Разум один на двоих

      Александр Гамильтон совершенно не следил за временем. Он знал только, что вот уже несколько часов не поднимался из-за стола. Бумаги, бумаги, бесконечные бумаги и исписанные чернилами, должно быть, километры. И всё следует упомнить, упорядочить, адресовать, изменить... А часы - вот они, на столе, в корпусе из темного дерева, с причудливой резьбой. Золотистые стрелки за толстым часовым стеклом ведут отсчёт, неумолимое время двигает их только вперёд. Мерное тиканье самой быстрой, секундной стрелки было для Гамильтона таким обыденным, что он его даже не замечал.       Когда же он наконец соизволил оторвать взгляд от документов, инструмент в руках времени показывал половину восьмого. Александр обернулся к окну. Темнота за ним прерывалась только несколькими факелами лагеря, развернутого прямо перед домом. Свет очерчивал палатки и бросал бледные желтые круги на снег. Белые мухи падали с черного неба, но их движение напоминало скорее косой дождь, а ее плавный вальс снежинок, как пишут в книгах. Это не дарит умиротворение, это заставляет волноваться.       - Закончил, наконец? Александр невольно поморщился. Чертов голос в голове снова берётся за своё.       - Что тебе опять от меня нужно? - устало потирая глаза, спросил Гамильтон. Да, при дневном свете работать гораздо легче, но что поделать: служба требует круглосуточных трудов.       - Будто ты не знаешь, - в голосе прозвучала снисходительная усмешка. - Всё то же: прими меня. Каждый раз он просит всё об одном, о невозможном.       - Нет, - резко ответил Гамильтон и отвернулся от окна, встречаясь взглядом со своим искаженным отражением в часовом стекле. Ему кажется, или стрелки и правда остановились? - Не после того, что ты сделал.       Отражение будто свысока, дерзко глядело на Гамильтона.       - О чём ты?       - Из-за тебя на меня стали косо смотреть. Ты заставляешь усомниться во мне даже самых близких друзей, не говоря уже о генерале Вашингтоне. Ещё немного, и они все решат, что я спятил.       - А разве это не так?       Он издевается, это же очевидно. Надо прекращать, работы ещё много, а он только мешает.       - Не забывай, ты сам решил познакомиться со мной поближе. А вот я тебя как облупленного знаю.       От того, что голос в его голове говорит сущую правду, Александру ещё хуже. Едва узнав о своей тёмной стороне, Гамильтон тут же решил изучить её, полагая, что тем самым выявит слабые места и сможет уничтожить в себе это дурное начало. Теперь же, оглядываясь назад, Александр не мог точно сказать, что бы он предпочёл: оставаться в неведении или вновь узнать о другом себе. Другой гораздо ужаснее, чем Гамильтон поначалу думал. Александр сам порой не лез за словом в карман, но другой мог оскорбить кого угодно за глаза, он ставил всех вокруг ниже себя, будто не было ни генерала, ни Бога, только он. Он говорил, что совершенен, что силы в нём больше, чем в ком-либо другом, но вот незадача: он заперт у Гамильтона в голове и лишь изредка выбирается на волю, чтобы размять затёкшую сущность. Едва стоит другому показаться на сцене и тот Александр Гамильтон, которого знают сослуживцы, друзья, любимая девушка - настоящий Александр, оказывается за кулисами, безуспешно пытаясь вернуть себе право на контроль. И это настоящий кошмар, не иметь власти над самим собой.       Александр не может избавиться от него. Будь это отдельный человек, портивший ему жизнь, Гамильтон даже не оказал бы ему чести вызвать на дуэль - застрелил бы на месте. А так - застрелить себя? Но нет, он нужен этой земле и этой стране, ещё покоящейся в колыбели. Умереть раньше, чем обрести свободу не входило в его планы.       Александру мало что известно о своём тёмном противнике, в то время как ему известно о Гамильтоне всё: его привязанности, мысли, идеи. Слабости. А у самого их, по видимому, нет.       - Так что же, полковник? - нетерпеливо спросило отражение в часах.       - Ты же знаешь ответ, к чему эти вопросы?       - Чтобы удостовериться, что ты действительно решил так, как решил.       