Когда мы проснемся

      Дазай морщится, игнорируя тихий стон боли где-то внизу. Бесит. Как же он, блять, бесит.       Чуя около его ног напоминает не очень-то симпатичную кровавую лужу. Маленький и беззащитный щеночек, на которого наступишь — и он откинется на месте, и никто о нем не вспомнит, и никому не будет его жаль. Дазай устало вздыхает и оглядывается. Ему хочется лично задушить эту псину в силу определенных причин, причем сделать бы это сейчас, но приходится только взять чужое тело и кое-как водрузить себе на спину. Кровь заливает рубашку и пиджак; Осаму цокает, понимая, что и этот комплект одежды отправится в помойку. А жаль. Хотя… Разве у его «рабочей» одежды хоть раз была другая участь? Да нет. Плевать, новый купить — дело одного движения.              Он медленно, все же стараясь не повредить «бедного» Чую еще сильнее, тащит его к машине — Огай всегда приказывал оставлять один автомобиль недалеко от места выполнения задания, чтобы был шанс быстро доставить Накахару к мафии. В первую очередь касалось тех миссий, когда применялась «Порча» и где стараниями слизня устраивалась настоящая мясорубка. Да, Чуя-кун — всего лишь псина, пешка, шавка Портовой мафии, но ее ценность приравнивается к ценности Осаму. А он ведь уже член исполнительного комитета, хэй! Где справедливость?!       От осознания этого становилось немного паршиво, ведь Дазай в мафии уже давно, едва ли не с девяти-десяти лет — Чуя же чуть меньше года, а уже нашел себе защиту в лице сестрицы и Огая, а также зацапал внимание «Черных ящериц». Тоже неплохая поддержка в их с Осаму холодной войне. Однако мозгов туполобому рыжеволосому идиоту это не прибавляло. Как и важности и нужности в глазах Осаму.              — Выглядишь восхитительно, — хмыкает он, глядя на еле дышащую груду плоти и костей на заднем сиденье, которое из-за старой и новой крови уже ни к черту, ее из ткани просто не вымыть никакими средствами. Осаму знает, что его не слышат, поэтому продолжает молоть всякий бред вслух. — Надеюсь, ты загнешься на очередной миссии. Иначе зачем мне такой экземпляр, от которого никакого веселья, а пользы и подавно? И вообще, — Осаму слегка крутит зеркало заднего вида, видит тело коллеги и хмыкает. Становится чуть спокойнее, когда Дазай замечает, что кое-какое шевеление все же там есть. — Держись, потому что умереть от руки Огая за то, что не сберег твою тушу, я совсем не хочу. Это будет совершенно не тот безболезненный метод, о котором я мечтаю!              Ответа нет. Тц. Никакого веселья. Машина плавно выезжает с парковки (кто бы что ни говорил, но в гордом одиночестве Дазай водил прекрасно, а в компании с кем-то банально ленился напрягаться из-за дороги и строил из себя калеку, не отличающего дорожные знаки). Осаму берет курс на здания Мафии, тихо мурлыкая прилипчивую песенку из дурацкой рекламы лапши. Тц. Как пиявка привязалась…              Накахару латают быстро. Буквально десять минут — и сонная злая врачиха-эспер, которая никогда не давала Дазаю лишний раз украсть бинты или спирт и специализировалась лишь на крайне серьезных случаях травм, натурально пихает рыжеволосого красавца в руки исполнителя и злобно бросает: «Босса нет, выметайтесь!». Ой, и то верно. Огай сейчас вместе с сестрицей на важном совещании с членами МВД, поэтому трогать их не стоит. Но куда тогда девать вот это? Неужто придется нести его в квартиру?! О боже, это же куда-то идти, подниматься, взламывать чужую дверь…              — Одни проблемы от тебя, — гневно выдыхает Осаму, и уже без всякой нежности тащит напарника к машине, бросает его на влажное и грустно поблескивающее от крови заднее сиденье, садится и выруливает к «общежитию».              Мори Огай беспокоился о большинстве своих подчиненных лишь по той причине, что они могли наболтать лишнего. Все младшие чины ютились по своим квартирам, и их адреса были известны нужным людям; служащие более высокого звания обитали в близких к главным зданиям Мафии районах. И только самые-самые, вроде самого Огая или его с Чуей, или сестрицы Коё, жили буквально в трех шагах от организации. Правда, уровень проживания различался. Дазай в силу своих личных проблем и пристрастий выпросил однокомнатную лачугу под самой крышей, и ему не стали отказывать, мол, что с тебя, дурень, взять; Чуя же зацапал однушку с панорамным окном и широким, бесконечно бесполезным из-за размера коридором. В квартирах других членов Мафии Осаму не бывал, да ему это и не было интересно.              