Мой сын

Пентекост молча шагал за Хэнсеном-младшим и думал, не зря ли он сказал, что именно о нем думает. Все-таки слова «самовлюбленный эгоист и моральный урод» не самые лучшие напутственные слова перед боем, может, последним. С другой стороны, других как-то не нашлось. Да и сам Чак отреагировал на них на удивление спокойно. Даже не стал огрызаться. Тем лучше. Пентекост поправил шлем на голове и окунулся в дрифт. Обещая Хэнсену пустоту вместо воспоминаний, он ничуть не кривил душой. Серая пелена вместо обычных вспышек памяти. Чак может быть доволен, что не видит ни разрушения Токио, ни смерти Тамсин, ни много чего еще. С другой стороны, Пентекост не ожидал, что и сам Чак в дрифте будет почти таким же пустым. Перед их глазами в их общем сознании мелькали лишь три кадра. На первом - смазанное лицо Герка. Впрочем, Пентекост и сам его видел, поскольку был там, при расставании Хэнсенов. Хотя в его памяти картинка была четкой. И только после пятого повтора он понял, что это из-за слез на глазах Чака. Надо же, и его проняло. Не такой уж он самовлюбленный и эгоистичный тип, каким казался. Хотел казаться. Второй кадр – Макс, которого Чак треплет за ушами. После размытого лица Герка – внезапно четкий, видно каждую шерстинку на голове собаки. Третий – металлический серый пол… Всего три кадра, которые Чак принес с собой в их дрифт. Что ж, меньше воспоминаний – меньше риска увязнуть в них, меньше риска провалить задание. Отлично. Вперед – и в бой. Тело словно сгорало в огне. И Пентекост не мог понять, почему – то ли от боли, то ли от чужих воспоминаний, то ли от непривычки к чужому «егерю». А может, лучевая болезнь решила добить его в один день, даже час? Он сжал зубы и заставил себя забыть о боли. Был голос Тендо, который ориентировал их в темноте, была цель, было оружие – все остальное было неважно. Неважно, что он чувствовал, как каждая мышца его тела наливалась болью, неважно, что дышать было почти невозможно – как будто он глотал вместо воздуха расплавленный металл, и тот медленно лился по горлу, неважно, что в глазах темнело от боли и ужаса – потому что все равно ничего не было видно на такой глубине. Легкие горели от недостатка кислорода, левой части тела словно вообще не было – на ее месте только боль, правая половина ныла, заставляя приходить в себя и драться дальше. Неважно, что где-то там, в нескольких метрах от него, пилотировала «егеря» его малышка Мако, готовая пойти в разлом и умереть там. Неважно, что они все станут настоящими камикадзе, потому что - так надо. Все неважно, кроме цели. Но все равно где-то далеко, фоном, далеким белым шумом мерцал голос Герка – это мой сын, мой сын, мой сын… Странно, но этот голос помогал идти вперед, четко понимая – ради чего. И потому Пентекосту не нужно было ничего говорить Чаку про ядерную бомбу. Они были в дрифте, хотя Стекеру на миг показалось, что тот и без дрифта все понял бы. А потом Чак – и долю секунды спустя и сам Стекер – охнул, потому что механизм сброса бомбы заело. Когда пришло понимание этого, они оба кусали губы и в унисон стонали от разочарования и обиды - придется взрываться вместе с ней. Пентекост как-то горько улыбнулся на прощание, готовый нажать на кнопку запуска бомбы, но опять услышал где-то на грани сознания - это мой сын… Стекер на миг закрыл глаза, нахмурился, словно говоря давнему приятелю: а там моя дочь, которая пойдет до конца, потому что так нужно, потому что иначе никак, потому что они – рейнджеры. А значит, и твой сын должен. Но когда он открыл глаза, то увидел, как Чак, сошедший с конн-пода, что-то настраивает на панели управления оружием. И в его голове – их головах – билась только одна мысль: ну