки сделать жизнь Сяо Чжаня чуть лучше, но радуется каждый раз, когда тот слегка улыбается. Лев выдыхает, замирая перед входом в кафе, и расстёгивает куртку, чтобы поправить воротник рубашки. В итоге просто дергает его, заходя в теплое помещение. Колокольчик издевательски позванивает, и всё не умолкает, раздражая. Сдав куртку, он следует за молчаливым фенеком. И разумеется, его отец выбрал одну из кабинок. Ибо нервно оплетает ногу хвостом, устраиваясь напротив уже ожидающего его мужчины, который не торопится отложить планшет. Ибо не удерживается от быстрого взгляда. Неожиданно, отец за последние пару лет постарел. — Привет, — тихо здоровается Ибо, теребя под столом кисточку своего же хвоста. Сколько раз он раньше получал за это по рукам! А всё равно, стоит понервничать — и кисточка опять начинает походить на метелку. — Здравствуй, — кивает отец и наконец откладывает планшет, стягивая очки и потирая глаза знакомым жестом. Слишком знакомым. В горле першит. — Я… я хотел… — Начинает, преодолев себя, Ибо, и тут же получает укоризненный взгляд в свою сторону. — Давай сперва пообедаем? — Негромко предлагает Ван Цзебао, кивая кому-то за его спиной. На стол накрывают споро, а Ибо не уверен, что его кисточка доживет сегодня до вечера. Обед проходит в уже подзабытом им напряжении. После смерти матери Ван Цзебао довольно долго не мог прийти в себя, погрузившись полностью в работу и оставив Ибо на откуп дом и увлечения. Одиннадцатилетний молчаливый мальчишка превратился в зубоскалящего шестнадцатилетнего юношу с окрашенными волосами слишком неожиданно для него. В тот день рождения Ван Цзебао впервые за пять лет попытался поговорить, и Ибо до сих пор сожалел, что был слишком уязвлен для ответа тем же. В итоге следующие три года под одной крышей превратились в постоянные стычки и ссоры отца и сына, а следующие три, начавшиеся с полного ненависти хлопка дверью дома, откуда он взял с собой только студенческий в Танцевальную Академию и скейт — в Ад. — Так о чем ты хотел поговорить? — Отец прерывает тяжелое молчание, стоит лишь принесшему десерт и чай официанту удалиться. Ибо поднимает взгляд, крутя в руках палочки, и покусывает губы. Старший лев за это время приобрел многочисленные морщинки в уголках глаз и на лбу, а седина в его густой черной гриве и вовсе кажется Ибо чем-то диким. Он сглатывает, опуская взгляд. — Я… — Ибо осекается, откашливается и крепче сжимает пальцы на палочках. Просьбы о прощении рвутся с языка, непрошенные, жалкие, и он поджимает губы, давя их в себе. Поворачивает голову, глядя на небо в небольшом окне, и с тоской вспоминая тонкие плечи под рукой. Тревога бьет поддых подло и неожиданно, он едва не вскакивает с места, чтобы броситься прочь: а вдруг Сяо Чжань ушел?! Мысли прерывает треск деревянных палочек, и он тупо смотрит на их половинки в руках. — Ибо, — его руки накрывают почти такие же, только более загрубелые и загорелые, и он робко кивает отцу. Тот смотрит удивительно понимающе и уверенно. — Прежде чем ты начнешь. Я хочу извиниться перед тобой. Я не был хорошим отцом, но надеюсь, что если ты решишь вернуться… что мы сможем поладить. Он же тоже волнуется — это удивительное осознание бьет Ибо по голове. Ибо замирает, глубоко вдыхая: — Я не из-за этого тут. Но и ты прости, пап, — он слегка запинается. — Я не жалею, что ушел, танцы — это моя жизнь. Но мне жаль, что ты остался один. — Я бы и об этом хотел поговорить, — более напряженно признается Ван Цзебао, сильнее сжимая его руки, и Ибо замирает, глядя на него во все глаза. Наверное, предложи он поговорить об этом ещё месяц назад, Ибо бы мог отреагировать плохо. Но сейчас он только мотает