Венец и все регалии сюда

Он ожидал всего. Гнева. Ярости. Неугасимого огня, невообразимых пыток. Он заслужил это, не выполнив приказ и позорно проиграв ничтожной девчонке, одолевшей его не силой или магией, а лишь малой толикой соленой воды. Его, могущественнейшего из колдунов, чуть не повернувшего вспять само мироздание! Эта мысль терзала хуже любой пытки. Но он знал - этим всё не закончится. И если гневный взор Замиэля не обратит его в ничто, то лишь затем, чтобы придумать для него более долгую и мучительную казнь. А ему остается лишь лежать во прахе у него ног и ждать... - Встань, мой сын, - услышал он, и эти слова прозвучали раскатом грома. И тело, сожженное дотла, обрастало новой плотью, светлые волосы струились по спине, а глаза, синие и холодные, как лёд, не опускаясь смотрели в огненные глаза Замиэля, любуясь собственным отражением, прежним - и изменившимся. За одно это он был готов снести что угодно, милость своего отца или его гнев. У Замиэля они часто бывали неразделимы Нагой, украшенный лишь гирляндой из роз, увенчанный короной из вечно пляшущих языков синего пламени, Замиэль улыбался, глядя на него. - Мой сын, - повторил он. - Тебе нужно выглядеть, как подобает. Регалии сюда! На этот раз в его голосе был не только гром, но и молнии. Чернокнижник видел их, видел, как из мертвенно- синих они становятся багряными, золотыми, раскаленно-белыми - и змеями, извиваясь, ползут к нему, обвиваясь вокруг ступней, головы, плеч... Он осознал, зачем Замиэль залечил его раны. Плод созревает ради того, чтобы быть съеденным. Обновленная, исцелившаяся плоть сильнее чувствует наказание. - Прими свой венец, сын мой. Венец. Огненная корона, живое пламя обвивает голову, не столько обжигая, сколько сдавливая виски и затылок неимоверной тяжестью. В тысячи тысяч раз тяжелее наложенных Редферном оков. Мантия за его плечами. Перед ее блеском меркнет багрянец порфир всех царей земных. Но каждое ее касание к беззащитной коже - новая искра, прибавленная к сотням и тысячам других, пронзающих его тело и остающихся в недрах плоти, заставляя ее тлеть, медленно, по крохотным частичкам. И не ветры, не искусные палачи ада - он сам раздувает этот огонь каждым своим шагом. Это сама боль. Словно все соленые воды мира текут в его венах. Обувь. Это не раскаленные докрасна железные туфли из старых сказок, любимая игрушка мелких бесов. Это просто огонь, сжимающий ступни, играющий яхонтами и рубинами, легкий, невесомый - но тяжелее свинца. Каждый шаг в них заставляет едва ли не с вожделением вспомнить те гвозди, что вбивала в его следы сгорбленная проклятием старости девчонка. Та боль - ничто. От нее он мог кричать. От этой же - он знает это - не разомкнет губы. Не посмеет. Будет держаться прямо, ступать твердо - сын возле отца. Будет смотреть на них - визжащих грешников, мелких бесов и старших демонов, которые, конечно, знают, что происходит. Знают, приветствуют, склоняются - и ждут слабости. Не дождутся. - Вот то, что ты желал. Кто сказал, что дьявол не держит слова? - голос тих, вместо громовых раскатов в нем отравленный мёд, и сердце от этого яда неистово заходится. Ложь. Проповедники - лжецы. Повелитель преисподней держит слово всегда, а тот, кто не может выдержать и принять это, ничтожен и слаб, и недостоин его милостей. Такой устрашился бы поцеловать ногу повелителя в знак верности. А он... - Ты сам когда-то страшился этого, - снова тихий шепот и пожатие властной руки, которое сменяет жар адского пламени лютым холодом, превращающим кости в лёд. - Помнишь? Конечно нет. Твои губы не помнят, как боялись коснуться меня, твои руки не помнят, как впервые наносили ведьмину мазь на тело. Человеческое тело, ничтожное и слабое. То был смертный, и имя его забыто... Забыто, забыто. Зачем имя? Оно не нужно. Он сын Замиэля до конца времен. До тех пор, пока не склонится под силой венца, пока не подогнутся ноги не в силах делать шаг за шагом, объятые огнем, пока не обнажатся кости под жаром огненной мантии. Навсегда. Он смеется, гордо держа голову в огненной короне ада. Он добился, чего хотел, а награда это или наказание - так ли важно? Ледяное касание к щеке небрежно стирает темную каплю, проступившую на коже. Кровь сейчас кажется не кровью, а тонкой струйкой золы. Почему-то этот горький, мертвый зольный вкус возникает на иссохших губах. Откуда, из каких недр памяти? Или он и правда уже готов рассыпаться пеплом? Но это уже было, уже было... - Еще несколько шагов - и ты отдохнешь, - шепчет Замиэль. - Ты воссядешь рядом со мной. Откуда-то Чернокнижник знает - это не отдых, это лишь смена наказания. Жар адской короны сменится ледяным холодом объятий Замиэла, и пронзающий его поцелуй дойдет до самого сердца... Возможно, он выдержит и это. Возможно, и нет. Развеется пеплом или рассыплется льдом, и тогда кругом будет лишь бесконечный мрак, выход из которого забрезжит спустя лишь тысячу земных лет, и видя его, в страхе почернеет луна. Она станет дверью, через которую он вернется - и огненная корона ада станет не наказанием, а истинной наградой. Он покажет, что достоин быть единственным сыном своего отца.