«Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть, Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть, А я спряду твою смерть. Кровь — железу, крылья — рукам, Сердцу — хмель, и горечь — губам, Ты посмел обернуться сам. Колесо, вертись на стальных шипах, Страх сгорел на семи кострах, Но смерть твоя не здесь и не там...» (Мельница — «Прялка»)
Купец деловито скрещивает пухлые пальцы в дорогих перстнях: — Чем ещё могу служить? Итан хмурится. Лебезить начинает каждый, когда слышит звон монет. Но лучше такой союзник, чем никакого. — Хоть ты мне скажи, что здесь творится. Сроду не видел, чтоб чудища так близко к людям жили. Даже оборотни средь бела дня охотятся... — А им в этих краях раздолье. Слыхал уже про драконов? Один в горах под самыми облаками, второй в подземных недрах, — ради наглядности разгибает тот персты, блестящие золотом и яхонтами. — Так первому с незапамятных времён сельчане юных девиц отдают. — А другому? — спрашивает он, сжимая рукоять у пояса. Мысли о дочери всё мрачнее. — А к другому попадают сами, — улыбается торговец, вроде бы румяно и благодушно, а всё равно как-то зловеще. — Ты к нему не торопись раньше срока, мóлодец. Итана ему почти жаль. Охотник на нечисть нынче ходит по топям в чёрных доспехах, с целым отрядом, а этот в одиночку. Ни кольчуги, ни коня, ладно хоть умеет с клинком и луком обращаться да варить целительные травы... Но на одном праведном пыле здесь долго не протянет: сильны хозяева проклятых земель, коварно тёмное колдовство.***
Белый дракон древнего замка оказывается драконицей. Вот только герою от этих новых сведений никакой подмоги. Учуявшие добычу дерутся, рыча друг на друга, выясняя, кому достанется, а он даже до меча не может дотянуться, поверженный между ними. Брат же её — бескрылый змей; оборачивается вокруг кольцами латунной, стальной, медной чешуи, не давая ни ей к нему подобраться, ни ему отступить. Аршинный коготь пробивает грудь, пригвоздив к земле. Итан почти прощается с жизнью, но пасть в три ряда железных зубов останавливается прямо перед лицом. — Вижу, храбрости тебе не занимать, смертный, — сладко шипит чудовище. — Приходи ко мне в гости. Лишь там смогу перед тобой в истинном облике явиться. Тогда и потолкуем, коли желаешь дочь спасти. Тот, внемля совету купца, не торопится. Не такой простак, чтоб верить хищной твари и по своей воле возвращаться.***
Кружат над замком голодные вурдалаки, парит снежнокрылый дракон, но Итан ловчее и увёртливее. Не суждено им сегодня отведать его горячей крови. Ради похищенной дочери, спящей мёртвым сном в хрустале, он и не такое выдержит. Не так уж непобедимы злые силы, если знать подход. Задумал с водяным тягаться — не лезь в гиблую топь, стой твёрдо на берегу. Одолели чародейские наваждения — сожми амулет, помни имя своё, не поддавайся шёпоту страха. Да только лишь на словах оно так просто. Всё равно хозяин омутов и трясин едва не утаскивает его под воду, а прядильщица теней оплетает сетями лютого морока. И отыскать-то девицу он отыскал, а вот как пробудить — никто не подскажет... «Тогда и потолкуем, коли желаешь дочь спасти...» Видать, чтобы к жизни её вернуть, лежит его путь в царство смерти. Через реку, через мост, разделяющие два мира. Туда, откуда никому нет обратной дороги.***
— Что ж, ты звал, я пришёл, — кланяется он, а сам за спиной обережные знаки пальцами складывает. Не солгал владыка подземных чертогов: встречает его в облике ином, невраждебном. Почти можно было бы принять за себе подобного, кабы не змеиный взгляд. Почти можно было бы поверить, что мира хочет, кабы не железная броня, обнажённый меч и сверкающий на посеребренных волосах венец из лезвий. — И впрямь бесстрашный воин, — надменно усмехается тот. Эхо уходит глубоко вниз. — Отродясь такой невидали не припомню... — Что, остальных ты ещё за порогом загубил? — ершится Итан, не поддаваясь лести. — Да тому дивлюсь, что не может человек мне в глаза посмотреть и притом в живых остаться. Тому дивлюсь, что войти в моё царство лишь мертвецы могут, а ты здесь стоишь, как дома. «Забалтывает, хитрец», — думает гость. Но что-то дурное колет в груди. — Дитя твоё моя мачеха заколдовала, — продолжает хозяин, острием меча указывая на гобелены, еле прикрывающие мрачную серость пещерных стен, пронизанных жилами всех металлов земных. — В одиночку её не одолеть. Зато вместе... — Тебе-то что с того? — настораживается Итан. Всякий знает: опасны сделки с нечистой силой. Клинок с адской злобой рассекает тончайшую дорогую вышивку: — А то, что сам давно мечтаю ведьму со свету сжить! Видал, каков я в драконьей шкуре? Это она меня крыльев лишила, проклятая. Сковала, изувечила, заставила ей служить. С тех пор сотни лет здесь пресмыкаюсь, как могильный червь, усопших терзающий. Не помню неба, не вижу солнца. В мир живых хочу... — Дело твоё. Да только кто взамен трон займёт? Ухмыляется тот недобро, будто всё продумал наперёд, и смертный холодеет. — Нет больше твоей дочери места среди людей: навеки она стала одной из нас. У меня ей лучше будет. Соглашайся, герой — подниму воинство нежити, вместе каргу убьём, чары развеем... — Вот уж ещё, — упирается Итан. — Не позволю тебе её судьбу решать. Хоть меня самого забирай, а её не тронь! «Пожалеешь, упрямец», — сталью сверкают очи.***
Смеётся старуха мерзким карканьем. Обращается то неуловимой вороньей стаей, то златовласой красавицей, то его собственной ненаглядной. Да всё впустую: после встречи с прядильщицей снов в цветочном венке больше не поддаётся он наваждениям. Тогда бьёт ведьма оземь посохом с черепами, сжимает скрюченные когтистые пальцы — и прекращает биться храброе сердце, замирает в тисках чёрного заклятия. — Нет надо мной твоей власти, карга! — стоит герой, натягивая тетиву, как ни в чём не бывало. — Прав был подземный царь: мёртвого не убить! Поёт стрела, неся скорую кончину злой колдунье и бесчинствам её. Радостно снова обнять любимую дочь, восставшую из хрустального плена, но мрачен отец: недолго им вместе быть. Тают древние чары — расходятся границы миров. — Время слово держать, — сзади ложатся на плечи Итана холодные латные перчатки. — Мой ты, нежить, и всегда моим был. — Прощай, Роза, — шепчет тот, отпуская её руку. — Без меня возвращайся к живым.