головой. — Если захочешь… потом. Мы можем же попробовать? Сейчас я правда… есть один человек, кролик, ему нужна помощь. Я знаю, что ты можешь узнать про его мать. Чунцин, эпизод 27.11… Ван Цзебао напрягается, отнимая руку, и принимаясь выстукивать пальцами ритм. Он смотрит на Ибо чуть хмуро, покусывая губу, и Ибо странно осознавать, что это он перенял это у него. А ещё страшно. Но он не имеет права на страх, не сейчас. — Это важно. Он хороший, понимаешь? И улыбается, как мама, — это вырывается неожиданно и неосознанно, он даже не думал, и только выдав — понимает. Да, как мама. Так же светло, от улыбки хочется стечь к ногам и греться в её лучах. Он встречает странный взгляд отца, сжимает руки в кулаки, и хмурится, когда слышит вопрос: — Кто он тебе? — Не знаю, — Ибо ворчит, скрывая не только волнение, но и растерянность. — Какая разница? — Мне нужно знать, ради кого стараться. — Ради сына. Можешь сделать это для сына? — Хрипло спрашивает Ван Ибо, поднимая взгляд. И да — это нечестно. Он знает. Но… разве честно выкидывать людей на улицу? Ван Цзебао смотрит ему в глаза пару секунд, и медленно кивает. — Сын так сын, — вздыхает он и вдруг легонько улыбается. — Надеюсь, ты меня с ним познакомишь? Ибо вспыхивает, и тут же выдает: — Надеюсь, ты тоже. Ван Цзебао смеется. Ибо несмело улыбается тоже. Месяц. Ровно месяц оказывается нужен отцу Ван Ибо, чтобы найти информацию. Всё это время Сяо Чжань продолжает жить у Ибо. Последний больше не может прогуливать, так что привычно появляется дома лишь поздним вечером и по редким выходным. А Сяо Чжань рисует. Рисует постоянно. Сперва Ибо пугается, когда видит его воспаленные глаза и заполненный почти наполовину скетчбук. Но Сяо Чжань впервые обнимает его сам, сияя глазами, и Ибо с трепетом разглядывает его рисунки. В них — целая жизнь. Наброски карандашом, но на каждой странице идут куда-то люди, оборачиваются силуэты: на бумаге история многих жизней. — Ты бы мог рисовать, и одно это позволило бы тебе прожить, — он поднимает потрясенный взгляд на Сяо Чжаня, с трудом отрывая взгляд от небесной дорожки, по которой поднимается красивая женщина. — Может быть, — соглашается Сяо Чжань и с легкой улыбкой касается самого маленького из купленных скетчбуков. Что в нем, Сяо Чжань не показывает, и Ибо молчит об этом. Но месяц заканчивается звонком отца Ван Ибо. Мать Сяо Чжаня нашли. И пусть у нее подорвано здоровье в МЗПВ, куда перевели выживших после взрыва, но она жива. О семьях задержанных никто не вспомнил, и Ибо, слушая отца, не хочет задумываться над тем, сколько в действительности судеб оказалось поломано. Очередная ложь во благо. — Спасибо, Бо-ди, — уже на следующий день тихо шепчет ему Сяо Чжань, крепко обнимая. У Ибо комом в горле невысказанные признания. У Сяо Чжаня — дрожащие руки и полные счастливого неверия глаза. Ибо криво ухмыляется, подталкивая кролика к гудящему поезду. Хрупкое плечо под его ладонью кажется единственным, что важно в этом мире. — Я заеду в гости? — Выпаливает Ибо, когда Сяо Чжань уже поднимается в вагон. — Конечно, — он оборачивается к нему, сияюще улыбаясь. Ибо улыбается в ответ, широко открытыми глазами впитывая вспышку тепла.☆☆☆