И вот они на месте. Дазай со вздохом убирает отмычку в карман и заходит внутрь, не забывая поднять с пола напарника и потянуть за собой, а то того гляди, яйца отморозит, совсем в бабу превратится. В обители одного мелкого и вредного гнома пахло чем-то приятным и знакомым. Корица? Печенье с имбирем? Какао? Мед? Кажется, кто-то решил превратить свой дом в кофейню, не иначе. Но несмотря на благоухание, само жилище выглядело… Ужасно. Чуя явно собирался впопыхах, потому что его вещи валялись по всем углам, письменный стол стоял не на своем месте (но зачем его-то надо было двигать?), а бумаги образовывали сплошной бело-черный веер на полу. Спасибо, что хоть без трусов по углам и горок из пепла и шприцов, и такие квартирки видали.              Чужое тело под давлением и волей бинтованных рук падает на диван, а обладатель сих белоснежно эстетичных конечностей едва не садится на тонкие сильные ноги в ошметках джинс. Выругивается, отпихивает напарника в сторону и ложится без задней мысли рядом, с наслаждением потягиваясь и тут же начиная ворчать по новому кругу: колено больно стукнулось о столешницу настолько низкого журнального столика, что его впору было использовать как подставку для ног у пианистов.              Но Дазай даже не успел как следует насладиться состоянием себя бедного из-за «смертельной боевой раны». Ему показалось, или крышка брякнула так, словно она имеет свойство отделяться от остальной части этой табуретки для инвалидов?              Пальцы ловко ощупали низ столешницы, глаза торжествующе и тускло блеснули, когда под подушечками оказался маленький замок, состоящий из щеколды, которые обычно делают или в сараях, или в дачных туалетах. У кого-то есть свои грязные секретики, да, Чуя?       Крышка, что странно, поддалась очень легко, и подозрения Дазая подтвердились с лихвой.       Внутри оказалось то, чего Осаму вообще не ожидал найти. Какие-то книги, являвшиеся яойной мангой с самым высоким рейтингом; сигареты, пара запасных зажигалок, несколько листов с наклейками, почтовые открытки… Презервативы. Но больше всего удивила толстая на вид тетрадь в отдельной нише, которую издалека можно принять за странный и ненужный выступ.              Тяжелая. С вываливающимися листками, разрисованным вручную верхом — красный дракон и воительница на черном фоне, причем последняя выглядела, как Озаки. Хм? У кого-то подростковая влюбленность в собственную почти мать, да? Дазай без задней мысли открывает книженцию где-то на середине и весело улыбается. Кто бы подумал, что Чуя, этот грубый и орущий псих, может вести личный дневник, в котором половина всей страницы заклеена сердечками из канцелярского магазинчика напротив?              «Боже-боже-боже мой, я сейчас сдохну. Я конкретно проебался. Мне так стыдно перед ним, я чертов дебил… Надо же было так тупо перепутать отчеты и получить этот мерзкий взгляд в ответ? Прям смотрит так, словно ты хуже, чем кусок дерьма, и это бесит. И пугает. Терпеть не могу прям.              Хотя… Умение накрутить себя у меня явно на высоте, может, все не так плохо? Бред какой-то».              «Он про Огая?», — думает отстраненно Дазай, но следующие строчки заставляют его застыть на месте в некотором изумлении. Ладно, в сильном шоке. Ладно, это был самый сильный ахуй за крайние, кажется, годы.              «А еще я снова видел, как Осаму весело улыбался при виде Оды. Стоит, прям светит, как лампочка, весь такой милый-белый-пушистый-сверните-мне-уже-шею. Ненавижу. И Ода меня раздражает своим взглядом на жизнь. Какого хрена вообще тогда забыл в Мафии, если строишь из себя миротворца?       Не понимаю, как эти двое вообще познакомились? Как нашли общий язык? Я бы на месте Сакуноске давно бы убил этого черта. Хотя… Наверное, мне до «места Сакуноске» так же далеко, как до мирной жизни школьника, хах… Как иронично звучит, я не могу прям».              