же, сработай, давай, «Эврика», не подведи, ты же никогда не подводила, давай. Пентекост в дрифте уже вовсю орал Хэнсену, чтобы тот бросил бесполезную настройку и вернулся на свое место, так как нужно действовать согласованно, что он один не может управлять роботом, двигать половиной тела «егеря» невозможно, нужны оба пилота. «Влеплю выговор! Уволю к чертовой матери!» – орал Пентекост, но Хэнсен не обращал на его вопли внимания, занятый своим делом. «Время! Из-за тебя они…» - надрывался Пентекост, но уверенный и спокойный Чак мысленно пожал плечами, не переставая чем-то щелкать на чертовой панели: «Успеем. Все успеем». Пентекост моргнул и выдохнул. Чак был прав. Прошло всего-то три секунды. «Джипси» стояла на ногах, отбиваясь от кайдзю, Мако все еще шептала «Сэнсей», прощаясь с ним. Тендо молчал, Герк тоже, но Пентекост все слышал его голос – это мой сын. Идея фикс о настройке билась в их сознании все сильнее; уверенность, которую излучал Чак, была заразной. Пентекост успокоился, перестал кричать. А потом Хэнсен просто вернулся на свое место пилота, улыбнулся ему в дрифте – мол, чего орал-то? все в порядке - и их движения стали движениями «Эврики». - Давай? – спросил Стекер Чака. Без званий, без маршалов и субординации. Здесь, в дрифте, все равны, потому что части одного целого. Запуск. Запуск. Запуск. Пентекост еле вытащил Чака из спасательной капсулы «егеря» - у него там что-то заклинило и он едва не задохнулся, помог доплыть до берега. Потом Стекер рухнул на спину и краем уха слышал, как тот стягивает с головы шлем, как судорожно кашляет, как тяжело дышит, а сам в это время думал о Мако. Господи, ведь если у них получилось, то и Мако с Райли должны выжить там, между мирами, и добраться до поверхности. Должны – а значит, смогут. Смогли. Он лежал на боку, повернувшись лицом к морю, смотрел на буруны и думал об утонувшей, вновь вернувшейся на дно «Эврике». Они смогли, они сделали, они выжили, значит, и Мако сможет. Он ведь ее учил не сдаваться, бороться до конца. А она переросла его. Он улыбнулся, провел рукой по ежику волос, стряхивая песок. А потом понял, что той огненной боли, что мучила его в «егере» на дне, уже нет. Легкие не горели огнем, левая половина тела слушалась почти нормально, правая – ныла, но терпимо. Жаль, наушник сломался, связи с Тендо нет. Но Чои с Хэнсеном-старшим найдут их. - Хэнсен, у тебя связь с нашими есть? – он не повернулся к со-пилоту, чувствуя себя еще в дрифте, когда мысли – одни на двоих, но говоришь на автомате. – Хэнсен? Он подождал ответа, а потом повернулся. Чак лежал с закрытыми глазами и хмурился. Пентекост решил, что у него связи с базой тоже нет, иначе бы он ответил. Стекер с трудом поднялся на ноги, навис на Хэнсеном, закрывая утреннее солнце, скупо поздравил с победой: - Мы сделали это, мы отменили апокалипсис. Можешь гордиться. Тот едва заметно кивнул и дернулся, чтобы вытереть слезы. - Вставай, рейнджер, нам надо дойти до цивилизации и сообщить о себе. Хэнсен кивнул, не открывая глаз: - Да, сэр. Пентекост развернулся и пошел прочь от моря. Сориентироваться бы тут еще, сообразить, в какой стороне люди. - Хэнсен, как думаешь, где… - Он повернулся, потому что, когда говоришь, нужно смотреть в лицо собеседнику. За спиной со-пилота не оказалось. Он по-прежнему лежал на берегу, там, куда Стекер его уронил. – Хэнсен! Он, мысленно ругая напарника последними словами, вернулся к нему, потому что на окрик тот не отреагировал. Наклонился к нему, тронул за руку. Чак открыл глаза, сказал, кривя рот: - Мако жива. Я слышал по рации, как она звала Райли. Они где-то в море. Правда, ответить ни им, ни Тендо я не могу, настройки полетели к