Ибо выдерживает всего неделю. Адрес, который ему скидывает в Вичате Сяо Чжань, находится практически на другом конце Пекина, но что жалкие два часа дороги? Они пролетают мгновенно, и Ибо кажется, что гораздо дольше он стоит на разрисованной надписями, но приятно пахнущей едой площадке, решаясь занести руку над звонком перед чужой дверью. — Ван Ибо! — Сяо Чжань радостно улыбается, открывая ему дверь, а Ибо залипает на тонкие щиколотки и острые коленки. Взъерошенный, домашний, счастливый — его вид в который раз ударяет льва поддых. — Привет, — неловко улыбается он, переступая порог и протягивая купленный в любимом кафе пирог с черникой. — Спасибо, проходи, и… — Здравствуйте, — в прихожую выходит среднего роста женщина, с такими же черными кроличьими ушами, как у сына, которые высвечивает солнце. Ибо кажется, что он где-то видел её черты. — Здравствуйте, — он глубоко кланяется, и смущенно хмыкает, когда Сяо Чжань слегка приобнимает его, заставляя выпрямиться. — Ма, это Ван Ибо, я тебе о нем говорил! Бо-ди, это моя мама, Сяо Мэй. — Приятно познакомиться, госпожа Сяо, — снова пытается поклониться Ибо, и тут же получает легкий шлепок полотенцем по плечу. — Рассказывал, Чжань-Чжань? — Голосок женщины звенит. — Да ты только о нем и говоришь! Но теперь я тебя понимаю, — только теперь Ибо понимает, что она хихикает, и несмело улыбается тоже. За что немедленно получает локтем в бок от смущенного кролика. — Мыть руки и быстро за стол! — Ты похож на мать, — после скромного, но вкусного обеда, Сяо Мэй убегает на собеседование, а Ибо вслед за Сяо Чжанем усаживается у небольшого потрепанного столика. Вся квартира так и выглядит — потрепанно, дыры на обоях прикрываются цветными рисунками, штукатурка на потолке болезненно желтеет. — Внешне я больше в отца, — усмехается Сяо Чжань, и ловит взгляд Ибо: — Может, это и не слишком красиво, но после бесконечного холода, от которого не остается последних сил, эта квартирка — лучшее место. Он показывает новые рисунки, рассказывает о первых подработках и том, что сможет все же закончить высшее образование, пусть и заочное, благодаря удовлетворению судом апелляции. Сияет глазами и улыбкой, поворачиваясь к Ибо: — Я правда очень благодарен тебе и твоему отцу. Иначе я бы никогда не смог дать этому миру шанс. — Это ты должен давать миру шансы тебе понравиться, — честно отвечает Ван Ибо, и, улыбаясь звонкому смеху Сяо Чжаня, негромко добавляет: — И можешь дать такой шанс мне? Смех кролика замирает, как и его удивленно напрягшиеся уши, а у Ибо вновь проблемы с сердцем. Так и запишут в эпитафии: погиб от красоты гэгэ. — Что? — Сяо Чжань переспрашивает осторожно, начиная слегка нервно трепать в руке небольшой скетчбук. — Ты мне нравишься, — Ибо смотрит прямо: даже если у Сяо Чжаня нет ничего по отношению к нему, по крайней мере, всё будет честно. — Я не верю в любовь с первого взгляда, но чувствую её. Вот только принять то, что его чувства могут оказаться совсем-совсем безответны, оказывается крайне сложно, и с каждым тревожным ударом сердца, пока Сяо Чжань пытается осознать, а после — расстроенно заламывает брови, сложность предстоящего вырастает перед Ибо черной стеной. Серьезных отношений у него до сих пор не было, он всегда уходил раньше: иронично, что это происходит, когда он захотел чего-то сам. — Да… я… пойду, наверное, — Ибо поднимается с кровати, старательно глядя чуть выше головы Сяо Чжаня и удерживая на лице нейтральное выражение. — Не думай, что… это проблема. Для меня честь быть твоим другом. — Ибо, — Сяо Чжань неловко хватает его за руку, и лев нервно подергивает хвостом. Кажется, от прикосновения колет током даже кончик кисточки. — Ты… ты мне тоже нравишься. Но… — Нравлюсь? — Ван Ибо переводит взгляд на лицо смутившегося кролика, требовательно всматриваясь в глаза. — Я? — Да, — Сяо Чжань закатывает глаза и припечатывает к его груди альбом с эскизами. Тот самый, который прятал постоянно под другими и трепал сейчас, и Ибо неловко подхватывает его свободной рукой, чтоб тот не свалился. Смотрит вопросительно на скалящегося кролика, и неловко, веером, проглядывает страницы. Кисточка, глаза, аккуратные