Я скучающе разгребал какие-то шелестящие камушки под ногами, беззаботно шоркая ботинками. Странно, в голове всплывали воспоминания, в которых я точно подмечал, что каких-то пару лет назад здесь была обустроена асфальтированная дорожка. И чуть ниже, спустившись по дорожке, помнил я заманчивые пушистые кусты вишни, они расцветали под самый май. Это был шестой класс. Ну, а где теперь где всё это?
Я стоял у ворот школы и без конца выглядывал во двор сквозь решётки, дабы хотя бы разок заприметить там свою подружку. Она обещала вернуться с минуты на минуту, должна была возвратиться с радостной улыбкой. Но нет. Со счастливыми лицами выбегали какие-то дети, начальная школа с вопящими визгами разгребала кулаками всех вокруг, устало хохотали старшеклассники, шептались друг с другом, переговаривались учителя, которые сегодня, к слову говоря, пришли в школу с крайне измученным видом. Одна из таких строго глянула на меня поверх оправы очков, словно я напроказничал где-то, затем окинула ещё более долгим и тяжелым вглядом…
Но её нигде не было видно.
Настроение было какое-то вязкое, иначе не сказать. Оно всегда такое было, где-то глубоко внутри засиживалось до этого странного дня, а сейчас как взорвалось, беспощадно провело ножом по внутренностям…
Двадцать пятое мая. Конец этого грёбаного учебного года. Было интересно. Я, кажется, в школе никогда и не унывал. Именно это место стало для меня каким-то пристанищем, той средой, где было комфортно, временами стыдно, весело, порой я нервничал, отвечал, злился, учился, дружил… Это проклятое место всё равно возвращало меня к мысли, что именно в нём бывает не так уж и плохо. И оно не такое уж и уродское, пропитанное несправедливостью, ложью. И прощаться теперь с ней было как-то… грустно, тоскливо, весело, победно одновременно. Эти противоречащие чувства крепко склеились вместе, сжились в душе сейчас, больше походя на какой-то сумасшедший бред, но такой румяной горечи внутри я не испытывал ещё никогда. Вдруг, я больше никогда не вернусь сюда, а? Страшно представить то, что я больше не зайду в эти стены.
Последние дни учебного года были уже никому не интересны. Оценки за четверть уже ждут своих мест в журнале, а учителя ещё не смогли намаяться и всё вели эти никому не сдавшиеся уроки, вертелись у доски, задавали задания, и это, наверное, было для меня последним школьным мгновением, которое можно ухватить за хвост. Хотя, естественно, кому это было сейчас нужно. С этими мыслями я на каждом уроке отпрашивался выйти, уныло доходил до туалета, где уже давно пристроились ученики, удобно расположившись на полу. Прогуливали. Я не хуже.
И погода удивляла с каждым днём всё больше и больше. Синие тяжёлые тучи кучковались где-то на горизонте, обещая долгий и холодный дождь к закату, плыли всё ближе и ближе к нам, но яркие золотистые лучи солнца играли рядом, резвились, словно не предвещая беды. Порой выглядывал солнечный диск.
Где-то рядом в кустах цвела сирень, я вдруг почувствовал её тонкий сладкий аромат, увидел, как фиолетовые макушки сверкают из-под зелёных листьев. Я качнулся, запутавшись в собственных туманных мыслях.
Какая, всё-таки, насыщенная картина.
Входная дверь широко раскрылась, заревела своим привычным протяжным скрипом, и оттуда показалась тёмная макушка, обернулась обратно. Девушка пристально посмотрела туда, даже не дёрнувшись, словно молчаливо попрощавшись, а затем ловкими костлявыми руками вновь ухватилась за ручку дверки, с силой сжала её в руке, дёрнула ещё пуще прежнего и жёсткими важными шагами двинулась вперёд.
И, черт возьми, как шикарно она выглядела. Её черные взъерошенные волосы мягкими прядями развевались на ветру. Расстёгнутое кофейное пальто выглядело таким длинным и толстым, что, казалось, в нём должно быть неизмеримо жарко, но смотрелось оно на ней поистине красиво, лёгкий рюкзак за спиной небрежно бултыхался, и она оглядывалась вокруг из-под нахмуренных бровей.