На следующей странице — распечатанная фотография Осаму, видимо, с того самого дня, потому что именно тогда Анго притащил камеру и заставил всех попозировать, и куча всяких подписей на английском, которые мелкие настолько, что с освещением в виде легкого отсвета городских огней и не разобрать.              Дазай бессовестно продолжает листать то вперед, то назад, чувствуя, как внутри и холодеет, и становится горячее одновременно — такое странное, доселе неизведанное ощущение… Всевластия. Вседозволенности. Как открыть ящик Пандоры. При просмотре первой страницы становится ясно, что у дневника есть предыдущая часть, которую или потеряли, или спрятали в более надежном месте, чем это — Чуя начал писать без предисловий и уже набитой рукой. События начинались ровно с того дня, как подросток вступил в ряды мафиози. Новая жизнь, новая среда, новая трата времени впустую, да?              Однако… Быстрые взгляды на нерегулярные записи о днях, проведенных бок о бок с Осаму, пролистывания страницы за страницей выявили очень странную прогрессию. Если сперва Накахара писал о нем, о Дазае, только что-то вроде «Как же он меня заебал!», «Он хоть иногда разматывается, или у него кожа такая?», «Надо было бить сильнее и в висок, чтобы наверняка», «Надоел», «Заколебал», «Заебал», «Да чтоб он сдох уже», «Да ебать пиздец что он такое», то потом что-то изменилось. Был небольшой пропуск в неделю, в которую, кажется, он восстанавливался после первого применения Порчи — Осаму и не помнит точно — после чего появилась хаотичная запись:              «Не понимаю его. Вообще. Совершенно. Он сам меня подставил и довел до такого состояния, что я не мог пошевелить чертовыми веками несколько часов, не то что ногой-рукой. Неделю провалялся в лазарете. Очень долго восстанавливался. Врачиха злая. И он сразу после выхода начал надо мной издеваться и подтверждать, что специально выбесил. Мол, так я быстрее активирую «Порчу». Мерзкий выблядок, я мог умереть!       А сейчас Озаки говорит мне, что все семь дней — ночей — Осаму исправно ходил в мою палату. Какого черта?              И приятно же это знать, чтоб его… Интересно, а что он делал там?       Чувство, что ничто мне не аукнется так сильно и страшно, как эти пустые глупые мысли. Лишь бы чего не напридумывать себе».       Дазай делает невозможное лицо. Его Озаки бесила всегда, но сейчас, узнав, что она сдает воспитанника Огая с потрохами за милую душу… Ей бы катану в одно место, чтобы перестала лезть в чужую жизнь.       И да, Осаму действительно приходил ночами. И просто сидел рядом, читая книгу и внимательно следя, чтобы с мелким ничего непредвиденного не случилось: волновались все, потому что с такой способностью работать еще нужно уметь, тем более если ее применяет совершенно другой человек. Он был просто «подушкой безопасности» для Мафии, ибо только в его силах возможность быстро дезактивировать слизня, если тот начнет чудить.       Еще несколько дней — и упоминания о нем прекращаются вообще. Затем — все те же слова обиды, гнева, возмущения и недалекие попытки унизить Осаму хотя бы здесь. Выглядело донельзя нелепо. И смешно, как будто кто-то научил первоклашку мату, и тот теперь пытается выглядеть круто. И вдруг снова странный, переломный момент, хаотичный, сбивчивый, который выглядел куда более явным в плане каких-то довольно очевидных чувств.              Словно что-то почувствовав, Чуя с тихим стоном шевелится где-то под боком, бормочет невнятно очередное ругательство и замолкает, снова начиная тихо-тихо дышать. Осаму хмыкает, с легким нервным содроганием продолжая чтение, думая, что никогда бы даже со всей своей невозможной проницательностью не заподозрил Накахару, если бы не этот вечер. Такое чувство, что он раньше и вовсе не знал ничего о своем напарнике. Интересно, интересно…              «Чувствую себя очень странно. Мерзко. Как будто меня вымыли в сраном дерьме. Проснулся в пять утра совершенно разбитый после трех часов сна, потому что снился Осаму. В ебаном эротическом сне… Я даже не хочу описывать, что там было. Это отвратительно, у меня до сих пор руки трясутся. Боже. Узнай бы он — засмеял.              