Александр оперся локтями о стол и сжал виски, сильно зажмурившись, будто это могло помочь. Голос в голове только бархатно рассмеялся этой наивной затее.       - Нет! - воскликнул доведённый до отчаяния Гамильтон, быстро поднимаясь с места. В попытке успокоиться и прийти в себя он начал мерить шагами кабинет, из угла в угол, низко опустив голову. Голос к счастью молчал, но на себе Александр ощущал чужой взгляд, осуждающий, нетерпеливый. Стоило поднять глаза и...       - Зря ты отказываешься, очень, очень зря.       В кресле у стены, прямо напротив ошеломлённого Александра сидел, закинув ногу на ногу другой он. И говорил, как если бы обращался к маленькому несмышлённому мальчику. - Только подумай, какие высоты покорятся нам, если мы будем заодно.       - Я полковник континентальной армии, адъютант генерала Джорджа Вашингтона. У меня есть друзья, которые стали мне новой семьёй. Я борюсь за свободу Америки, как всегда и мечтал. Я добился достаточно. - эти слова не походили на ответ, Гамильтон словно уговаривал самого себя.       - Но Америка всё ещё не свободна, а друзья не прошли испытания медными трубами, - другой Александр подался вперёд. - Они так зависимы от окружающих и их решений, а ты всегда был сам по себе. Как, впрочем, и я. Поверь, ты достоин куда больше, чем место секретаря старого безумца. Немного больше упорства - и вот ты сам уже на месте Вашингтона.       - Мне это не нужно.       - Зря. Континентальной армии не помешал бы такой молодой и полный энергии предводитель, нынешний скоро станет не годен.       - Мне. Это. Не нужно, - процедил сквозь зубы Александр. Он медленно повернулся к своей копии, по-прежнему гордо восседавшему на кресле как на троне. Неужели где-то глубоко внутри Гамильтон действительно такой настырный, высокомерный, эгоистичный, готовый наплевать на всех и всё, что стоит у него на пути? - Это твои желания, не мои.       - О, нет-нет, - снова тот мерзкий смешок. - Может мы и разные, но разум-то у нас один на двоих.       - Будь уверен, настанет день, когда я прогоню тебя отсюда.       - Ты? Прогонишь меня? - другой засмеялся в полный голос, который отозвался продолжительным эхом. Но в маленьком кабинете Гамильтона эха быть не могло. - Я всегда был здесь, здесь и останусь. Избавиться от меня ты можешь разве что пустив пулю себе в голову или затянув петлю на шее, - он смерил Гамильтона скептическим взглядом, от которого у Александра внутри всё сжалось в единый комок гнева. - Как же ты жалок, жалок и слаб, - добавил после короткого молчания другой.       Гамильтон уже не разбирал, что делал. Время остановилось, когда он схватил пустой серебряный подсвечник с полки и швырнул его в своё альтер-эго. Подсвечник пролетел сквозь пустоту, с глухим звоном ударился о стену и упал на кресло.       Вокруг всё та же вечерняя тишина. Снег за окном падает косо, как дождь, в лагере зажигаются и гаснут редкие огни.       Гамильтон устало облокотился о письменный стол. Он вдруг вспомнил, с каким беспокойством смотрел на него пару дней назад Лафайет; Джон Андре, недавно переведенный под крыло континентальной армии, пытал его взглядом так долго, что Александр задумался, в порядке ли его мундир. Они и ещё несколько офицеров уже считают Гамильтона странным, а теперь и он сам окончательно уверился, что сходит с ума. Хуже того - не в силах обернуть этот процесс вспять. Голос в голове можно заткнуть, можно утопить в алкоголе, как Александр недавно выяснил, усилием воли можно прогнать, но не навсегда. Этот вечер в своём уме Гамильтон отвоевал, но уже завтра утром с докладом к генералу может пойти не он.       Мимоходом Александр бросил взгляд на часы. Стрелки застыли на циферблате, показывая половину восьмого и слегка подергивались, желая двинуться вперёд, но сдерживаемые какой-то неведомой силой. Продолжалось это не дольше пары мгновений, после чего секундная стрелка продолжила свой размеренный ход.       Тик-так, тик-так.       Думай, Гамильтон, думай. Времени у тебя не так много.