Мой Любимый Монстр

             Сердце отсчитывает гулкие удары. Я жду. Всё тело подрагивает, дыхание тихое и сбивчивое — мне кажется, я так не дрожала даже когда мне предстояло выйти в балетной пачке, зная, что где-то там, в зале, сидит мой папа.       Это воспоминание режет болью — как бы я ни старалась отыскать его глазами в зале, как бы я ни надеялась, что он будет смотреть на мой большой дебют, его компания — его детище — оказалась ему ближе, чем я, его родная дочь. Я сглатываю и мотаю головой, прогоняя тоску — не сейчас, не сегодня. Мой папа мёртв, и как бы я ни хотела, чтобы всё было иначе, я должна продолжать жить.       Ведь так ты сказал, да? Теперь я осознаю, насколько это иронично. Насколько ты, мой Кроу, ироничен: твоя насмешка, твоя грусть и твоя философия, которые так и льются из твоих каре-алых глаз — это твоя жизнь. Твоя грустно-лживая жизнь.       Сегодня я долго не могла заснуть — я вспоминала наш нуарный роман — он всегда, если задуматься, выглядел так, словно сошёл со страниц книг западных писателей. Кто ты, Кроу? Хитклиф, до последнего мучающий меня, твою возлюбленную Кэтрин? Раскольников, который так и не захотел раскаяться, даже на каторге презирает себя и пошедшую за ним Соню? Или ты Вальжан, сломленный судьбой, который так и не нашёл своего Бьенвеню, и так ходит неприкаянный по миру, озлобленный и голодный?       Ты иногда мне говоришь, что я просто наивная дура, которой хочется верить в лучшее. И знаешь… да. Я действительно наивная и глупая, особенно когда я оглядываюсь назад.       Пытаясь немного унять дрожь, я прислоняюсь к холодной металлической стене, касаясь спиной кучки труб. Запах этого места странный: я не уверена, как пахло бы машинное отделение на самом деле, но оно напоминает аромат машинного масла и двигателя — точно так же, как тогда, как когда дядя Логан при мне ремонтировал свой мотоцикл.       Ты говоришь мне, что я дура, и… я соглашаюсь. Я действительно дура. Глупая, влюблённая в тебя дура. Но знаешь… я рада, что из всех людей, которых я могла бы полюбить, я выбрала именно тебя. Глупо, не правда ли?       Ты часто посмеиваешься, глядя на Макото-чан и Рена-куна — их отношения тебя всегда забавляли. Я долго пыталась понять, почему — они ведь такие милые и хорошие. Макото-чан мне по секрету как-то рассказывала, каким нежным и романтичным бывает её парень — когда-то я завидовала ей и её рассказам. Всем этим безумным свиданиям, цветам, встречам в лав-отелях и… горячей страсти, с которой они набрасывались друг на друга. Макото-чан, конечно, ничего такого не говорила, но всегда очень красноречиво краснела и отводила взгляд в сторону.       И я действительно завидовала им и их идиллии — они слишком милые, романтичные и… правильные. Так ты как-то сказал — они слишком правильные, для чего-то настолько неправильного, как роман сестры прокурора и лидера фантомных воров.       Но однажды я заметила странность: его обходительность — Рена — она для всех. Он с одинаковой заботой будет ухаживать за мной, за Футабой-чан, за Анн-чан, за многими другими девушками — и не одна из них ни капли не почувствует себя обделённой — пока не узнает, что не только с ней любезничают. И хотя я уверена, что Джокер — не из этих противных парней, которые обманывают наивных девушек… он слишком правильный — и в этом его неправильность. И неправильность того, что он и Макото-чан делают.       И эта неправильность состоит в том… что я могу закрыть глаза, и представить на месте Макото-чан любую другую девушку — Анн-чан, Футабу-чан (она мне как-то жаловалась, что это несправедливо, что у Джокера харизма на десятке — я тогда ещё не поняла, о чём это она), какую-то другую одноклассницу, или даже первогодку, вроде Касуми-чан, себя — и всем нам он будет точно так же улыбаться, говорить проникновенные комплименты, целовать и шептать. И ни одна из нас даже не заподозрит, что каждую из нас он любил бы одинаково сильно — одинаково, словно бы мы для него все прекрасные куклы. Он может бесконечно любить, совершать ради нас поступки, помогать нам становиться сильнее и расти… но он не сойдёт с ума. Он просто улыбнётся и в очередной раз сделает то, что умеет лучше всего — делать женщину счастливой.       