львиные уши, глаза, губы, улыбка, силуэты широких плеч и узких бедер на фоне толпы, летящие эскизы танца — всё расплывается перед глазами. Он видит всё это каждый день в зеркале. — Я? — Удивленно повторяет он, во все глаза глядя на непривычно нежно улыбающегося кролика. Тот чуть щурит глаза, когда кивает и слегка тянет Ибо вниз. Но лев качается и подается вниз весь, разом, бухаясь с негромким стуком на колени и теперь уже сам первым прижимается к губам. Поцелуй — это только поцелуй. Но от возможности касаться любимого человека в самом сокровенном движении голову кружит и подрагивают руки. Сяо Чжань запускает руки в его волосы, слегка сжимая пальцы и поглаживая по основанию ушей, и Ибо в ответ прикусывает чужой юркий язык. Эмоций слишком много, и сейчас, когда позади самое сложное, он наконец может себе позволить. Они могут себе позволить: упасть на кровать, переплетаясь ногами и руками и касаться, касаться друг друга, беспорядочно ластясь и разделяя разряженный воздух, в котором смешиваются их ароматы, на двоих. Даже если после придется стыдливо отводить глаза, стукаясь под праздничным столом коленками и, к счастью, не объясняя матери Сяо Чжаня, почему на диване сменное покрывало, а в квартирке так резко похолодало.☆☆☆
— Животным помочь проще. Всегда может найтись тот, кто примет в семью собаку или принесет домой котенка. Или даже просто выкинет объедки. Но многих ты знаешь людей, готовых взять в дом человека? Правильно, это же не брошенный котенок, не щеночек, и даже не ребенок в обносках, при виде которых сердце кровью обливается. Кому нужна проблемная вселенная под боком, от которого не знаешь, чего ждать, правда? Домой разве приведешь, проще брезгливо шарахнуться или просто натянуть капюшон и уткнуться взглядом в пол… — Ибо… Ибо, успокойся, — Ван Цзебао делает широкий шаг вперед, сжимая руки на плечах сына, раздраженно хлещущего по бокам хвостом. — Я же не спорю с тобой. Это очень важно. Ты прав. Но нельзя так сразу достать и положить хорошую жизнь, кому бы то ни было. Давайте мы начнем с благотворительного концерта? А потом можно будет организовать и художественную выставку картин нашего А-Чжаня… Ибо неверяще распахивает глаза, глядя на мягко улыбающегося отца. — Я думал, тебя придется не один месяц обрабатывать, — честно признается он под негромкий смех. — Ситуация не нравится многим, и я буду только рад, если мой сын будет на шаг впереди в её исправлении, не надумай лишнего. И мы с Ли-Ли будем рады, если вы со своим парнем и его семьей придете к нам на ужин. Ибо ехидно усмехается, но согласно кивает, тянясь к телефону. Ему не терпится написать своему парню о том, что их ждет великое будущее. Не через год и не через два, но Сяо Чжань будет стоять у той же стены, где пересеклись их с Ван Ибо взгляды и судьбы, и будет соприкасаться с ним плечами. На открытие благотворительной художественной выставки, посвященной их общему делу — Новому центру помощи людям, оказавшимся в трудной ситуации — будут приглашены многие значимые личности Пекина. И Ван Ибо будет с гордостью смотреть на то, как загораются восхищением и одобрением их лица, пока Сяо Чжань воодушевленно вещает с трибуны о принципах Центра. — Бездомный — не ребенок, у которого может быть что-то светлое в будущем. У него вообще может не быть будущего, а есть только настоящее — сегодня, в этот момент, на усталом холоде и без единой теплой руки рядом. Он остановится на этих словах, опуская ладонь вниз и переплетаясь пальцами с мужем, который усмехнется только ему краем рта и, склонившись к микрофону, продолжит: — Каждый должен иметь свой шанс. Давайте дадим этому миру ещё один.