*
гость возвращается на эту поляну через пару дней. видя лиса во второй раз, он не пугается. в его больших карих глазах читается удивление. на камне сидит мужчина, на вид молодой. льняная рубашка, накинутая на плечи, заставляет увидеть, как перекатываются мышцы под ней, а свободно расстегнутый ворот открывает вид на крепкую шею. у незнакомца хитрый взгляд золотистых глаз, лёгкая усмешка на персиковых губах, а в руках кинжал, который он, играючись, заставляет взмывать в воздух, чтобы потом упасть рукоятью прямо в ладонь – и так раз за разом. хината шоё не может оторвать взгляд, словно заворожённый стоит и смотрит. любопытство, смешанное с волнением, заставляет его хотеть спросить, буквально что угодно. первый раз не получается – ощущение, что все звуки пропали, пустота в груди давит пару отчетливых секунд. со второго раза вырывается тихое: – кто вы? с расстояния трёх метров шёпот тяжело расслышать. мужчина же тихо, низко, отрывистым рокотом смеётся. поднимает взгляд, наконец прекращая свое острое занятие. – мы уже виделись, – раскидывает в голове пару мгновений, пока смотрит в чужие шоколадные глаза. «стоит ли говорить?» – когда? – пару дней назад. хината шоё в глубине души даже немного паникует, пытаясь вспомнить, когда он успел увидеть этого мужчину. вспоминает только лисью шёрстку, что сверкала под солнечными лучами, будто осыпанная волшебной пыльцой. мужчина привстает, приближаясь к своему гостю. сначала хината не может и взгляда оторвать от глаз напротив, но, слыша ещё какой-то шелест помимо шагов, опускает глаза к ногам. за спиной у мужчины лисий пушистый хвост, плавной иллюзией разделяющийся ещё на восемь таких же. – я ацуму. я хранитель этого леса.*
спустя пару недолгих месяцев, хината шоё уже желанный гость в густом величественном лесу. скорее, даже уже и не гость. скорее, уже прямо как дома. теплая широкая ладонь ложится на рыжий вихрь густых волос, взгляд ловит улыбку на веснушчатом лице. ацуму улыбается в ответ, и уже совсем не хитро́, а мягко и нежно, с порывом влюблённости. – ты удивительный, – говорит ацуму с самой огромной искренностью, на которую он способен. кумихо – девятихвостые лисы – отличаются своей острой недоброжелательностью к обычным смертным людям. хината шоё для ацуму оказывается тем самым необычным. он с приятной тяжестью в груди, тянущей сладкой нитью, отмечает покрасневшие кончики ушей у парня, стоящего в его объятиях. касается губами макушки, прижимая ими солнечные лучи, запутавшиеся в волосах, потом лба – кротко и нежно. после целует кончик носа, заставляя шоё хихикнуть и зажмурить глаза. а потом дарит поцелуй мягким сухим губам. вдыхая, чувствует запах осенней листвы, чего-то похожего на диковинные апельсины, но самое главное – запах любви. для ацуму шоё пахнет самым возвышенным в мире чувством, раз даже он смог познать его спустя долгие тысячу лет. он счастливо вздыхает, прижимая податливое тело ближе к себе, поднимает в воздух, кружа в свои объятиях. ветер срывает листья с деревьев, и ацуму этот момент врезается в память. громкий искренний смех солнца в его ладонях, теплые родные руки, крепко вцепившиеся в его плечи, дом, окружающий кронами деревьев со всех сторон. «кумихо не способны любить» много раз слышал девятихвостый лис от таких же, как и он. ацуму научился хранить не только лес, но и сердце, протянутое самим небесным светилом в его руки.*
быть хранителем леса не самая лёгкая задача, но ацуму любил это дело и старался выполнять его на все сто. он ценил окружающий мир всей своей душой: оберегал лес от падких на деньги охотников, пришедших за лёгкой наживой, помогал забредшим путникам найти тропы, огибающие лес, дабы не проходить напрямую. хоть он редко показывался людям, особенно в облике человека, у ацуму получалось охранять свой дом, данный ему природой и богами. совсем иная обязанность заставляла мурашки бежать по загорелой коже. быть проводником меж миром живых и мертвых – вот что действительно тяжело. в этом не было чего-то непосильного: ацуму просто отыскивал забредшие души и проводил их через святую реку, потоки которой таились на той стороне леса, куда никогда не ступала нога