Заприметив меня за сверкающей решёткой забора, она улыбнулась уголками губ, но виду не подала, лишь пристально посмотрела куда-то вдаль, а моё сердце внутри где-то легко и безмятежно порхнуло, заставляя сжаться в приятном ожидании чего-то хорошего. Калитка хрустнула, и она резко развернула голову ко мне. Это, можно сказать, напугало.
— Явилась-таки! — всплеснул руками я, не без радости встречая свою подругу. — Пальто-то хоть это сними. — Я неряшливо одёрнул его.
Лёгким движением руки портфель скатился с плеча к её согнутому локтю, и девушка деловито подала мне свою сумку, наблюдая за этой картиной с ехидным лицом. Но я, несмотря на всю странную обстановку, с невольным вздохом подхватил его и закинул за спину.
— Припёрлась, — кивнула она, ухмыльнувшись. Кажется, была в хорошем настроении. — А вот пальто не сниму.
Я невольно улыбнулся, сдавленно пожимая плечами. Мне казалось, что в такую жаркую погоду стоило его вообще не брать с собой, но, безусловно, у неё было совсем другое мышление. Хотя я не мог не подметить в который раз, что оно и правда прекрасно смотрелось на ней.
— Чего так долго? — именно этот вопрос больше всего тревожил сейчас сознание. Именно сейчас он слетел с моих уст, и я даже не успел об этом подумать. Я простоял тут по меньшей мере минут двадцать, хотя подружка обещала явиться сразу же после того, как со смехом купила бы свой «прощальный пирожок» в столовой. Где она пропадала всё это время?
На неё не похоже. Именно она, кажется, ждала конец учебного года больше всех остальных в этом здании, и я ждал от неё всего, что угодно, только не спокойствия и туманных улыбок. В прошлом году она, кажется, пустила со своими весёлыми дружками фейерверк у самых дверей школы, ничего и никого не постеснявшись, а уже сейчас умеренными шагами направлялась в сторону дома, словно ничего не заметила. А я был твёрдо уверен, что она-то уж умеет замечать такие мелочи, и теперь точно знает о том, что меня потревожило.
Неловкая для меня пауза затормозила мышление, и я четко увидел, как её довольное лицо растянулось в ещё большей фирменной улыбке, а рука скользнула в карман школьных штанов, затеребила какую-то странную вещицу.
— Проведёшь меня до дома? — она, кажется, даже и не спрашивала, а ставила перед фактом. Я чувствовал это каждой клеточкой тела, понимая, что не смогу вымолвить что-то против, потому что её молниеносный взгляд прожигал нутро всеми огнями, оставляя только пепел, сыпучий, горький…
Так и не ответила на вопрос, сделала вид, что все слова прошли мимо ушей.
Я выдохнул:
— Куда ж я денусь.
Она резко взглянула на меня, блеснула ресницами, и внезапно задержала взгляд на моих глазах, лишь подняв голову чуть выше. Смотрела, молчала, и я почти приклеился к земле от странного чувства под её неотрывным взглядом. Он всегда напоминал мне необычный букет из крапивы и сирени – одновременно пахло нежно, волнительные эмоции щебетали внутри, но пробивался горький резкий аромат, похожий на… на какие-то злые чувства.
А она, гадюка, вглядывалась в каждое моё неловкое движение, словно была готова напасть, читала все эмоции по чуть дрогнувшим губам и рваному дыханию, улыбалась. У неё над губой родинка. Я столько раз замечал её, закладывал тем самым её образ в голове, но видеть её вживую – неповторимое зрелище.
Снова захотелось спросить, где же она была. Мысль вновь прохладным ветром пришла в голову.
— Позже расскажу, — она натянуто, с некой ноткой сарказма ухмыльнулась, а моё сознание запомнило шелест проезжающих машин. Она тут же перевела тему. — Хочу мороженого, Пухляш. Сходи, купи даме эскимо.
Затем резко глянула вдаль, что её карие радужки глаз сверкнули на палящем игривом солнце, и она размыто показала рукой куда-то вдаль, где, как показалось, крутилась в киоске пухленькая продавщица рядом с яркими этикетками за стёклами прилавков.
Я нервно дёрнул плечом.
— Уже так? — усмехнулся я, не желая оставить за этими словами злой умысел, но лениво поплёлся в ту сторону, к ближайшему ларьку с мороженным. Вытащил из кармана две зелёные пуговицы и какие-то оставшиеся копейки, понадеявшись на то, что их хватит хотя бы на одну порцию.