Ладно. Да, мне стыдно признаваться, ДАЖЕ СЕБЕ, что мне он в чем-то симпатичен. Охуенная мысль в ситуации, когда вы друг другу лучше сломаете руки и ноги, нежели скажете «спасибо».       И все же, что это было? Я нахуй ничего не понимаю. Думаю, лучше просто оставить все как есть и посмотреть, что будет дальше.              А пока пусть нахуй идет…».              Дазаю смешно. Дико наивно, глупо и настолько в духе подростка из каких-нибудь романтических сериалов с меткой «Драма», настолько по-идиотски, что дальнейшее развитие событий он предсказывает с легкостью, ему даже особо задумываться не приходится. В груди странно колет, но Осаму списывает это на гордость от того, насколько он умный-красивый-просто-парень-мечты-вашу-мать.              «Заебал этот мудак! Ненавижу, блять, всей душой! Ненавижу! Убью! Потому что какого хера мне так хотелось закатать в землю ту девку, которая на него буквально лезла из-за витрины?! И он еще ей с таким пылом отвечал, вы еще прям здесь поебитесь на фоне цветов и шоколада, будет лучший секс вашей жизни, и последний блять!              Я не ревную. Нет. Нет блять, не в этой жизни…».              «Во время задания Дазай слегка прижал меня своим весом к стене старого лифта, и блин… Такое странное ощущение тепла? Я помню, как мы в «Агнцах» обнимались с ребятами, когда кому-то было хреново, и мне там, в лифте, стало резко не по себе.              Я теперь… Хочу его обнять… Сука. Пиздец, я куда скатываюсь вообще».              «На переговорах Дазай повел себя, как самый настоящий мудак. Еблан. Чтоб он сдох. А я сжег потом на заднем дворе и этот кардиган, и ту голубую кофту, потому что они и правда делали меня похожим на девушку. Озаки тогда верно сказала, хах. Совсем новые были…       Иногда смотрюсь в зеркало и думаю: почему я такой урод? Зачем мне эти дрянные рыжие волосы, которые всем запоминаются? Веснушки эти на плечах, даже не на щеках? И фигура какой-то тощей трески? Зачем мне эти голубые глаза, если за них меня называют ебаным пидором? Хотя в чем они неправы… Хах. Родился бы девушкой, хоть не так обидно за «генетику» было бы.       Ага, «родился», мечтай больше, Чуя, и все будет на блюдечке с голубой каемочкой.              Так вот… Пока мы стояли и просто разговаривали, все было окей. А потом это, блять. Тот жирный хер, Хиро, попытался меня склеить. Мерзко так, слюной еще брызгал, ну охуеть. От него за километр несло дешевым пивом и отсутствием нормального душа, охуеть спасибо. Я просто стоял и не знал, как вообще на это реагировать! Блять, да у меня от отвращения конечности сковало от слова совсем. Просто тупо стоял, пока мой зад пытались облапать. И заигрывать с этим куском похотливого сала я тем более не собирался! А Дазай, он… Сукин сын… Так. Спокойно, это все равно никто не заметил. Наверное. Он усадил меня к себе на колени и слабо потерся носом о шею. Я думал, что прям там сдохну от стыда и чертового возбуждения.       Да! Здравствуйте, блять! У меня встало буквально с нихера! Серьезно?! Носом об шею?! И все?! ВСЕ?!!!?!              Потом пришлось убегать в туалет и обливаться холодной водой, чтобы не стоять и не дрочить там в кабинках без щеколд. Охуенный, блять, вечерочек выдался, спасибо Дазаю.              Ненавижу его».              — Так вот почему ты убежал тогда и добирался домой сам… — собственный голос звучит громко и чужеродно в тишине квартиры. Дазай вздрагивает, чувствуя иррациональный для себя легкий страх. Оглядывается. Смотрит пристально на Чую, лежащего без движения. Осаму вздыхает и пролистывает, не читая, крики по поводу того, как тяжело было уезжать вечером без денег в кармане из переговорной, пару дней отдыха, которые ограничивались простыми записями длиной в пару строк; пропустил почти месяц, останавливаясь на исписанной вдоль и поперек странице. В одном месте она была порвана ручкой, а еще шла волнами, как будто писавший пролил на нее воду или… Слезы. Скорее всего, так и было, и запись того дня это подтвердила.              «Я нахуй его убью.              Мы стояли после задания, смысл которого я даже не помню, курили. Дазай отжал у меня сигарету (хотя недавно меня вместе с Мори за это вставлял огого какой пизды, ага!), снова начал шутить, а потом…              — Не помню рядом с тобой ни одной девушки.              Этого я вообще не понял, поэтому напрягся. И промолчал, тип… А нафига отвечать? Тупой вопрос, тупой ответ.              — Неужели ты девственник?              — А ты хочешь это исправить? — я ляпнул, вообще не подумав, о чем пиздец как пожалел. Рядом стоял Хироцу и часть «Ящеров», и мне стало как-то неловко за себя и весь наш диалог.              — Я?              Он заржал, как ебанутый, а потом продолжил стебаться.              — Да ни в жизни. Ни сисек, ни жопы у тебя нет, обслужишь меня так, что без члена останусь. Сорян, но я гончим псам в рот не даю.              — Нахуй иди.              Было ли главной ошибкой реагировать? Да… Да, тысячу раз да. Еще и так нелепо и пискляво, заебись просто.              — О, а сам не хочешь туда сходить? Что, уже в шлюхи записался, Накахара? Я всегда знал, что твоя природа именно такая. — Дазай ухмыльнулся, а кто-то из Ящеров его поддержал. Если бы узнал, кто — я бы его лично закатал в землю, и пусть Мори мне потом какую угодно головомойку устраивает, мне насрать.              — Ему пойдет. Если что, я сниму вас первым, Накахара-сан! — все заржали, а я…       А мне стало противно до пизды. Вот прям пиздец. Я всегда пытался всем вокруг показать, что у меня место не за красивое лицо, упаси боже блять. И тем более не за старания в определенной области. Да СУКА. СУКА, СУКА, СУКА! А в итоге оказалось, что обо мне так думают ВСЕ, БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ. НУ ДА ЕБАТЬ, Я ЖЕ МОГУ БЫТЬ ТОЛЬКО ПОДСТИЛКОЙ ПОД ВАШИ ЧЛЕНЫ, КОНЕЧНО, ВСТАВАЙТЕ В РЯД ДА БЛЯЬТЬ, ОС».              Последние слова были написаны до того криво, что становилось ясно — Чуя не выдержал. Потом он дописал привычное «Я его ненавижу» красной яркой ручкой, после того как убил целый следующий лист на эту же фразу. Дазаю стало смешно. Он ведь думал, что это была одна из лучших его шуток в адрес Чуи, а тот, оказывается, переживал. Осаму криво улыбнулся, переворачивая страницу и начиная смеяться.              «Как я дошел до того, что… Влюбился в ебаного Сосаму?..».              О-о-о-о-о-о… Так вот оно что. Все настолько серьезно и плохо? Судя по тому, что несколько листов были исписаны дурацкими советами из интернета в духе «Напишите все отрицательные черты вашего партнера», бла-бла-бла… Становится еще смешнее, и юноша прикрывает глаза рукой, тихо ухмыляясь. Это настолько убого и жалко, что даже комментировать особо нечего.              Чувствовал ли он что-то к Накахаре после прочтения сих откровений? Нет. Ничего. Чуя остался для него все такой же глупой псиной, которую он мог использовать в качестве грубой силы, защиты, объекта издевок, «подстилки под свой грязный член», ага. Ничего более.              Хотелось ли ему поглумиться над подростком? Конечно да.              Дазай продолжил с уже некоторой ленцой читать, быстро и метко выискивая только описание чувств к себе самому, не прекращая улыбаться и думать. Думать-думать-думать.              «ОН МЕНЯ ОБНЯЛ. ОБНЯЛ. ГОСПОДИ».       Ага. А потом Чуя ему прописал таких неплохих люлей под ребра, что Дазай еще два дня не мог нормально дышать.       «Ради шутки ли, или просто уже делать ему нечего, но Осаму слегка «приударил» за мной, помог повесить пальто, налил чая, когда мы пришли к Мори… Я даже не запомнил, что Огай-доно сказал мне, я просто сидел и смотрел на Дазая, думая, что чай сегодня пиздец какой вкусный…              Хотя я его не пью. Вообще. Терпеть чай не могу».       О, а если Осаму подарит ему коробку чая, тот его прям ложкой из пакетиков жрать будет? А что. Питательно, только на зубах чуть-чуть поскрипывает.       «Твою мать, я дважды на него передернул после сна… Где… Неважно. Твою мать, одним словом…».       Ну и мерзость. Дальше шло сбивчивое описание сна, но его читать Осаму даже не стал.       «Во время задания Осаму закрыл меня собой, защищая от пыли — у меня была рана на бедре, хер знает, что туда попало бы. И так в какой-то дыре чистку делали, аж дышать мерзко было.              Но… Боже, у меня до сих пор перед глазами его лицо, серьезное, точеное и куда взрослее моего. И запах одеколона и пота до сих пор ощущаю, словно все еще стою там. И руки по бокам от меня, и эти его бинты, и вообще он сам…              Я думал, что прям там расплавлюсь от такой близости…».       О как… А Дазай думал, что у Чуи тогда еще и температура поднялась, отправил его уже на тот свет, порадовался, а тут всего лишь эмоции…       «ГОСПОДИ, У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ЕСТЬ МИШКА, КОТОРОГО ОН ВЫБИЛ ДЛЯ МЕНЯ. ВУИИИИИИИ.              Мишку зовут Дазай.              Я дебил».       Если этот кусок агрессии заведет собаку и назовет ее так же, Дазай лично этот скелетик с шерстью разберет на чучело.       «Очень хочу встретить этот новый год в компании Осаму. Мы бы сели вместе смотреть мое любимое аниме, обнявшись, я бы сделал нам моего любимого какао с зефиром. И никуда бы не пошли, остались бы у меня, чтобы оттуда все новогодние салюты, все огни Йокогамы. И я не побоялся бы подарить ему тот кривой шарф, который связал неправильно из-за невнимательности. Он же не стал бы смеяться.              Потому что мои чувства были бы взаимны… А не как сейчас и тут. Придурок…».       До того ванильно, что… Ладно, это явно самая стремная запись в дневнике. Фу. Не, бред полный.       «Отлично, та шлюха, которая лезла к Дазаю в баре, больше его не увидит. В прямом смысле. Но я слышал, что такую травму лечат, хоть человек и остается на всю жизнь слабовидящим :)».       Дазай сгибается пополам от беззвучного смеха. Почти что мило, маленький рыжий яндере.       «Господи, нам пришлось остаться ночевать в городе в квартире того уебана-хикки. Он там у себя годами, кажется, не убирался. Легли на один диван, и мне так жалко было, что он раскладывается… Я бы не отказался поспать в обнимку. Фу, блять, ну и хуйня…              Хотя я что так, что этак вообще не уснул. Всю ночь смотрел на этого придурка, думая, что еле удерживаю себя от поцелуя. А вдруг проснется? Я бы на месте его прибил, а потом себя бы ебнул…              Но… Какие у него губы, господи. Никакая помада не нужна, не то, что мне! И волосы. Красивые. Путаются, но хотя бы лежат по-человечески, и не надо стоять по тридцать минут утром с утюжком…              И еще мне стыдно-стыдно… Я придвинулся ближе и уперся ему в грудь. И появилась иллюзия того, что все хорошо, что я ему нужен не как напарник, а как просто человек…              Сопливо пиздец. Но что поделать, пишу, что чувствую…».       А. А Дазай потом весь день думал, как они так во сне легли, что ему Чуя отжал всю руку ниже локтя.       «Я спиздил из его кабинета рубашку. Все, теперь это мой верный спутник в мир Морфея, ХАХААХАХ.              Я ебалай».       Дазай подавился воздухом, потому что, на самом-то деле, Чуя с его формами в таком прикиде выглядел бы достаточно аппетитно. С завязанными глазами ебать можно.       «Проходил мимо секс-шопа, а там прям на витрине костюм горничной. Длина, как у моей — его — рубашки. Интересно, Дазаю бы понравилось? Хаахахах. Ха…».       Ну… Хм. Хм! Ага, как же, так Накахара его и наденет. А что, в штабе Мафии бы оценили…       Осаму прикрывает глаза. Осторожно, но быстро убирает дневник на место, закрывает крышку стола и вздыхает. В голове на космической скорости крутятся шестеренки, выдавая «план»: хотя мелкий щенок все еще не привлекает его в описанной перспективе отношений, поглумиться над ним ухаживаниями, домогательствами, и обещаниями, и подарками будет весело. Наверное, от того, что бедный глупенький Чуя все-все запишет в эту измусоленную тетрадь, а Осаму останется только прочитать. Прочитать и посмеяться, потому что этот анекдот буквально поднял ему настроение лучше, чем убийство какой-нибудь бесполезной унижающейся шавки.              Гениально? Да.              Правильно? Нет, а разве Дазай когда-то был правильным и хорошим мальчиком?       