живого человека. но каждый раз мертвые с ним заговаривали, и ацуму не мог это терпеть. такая ужасная тоска, несвойственная таким невероятным существам, как он, все равно находила его сердце раз за разом, когда он слышал тихий шепот умерших душ. это всегда было испытание, но ацуму не мог отступиться от обязанностей. шоё часто слышал просьбы цуму не ходить на ту сторону леса. кивал с легкой успокаивающей улыбкой, мягко хватал за руку, проводя сухими подушечками пальцев по чужим костяшкам. он бы никогда его не ослушался, шоё знает, насколько силён страх ацуму перед той стороной. в один день шоё не приходит. ацуму помнит четко: они договаривались встретиться на закате на их месте. ацуму помнит, что шоё никогда не опаздывает – наоборот, он чувствует его шаги задолго до назначенного времени. ацуму давит тревогу, душит голыми руками то, что убить нельзя. и впервые за долгие столетия спускается в людскую деревню, только чтобы застать её в огне. огонь напоминает его волосы. ацуму кидается прямо к пламени, шипит, кричит, когда видит забегающего в горящую хижину хинату, который в порыве отваги кидается спасти немощную женщину. ацуму не успевает и подступиться – огонь впервые не греет ласково, а обжигает со всей мирской жестокостью. вскрик знакомого голоса заставляет сердце биться чаще, ацуму слышит, как обрываются балки. видит, как обрывается крыша. замирает со слезами на глазах. вокруг очень шумно, но ацуму ничего не слышит. всё вокруг словно остановилось, весь мир утонул в черно-белом. он не помнит, как вернулся, не знает, зачем уходил оттуда, где сердце того самого перестало биться в один короткий миг. приходит в себя, только когда чувствует родные шаги. на секунду ацуму посещает мысль, что то был всего лишь кошмар – самый ужасный и жестокий из всех, что когда-либо ему снились. ужасной и жестокой, как всегда, оказывается лишь реальность. всё было наяву: ацуму понимает это и четко осознает, когда видит тусклую фигуру перед собой. лучи солнца больше не сверкают в его глазах. золото не блестит в прядях шелковых кудрей. только улыбка на месте, но совершенно другая – печальная, с горечью на губах. атсуму чувствует вину, жалость, тоску, горечь потери, несчастную любовь, и не знает, кто из них ощущает всё это. словно все эти чувства и эмоции замкнулись в них двоих, что так неожиданно обрели и так неожиданно потеряли. ацуму бросается вихрем, хочет в его объятия, но обжигается льдом чужой кожи. ацуму чувствует, как теряет, когда стопа шоё всё-таки становится на землю царства мертвых. хината ни на секунду не перестает улыбаться, ацуму ныряет в беспощадную тоску. он будто мечется в клетке без возможности выбраться. застывает камнем, когда в отчаянии проклятая мысль приходит в голову. хватает чужие ладони, когда они уже подходят к реке, сдерживает порыв отдернуть пальцы ото льда, что покрыл некогда теплую нежную кожу, сверкающую поцелуями солнца. – я не отпущу тебя, шоё, – шепчет совсем тихо, но это кажется самым громким криком, таким, что эхо бьётся о стволы могучих дубов. – но я должен уйти, цуму, – мягко и нежно, прям как обычно, хината тянет ладонь к теплой щеке, что сейчас горит влажностью от горьких слез. «я знаю» «я не могу тебя отпустить» «я люблю тебя больше жизни и больше смерти» «не уходи» луна освещает бегущую воду. ацуму видит, как шоё хочет ступить в неё, тянет за запястье на себя. читает клятву, складывает пальцы иероглифом. умоляет. он знает: ему запрещено любить. боги его не простят, если узнают. но просит, кричит и плачет, падает на колени, смотря в звездное небо. ощущает гнев, небесную кару на своем естестве. с того самого короткого мгновения озаренной небесной вспышкой речной воды – ацуму проклят. он нарушил клятву, данную богам. он полюбил человека. ацуму, стоя на коленях, видит, как шоё проходит сквозь потоки святой воды. видит свет, касающийся лба. – девятихвостый тысячелетний лис, кумихо ацуму, боги проклинают тебя, – глаза ацуму закрыты, он не знает, откуда идёт звук, но чужой четкий голос слышит ясно. – теперь ты вынужден охотиться на таких же, как ты, своих сородичей, что нарушили клятву. но боги слышат твои мольбы. взамен на это, мы даруем этой забредшей душе шанс обрести тело вновь. ты увидишь его снова, если доживешь, и в тот же миг станешь свободным. ацуму прокляли, но он готов понести любое наказание, если это даст ему надежду. «я дождусь тебя»*