Но я не мог не согласиться: под палящим солнцем, предзнаменующим тёплое озорное лето, как никогда хотелось съесть чего-нибудь холодного и сахарного. Главное ведь пользоваться моментом, не так ли? Ведь в будущем, возможно, такого дня у нас двоих уже попросту не выпадет. Я совсем потонул в своих мягких мыслях, когда подошёл к прилавку.
Она сразу же заметила меня – я шёл забавной походкой, чем-то напоминающей шаги косолапого медведя, искренне улыбался ей, пытаясь найти такой же ответ на её чуть поникшим от скуки лице, и в руках осторожно нёс две порции разноцветного мороженого в вафельном стакане, политого сверху чем-то явно вкусным. Наверное, это джем. Красота ведь!
— О, — прокомментировала она одним звуком, проскользнув чуть ближе ко мне и демонстративно отобрав порцию.
Она – воплощение какого-то безумия. Эта мысль со временем прилетела мне в голову, защекотала где-то в глубине души, зарезвилась, что хотелось просто упасть куда-нибудь в мягкую душистую траву, где сладко пахнет цветочной пыльцой, лижет горячее солнце, просто послушать её хриплый голос, интересные рассказы и рассуждения под радостное пение птиц. Не слышать машин, не видеть дорог, а лишь слушать, обнимать, целуя в макушку. И пускай она кривится, обзывая меня конченым уродом, я, блядь, просто хотя бы раз в этой грёбаной жизни буду счастлив.
Ведь это такие простые детские желания, которые посещали меня порой, такие обычные и беззаботные. Жаль, что это лишь мысли.
Она шла медленно, словно нарочно растягивая время, долгое время молчала, а я и сам не знал, что в такой момент говорить, и правильным ли ходом будет нарушать назревшую и неловкую между нами тишину. Она ведь тоже, наверное, это понимала, не глупая ведь.
— Была бы возможность, то я бы всех корешей позвала, такую б херню замутила, мало бы не показалось!.. — начала она, оглядываясь куда-то назад. — Мы уходим, понимаешь, уходим отсюда, посылаем школу нахер! Никаких больше дурацких домашек, уроков этих, потных лиц одноклассников и орущих красных училок…
— Не думаю, что мы так быстро послали школу нахер, — сдавленно улыбнулся я. — Громко сказано. Ты ведь ещё идёшь в эту… Как её там… Чёрт. Летняя продлёнка школы эта…
Её брови задумчиво сошлись к переносице, а я, не заметив другой реакции, продолжил:
— Классуха вот только что подписала документы, записала тебя. Фигня для тех, кто не понял материал в году, — я понял, что говорить это сейчас всё равно бесполезно, поэтому выдержал паузу в раздумьях. — Она просила тебе это передать, кстати. Орала как псих, кидалась бумагами, а я… Фигел, пока она крутилась в ярости.
Её непрекращающаяся тишина не предвещала ничего хорошего, и смех как-то сам лез наружу от ситуации: я разъясняю ей то, что требуется ещё месяц дополнительно ходить в школу. Ей. В школу. Да она быстрее разобьет от стенку свою любимую запылённую гитару, чем пойдёт летом учиться! Да и не только летом, чёрт возьми!
— Я че, по-вашему, совсем чокнутая?
Ожидаемо. И я, испустив незаметный тихий смешок, звонко захохотал, а она глянула на меня, заражаясь моим нахлынувшим безудержным весельем.
Она, набрав побольше воздуха, начала:
— Ты бы зна-ал, ты бы ви-идел, Пухля-я-яш, какой концерт, какую очуменную хрень я сейчас видела!.. — крикнула она это так гордо и смело, словно это было почти целью её жизни, и закинула голову назад, готовясь, видимо, рассказывать эту потрясающую историю.
Я чуть напрягся, но всё равно невольно улыбнулся, даже этого не заметив, но увлечённо прислушался к её повествованию.
***
Кажется, в коридоре школы так шумно ещё не было никогда. Все куда-то метались из стороны в сторону, где-то рядом яркими метеорами мелькали рыжие, чёрные, белобрысые макушки, порой кричали и визжали какие-то дети-малыши, разбегаясь по разные стороны, и она недовольно цокнула, поглядывая на всю эту отвратительную картину, пытаясь протиснуться дальше, но впереди то и дело маячили какие-то идиоты, мешающие пройти, и, как слепые котята, шарахались туда-сюда.