чертям. Пентекост кивнул, натягивая привычную маску строгости и безразличия. - Вставай. - Да, сэр, сейчас. - Нужно как-то сообщить нашим, что мы живы. - Они знают, я слышал, как Тендо… - Чак закашлялся, повернулся набок, вытер рот ладонью. - Вставай. – Пентекост по-прежнему нависал над ним, думая, что если тот хоть заикнется про «не могу», то точно получит выговор. Если может болтать и жаловаться, значит, и идти сможет. Но Чак почему-то сказал: - Останьтесь. - Что? – ну вот, ему только плачущего мальчишки не хватало! - Останьтесь здесь. Там, на капсуле, маячок, я его включил. Отец вас найдет. Они прилетят сюда, на сигнал. Они вас найдут. - Меня? Хэнсен, что это значит? Чак не ответил, не отозвался, так и остался лежать на боку, даже головы не повернул. А потом и вовсе затих, даже тяжелого дыхания не было слышно. Пентекост сел на корточки, уложил его на спину. Тот смотрел на него из-под полуприкрытых век красными глазами и молчал. А потом вновь раскашлялся. Кровью. И левой рукой он пошевелить не мог. И лежал, не двигаясь, в той позе, как Пентекост его уронил. И молчал. На этот раз Пентекост выругался вслух, рассматривая текущую сквозь щели костюма Хэнсена кровь и медленно соображая, в чем дело. На левую половину «Эврики», в которой был Хэнсен, бросался кайдзю. Левая половина их «егеря», которой они упали на скалу, вся пошла трещинами, а потом, во время боя, потеряла несколько кусков обшивки. Левая половина тела, которая в дрифте горела огнем, а потом вообще престала ощущаться, была не его. А Хэнсена-младшего. - Почему молчал? Чак помотал головой, улыбнулся, показывая красные от крови зубы. Пентекост провел рукой по его телу, думая нащупать повреждения, но лишь цеплялся за края пластин драйв-сьюта. Попытался оторвать их, чтобы освободить Чака от жесткого каркаса, но не смог. Стекер повертел головой в поисках спасательной капсулы, где могли быть медикаменты и инструменты, даже вошел в море, но вспомнил, с каким утробным звуком она ушла в глубину. И его капсула, и хэнсеновская. Они обе были повреждены взрывной волной, и вытащить их на берег он бы не смог. Он вернулся к Чаку, сел рядом: - Они прилетят, ты только держись. Чак кивнул, а потом провалился в забытье. * * * Очнулся от того, что вокруг не было ничего. Он ничего не видел, ничего не чувствовал, не мог дышать и говорить. Он рванулся куда-то вперед, неважно, куда именно, дернулся всем телом, но вряд ли у него что получилось. После этого он все-таки что-то расслышал – значит, живой - и от одного этого захотелось расплакаться. А потом узнал голос и разобрал слова – и заплакал по-настоящему. Отец гладил его по щеке шершавой ладонью и тихо приговаривал: - Тихо, тихо, успокойся, ты дома, ты в порядке. Да он двинуться не может, а рукой ощущает только ткань, хотя ловит ей воздух. - Ты в гипсе почти весь, а там, где его нет, там бинты. Чак, успокойся. Я с тобой. Я тебя держу. За руку держу. Крепко. И темно вокруг. Даже там, на чертовой глубине, было не так темно. И так страшно. Хэнсен, неловко стирая слезы с его лица, едва касаясь век Чака, сам чуть не плакал: - Ты пока не видишь, это из-за лекарства. Потерпи немного, всего денек. Он хотел сказать отцу, как он его… как он ему… как он им… но слова застряли в горле и никак не хотели произноситься. Отец гладил его щеке и шептал, согревая лицо дыханием: - Чак, не надо. Ты на аппарате, ты пока не можешь говорить. Но я знаю, я все знаю. Я рад, что ты жив. Я тебя люблю. Я тобой горжусь. А потом Чак понял, что отец прижался к нему грудью, легко обнимая за плечи, бережно прижимая его лицом к своему лицу, и скорее почувствовал, чем услышал отцовское: - Ты молодец, Чарли, сынок. Сын. Мой сын…