И на его фоне ты, Кроу. Весь такой гладкий, с иголочки, язвительный и ядовитый. И несмотря на свои идеальные манеры и навык обращаться со словами, порой ты выдаёшь свою неловкость. То там, то тут ты оступаешься и совершаешь ошибки. Несмотря на свой хвалённый контроль над ситуацией и стальные нервы, ты теряешь лицо и попадаешь впросак. И жутко краснеешь, когда так выходит — ты не любишь проигрывать, я заметила.       Но когда мы в очередной раз сидим в твоей маленькой каморке и беседуем о том, о сём… когда ты, усевшись поудобнее, начинаешь в очередной раз рассказывать мне про Гегеля, про своё отношение к Гюго-сенсею и многое другое, я, лёжа под пледом и смотря на тебя, понимаю: ты это делаешь только для меня. И ни с кем другим ты не будешь и каплю столь же душевен и обходителен — ту же Анн-чан ты бы скорее холодно прижал к стенке парой метких фраз. Макото-чан — вы бы друг с другом перекидывались насмешками, пока кто-то из вас бы не выдержал (и вероятно это была бы Макото-чан) и не вмазал другому. С Футабой-чан бы ты долго общался на сложные темы, пытаясь задавить интеллектом — но так бы и не смог, как и она тебя.       И только со мной ты позволяешь себе улыбнуться, тепло-претепло, прежде чем бросить своё устало-насмешливое «Ты поняла, неугомонная?».       Мне кажется, ничто в моей жизни не звучало так тепло и обидно, как это твоё прозвище — ты вообще не стесняешься, когда разносишь кого-то. Ты вообще зачастую напоминаешь мне ежа, который так и норовит оскалиться во все стороны роем иголок. И также забавно фырчишь, набычившись.       Да, я знаю, что я была твоим заданием — теперь я это понимаю. Но…       Мне до последнего хочется верить, как дуре, как той самой наивной дуре…       Что что-то из того, что было между нами, было на самом деле. А не только потому, что ты игрался с наивной мной и моим сердцем.       Я чувствую подступающую головную боль. Прикладываю руку ко лбу. Я не принимала таблетки сегодня, хотя и знаю, что если я не буду — я могу опять потерять себя.       Но именно сегодня я хочу быть собой. Даже если это значит, что я сойду с ума на самом деле.       Я знаю, что ты улыбался мне только потому, что тебе было выгодно мне улыбаться — я довольно хорошо успела понять тебя, Кроу.       Однако… считай это моей ставкой — моей последней ставкой. Хитклиф ты, Раскольников или Вальжан — я хочу стать для тебя спасением. Попытаться. Точно так же, как и ты когда-то стал для меня.       Мой милый страшный Кроу. Моё жестокое и безжалостное чудовище. Мой ласковый обманщик и убийца.       До меня доносятся звуки шагов. Я шумно выдыхаю, после чего выпрямляюсь и гордо смотрю вперёд.       Шаг. Другой. Третий. Ты поднимаешь свои красновато-карие глаза и ухмыляешься. Вдумчиво водишь взглядом по сторонам — ты подозреваешь, что я не одна здесь.       — Признаться честно, — доносится твой голос. — Из всех людей, кто мог бы прийти сюда, я меньше всего ожидал увидеть тебя, Хару.       Я сглатываю и сжимаю кулаки — кожа перчаток почему-то кажется мне холодной.       Ты достаёшь из кармана небольшую карточку. Держа её за уголок, ты показываешь её мне.       — Покайся в своих грехах, Акечи Горо-доно?       Твои губы кривятся.       — Это было совершенно не смешно, Хару. Можно было бы придумать и что-то пооригинальнее, если хотела повидаться со мной с глазу на глаз.       Ты ёрничаешь, но я вижу вижу по твоим глазам, что моя маленькая шутка напугала тебя: конечно, ведь было бы грустно, если тот, кто столько говорил мне о недопустимости изменения чужого сердца, сам бы стал жертвой.       — Впрочем, я больше ставил на Нииджиму — звучало как что-то в её духе.       — Ты обманул меня, Кроу, — наконец говорю я то, ради чего я пришла сюда, — и поэтому я обманула тебя.       Ты разминаешь шею. Улыбаешься.       — Знаешь, не будь я сам жертвой, я бы даже похвалил тебя за находчивость. Всё-таки мозги у тебя на месте, неугомонная. И? — ты прищуриваешься. — И что с того, что я обманул тебя? И если обманул, то где? Если уж обвиняешь меня, — ты разводишь руки в стороны. — То уж будь добра предоставить доказательства вины.       Я прикрываю глаза.       — Ты убил моего отца, Горо.       …жизнь — иронична. Ты часто любишь рассуждать об этом. О судьбе, о роке, о том, как все наши устремления и мечты могут в один миг обратиться в прах.       И знаешь, я согласна. Жизнь — смешна. Но мне ни капли не смешно, что человек, которого я больше всего ненавижу и люблю — это ты. Это не смешно, Горо.       Но даже несмотря на это, если бы я вернулась в прошлое, я бы… я бы всё равно, как дура, выбрала тебя.       Мой любимый монстр.