Такая суета была, естественно, неспроста – конец года, лето почти постучалось к ученикам в двери, и каждая сопливая девчонка носилась обниматься со своими подружками, лыбиться и плакаться. Какой пафос. Каждой твари нужно было пойти именно сейчас в эту столовую, устроить банкет, махать руками и топать ногами. Где-то в толпе появлялись учителя, и мерзавки то и дело совали им в руки шоколадки и открыточки, протягивая смазливым голосом поздравления. Кто-то от радости растерял бумажки, и они поплыли по полу. Бесит. Да там ни одной чёртовой булки не останется для неё!
— Эй! — окликнула её девушка, сверкнув своими безвкусными брекетами на зубах. Это, похоже, и была её отличительная черта. Железки на зубах придавали ей только вид ненормального ботана, но сама она натянуто улыбалась так часто, что вызывала только отвращение. – Эй, остановись, ну-ка! А!
Гул настолько заглушил слух, что здесь даже самого себя от музыки и криков слышно не было, и она пропустила всё это мимо ушей, шагнув чуть ближе на путь к столовой, но кто-то мелкий и зудящий снова загородил ей путь, встал впереди очереди, и она остановилась, накопив внутри достаточно сырой злости, чтобы хорошенько втащить ему за откровенное хамство, но кто-то сзади, видимо, совсем потерявший рассудок, бесцеремонно ухватил её за рубашку, с силой притянул к себе, впиваясь в плечо длиннющими ногтями.
— Отцепись, блядь, — прошипела она, одёргивая чёрные волосы, кинула на паршивку злой взгляд, и уже была готова закинуть кулак, как вдруг по глупым очкам узнала в ней Дашку и остановилась, сжимая кулаки от негодования. Она тут же прочувствовала без труда её вонючий парфюм, которым, девчонка, похоже, обливалась ежедневно. Противно стало.
Эти злорадные мысли посетили голову, и она обжигающе больно треснула ладонью по Дашкиной руке, которая всё ещё лежала на плече, явно предупреждая что-то неладное, и уже готова была развернуться, как та снова смело толкнула её в плечо.
— Нет, подожди! — приказала Дашка визгливо.
Она почувствовала, как по её телу пробежала испуганная дрожь, и девчонка как-то нервно засуетилась в попытках, видимо, что-то отыскать, шептала себе под нос и качала головой, заглядывая в портфель и перебирая учебники. Однако в тот момент, когда стало понятно, что можно быстро драпануть от неё, Дашка уже вытащила из сумки какую-то лабуду.
Когда между ними наступила противная тишина, нарушаемая только школьной переменой, девчонка протянула ей бумаги и громко начала, в своей отвратительной манере разивая рот:
— Значит так. Собери эти бумаги мне до за-а-автра, это будет моя заготовка и в будущем отчёт о нашей творческой деятельности класса на протяжении всего учебного года. О нашем активном участии в мероприятиях школы, там, разном всяком… Придёшь потом, поняла меня? Отдашь распечатки с готовым текстом, всё оформишь красиво и культурно, я принесу их в учительскую.
А она лишь со злорадным видом одну за другой вытаскивала бумажки, сминала их с тихим скрежетом и едко улыбалась, с бесстрашием смотрела прямо в глаза напротив, а та улетела куда-то в облака, пока рассказывала, а затем опустилась на землю, и глаза у неё сделались такие растерянные и пугливые. Несчастные какие-то.
— Не лезла бы ты, куда не просят, – прорычала она Дашке в ухо, и горячее дыхание опалило огнём дракона её бледное лицо, предвещающее истерику.
— Так… Так… — пытаясь собраться, она выглядела так стрёмно. — Я скажу Галине Анатольевне, об… об… об этом! — создалось такое сладкое впечатление, словно Дашка сейчас заплачет или и правда заистерит при всей толпе как бешеная. Она совсем поникше и растерянно посмотрела на неё, стараясь взять себя в руки, но Дашке это совершенно не удалось, и из глаз вмиг покатились слезинки. — И поверь мне, тебе не поздоровится! Т-ты!.. Вообще!.. Вообще.
Она в лукавом удивлении приподняла брови.