чужая кровь растекается по полу. пару капель падают на кожаные ботинки – ацуму даже не обращает внимание. он прячет окровавленный хвандо в ножны – привычка пользоваться старыми мечами и кинжалами преследует уже триста лет. ацуму не умеет убивать чем-то другим. чем больше проходит лет, тем больше эра технологий вступает в свои права, значительно упрощая жизнь людям. ацуму же проклятый кумихо, для него жизнь не стала ничуть не легче. кровь, кровь, кровь. его дорога – река ничего не стоящих рубинов, грязно-бордового бархата, алого шёлка, что рябит глаза. его путь – полная чаша криков, раскаяния и мольбы, самой отчаянной, самой безнадёжной. три столетия полностью наполненных лишь смертями тех, кому никогда уже не повезёт. тех, кто уже никогда не почувствует. три столетия, за которые глаза ацуму наполнились смертями. две кучи мертвых тел на дне взгляда. три столетия, за которые каждую секунду чужих страданий гасла надежда на собственное счастье. атсуму не знает ничего. найдет ли он его когда-то? если да, то скоро ли? сколько ещё ему придётся убивать тех, кому не дали никакого шанса? сможет ли он быть счастлив хоть когда-то ещё? все его дни одинаковы. во всех них оружие, холодом обжигающее бедро, бесконечные поиски пропащих душ, которые уже не спасти, беспомощность, перерезающая глотку одним коротким движением, и бегающий по лицам вокруг взгляд в попытке отыскать тот самый. бесконечное кольцо, чёртов уроборос. ацуму просто чертовски устал. он снова идёт, весь запутанный в собственных мыслях, не смотрит вперёд, потому что привык не видеть там ни-че-го. ему хочется увидеть всполох его солнца, услышать излюбленный смех, посмотреть прямо в глаза цвета медовых рек, величественного янтаря и золота, твердой земли, усыпанной искрами яркого лучистого. ему хочется коснуться волос, запутать пальцы в кудрях, дотронуться кожей к коже, поцелованной солнцем. столько ужасно долгих темных лет, когда смерть рука об руку, когда смерть – ты сам, когда надежду питают лишь воспоминания. ацуму все еще помнит, он не забывал родной образ никогда. он просто хочет коснуться, так чертовски сильно, аж до боли в грудной клетке, где избитое сердце все еще бьется только для него одного. он хочет поцеловать, улыбнуться в ответ, упасть в объятия– ацуму спотыкается о какой-то камень, стоящий посреди парка, почти падает, как его хватает крепкая рука. – извините, вы в порядке? – ацуму округляет глаза, резко оборачивается. он всё такой же. в глазах выступают слезинки, руки хватает дрожь. – вам плохо? – во взгляде цвета медовых рек плещется волнение. его голос такой же, как и был триста лет назад – высокий и ласковый, словно весенняя песнь соловья. ацуму не может сказать и слова, лишь смотрит во все глаза, бегает по родному лицу. над щекой знакомая родинка, на носу чуть больше веснушек – ацуму знает каждую из них, он сам лично изучал их мягкими поцелуями. губы, как и тогда, искусанные, в глазах искры небесных светил, а в волосах благородное золото, преломляющееся бликами под лучами. – к-как тебя з-зовут? – голос ацуму тихий и дрожащий, еле разобрать, но он понимает. – эээ, хината шоё! – мимолетная улыбка проскакивает на его лице. атсуму всхлипывает, не сдерживает улыбки в ответ и кидается в родные объятия. руки шоё неловко обхватывают его плечи. – я дождался тебя, – на душе вселенское облегчение, ацуму чувствует, как печать богов на лбу растворяется в воздухе. – мы разве знакомы? – были когда-то давно, – ацуму улыбается, пока его слезы падают на землю. он всё ещё держит хинату в объятиях, и он почему-то не сопротивляется. спрашивает только: – когда? ацуму теряется, думает стоит ли говорить. решает не врать. – три сотни лет назад. хината молчит, в глазах у него непонимание смешанное с чем-то ещё, что ацуму не может понять. – кажется, у меня дежавю. ощущение, словно я и вправду вас где-то видел. кто вы? – я ацуму. я тот самый хранитель. «тот самый»