— Вообще, — повторила она, по-волчьи улыбнувшись. Как же могла удерживать такое хладнокровное состояние ко всему?
Дашка задохнулась от возмущения, закашляв, но размазала слёзы по лицу, состроив из себя серьёзную, и начала кричать, взмахнув руками:
— Что ты сделала для нашего класса?! Для жизни школы?!
Она вновь сладко улыбнулась, вложила бумажки Дашке в руки и беззаботно и без капли жалости дёрнула рукой в жесте «прощай», направляясь в сторону освободившейся очереди столовой.
***
— Просто шавка, — спокойно произнесла она, откусывая ещё один сладкий кусочек мороженого, а затем специально заглянула в оставшуюся вафельку: лакомство уже почти растаяло, пока грелось в ладони.
Я промолчал, обдумывая всё происходящее, и никак не мог понять, какую сторону в этом обыденном конфликте стоит занять. Дашка и правда была той ещё противной занозой в пятке, которая лезла, куда совсем не просят. Наверное, я поступил бы так же, как и она.
— И ты в очередной раз поссорилась со старостой, да? — произнёс я, предвидя ответ на свой глупый вопрос. Ну, или же скорее риторический. Она довольно ухмыльнулась, поправляя сползающий с плеча рюкзак.
— В очередной раз я послала её нахрен.
Это отозвалась её бесцеремонность и дерзость.
— Мы уходим с этого клоповника, уходим, твою мать, а у тебя лицо, как будто кто-то помер. Радуйся!
— Да она теперь тебя с классухой будет под дверями дома караулить. Сожрёт с костями за такие преступления, — я комично провыл что-то, но у неё это особых впечатлений не вызвало. Наверное, всё таки понимала, что её ждёт, но как же ей было всё равно.
— Ага, конечно, придут ко мне глубокой но-очью и потрясут над моей постелью отчётами.
— Или бумагами об отчислении, — добавил я.
— Или бумагами об отчислении, — повторила она. — Мне бояться нечего. Мне похуй.
И я внезапно понял, о чём она, а по телу прокатился ледяной удар.
—
Нам бояться нечего, — ехидно подметила она. — Я не собираюсь висеть в этой тюрьме ещё пару лет. Я знаю, кстати, что ты разговаривал с этим сумасбродным типом. Эксперимент… Процветающий мир, власть… Это, конечно, звучит охренительно из его уст, но мне нужны будут доказательства.
— Этим летом нечего просиживать штаны, — кивнул я вполне себе серьёзно.
И знал, о чём говорил – работать стоит усердно. Думать с ней о будущем, о том, куда дальше двигаться, к чему и к кому. Такие важные мысли посреди тёплого дня пробуждали невесомый ледяной порыв по телу, и он полз куда-то к горлу, заставляя замолчать и больше ни о чём не думать. Как же сложно сейчас. За спиной ещё бурлила шумная школа, ноги сами плелись вперёд, и мне казалось, словно мы всё дальше с этими шагами уходили от того будничного времени за партами.
— Вот, — она мотнула головой, словно детская игрушка-неваляшка. — Там моя хата, гляди, — она с добром, легонько хлопнула меня по плечу.
Это значит, что она сейчас свернёт по дороге, уйдёт в свой заросший травой двор, и… Мы, возможно, в ближайший месяц даже не увидимся. Не встретимся. Кто знает, как время пойдёт дальше. Куда завернёт нас затем судьба. Страшно было. Ей – нет, она никогда не знала этого чувства. Она храбрая. Но каким бы храбрым не был я, Сергей Вражко вызывал тогда пока что лишь мутные, горячие опасения. Тем более, у двоих простых подростков, пытающихся найти поскорее своё будущее. Мысли о нём туманом осели в моей голове.
— Позвони мне вечером, — попросил я, поджимая губы.
Глубоко внутри сидела надежда на то, что мой домашний телефон всё же затрезвонит через пару часов, и я выложу ей всё, что только думаю. Всё-всё, до самого последнего вздоха.
— Позвоню, Пухляш, — улыбнулась она как-то тепло, поднимая брови. Кажется, она натягивала на лицо искреннюю улыбку настолько редко, что видеть её такой простой она позволяла только мне. Только мне, блин. — Школы с нами больше нет, и я могу звонить тебе хоть каждый чёртов день.
Её очуменный взгляд снова пронёсся по моим глазам, в сердце вызывая пожар.