***

             — Чу-у-у-уя! — Дазай специально кладет тонкие руки на чужие плечи и вот теперь, зная все и даже больше, чувствует, как по телу проходит сладостная дрожь, а сердечный ритм ускоряется раза в три. Охо-хо-хо, кого-то сейчас прям на месте схватит приступ? — Чуечка, не будь таким злым! Я же всего лишь прошу тебя сделать отчеты за меня!              Реакция непредсказуема. Дазай, вроде и не ожидавший легкой победы, ясно понимает, что все не так уж и просто.              — Черта с два! — рычит Накахара, и, кажется, нереальным усилием воли, сбрасывает с себя бинтованные лапы и резко поворачивается, целясь в солнечное сплетение. Движения быстрые, четкие, но они знают боевые стили друг друга буквально до мелочей: Осаму умудряется увернуться и с противным хихиканьем скрывается за дверью кабинета Огай-доно. Пора получать новое задание.              «Значит, подобное его не трогает», — лениво раздумывает Дазай после разговора с боссом, пока бодро шлепает на парковку, где его уже ждет Накахара. «Резкая смена отношения ничего не даст. Неожиданное «озарение» в виде признания в любви тоже. Попробовать достать на почве какой-то необходимости? Пожалуй».              Авто старое и потрепанное. На боках режут глаз следы от пуль, которые повреждают целостность темно-синего покрытия. Внутри коврики не слишком чистые, заднее сиденье просто отсутствует, и парни понимают: машина тупо на утиль. Возвращаться на ней совсем не нужно, поэтому расхерачить где-то на миссии любо-дорого будет.              — Я поведу! — Чуя уже берется за ручку, как Дазай легко его отпихивает.              — Нет.              — С хера ли? — тут же зло синеют глаза, которые становятся буквально ультрамариновыми от ярости, а сжатые напряженные кулаки пугают не хуже ствола у виска — те, кто хоть раз сталкивались с силой юного мафиози, оставались крайне впечатлены. Пугают почти всех, но не его, Осаму.              — Босс мне приказал. Ты еще не дорос.              Дазай, конечно же, врет. Мори-сан наоборот только поддерживал идею того, что машины у них водить будет Чуя, но сейчас Накахара может только сесть на пассажирское сиденье и заворчать: он не был в кабинете, не брал задание, а возвращаться по такому пустяку — глупо. Приходится потерпеть и на этот раз. Один-ноль, слизень.              Осаму специально рулит аккуратно, красиво, без привычных убийственных ситуаций вроде обгона фуры на красный, но даже это Чую не трогает: он в наушниках, слушает музыку, кажется, метал, наполненный истеричными криками и визгами. Мерзость. Дазай сжимает руки на «баранке» и начинает мало-помалу злиться. Он тут старается, а этот Чуя!              Хотя стоп… С чего он вообще должен прилагать усилия? Это же просто игра, не более. Верно? Мысль отрезвляет, как холодный воздух, дующий сейчас в приоткрытое окно. Осаму чуть прикрывает на пару мгновений глаза, сосредотачиваясь на вождении, и думает. Много, долго думает, пытаясь больше не возвращаться к тому странному состоянию, когда он злился. Тратить нервы на эту псинку? Ни в жизни.              Он-то думал, если честно, что Чую будет легко раскусить. Но напарник — не девица с квартала красных фонарей, которая за хорошие бабки будет жрать дерьмо с ложки, пока ее ебут впятером. Накахара-кун воспитан улицей, суровыми и беспощадными трущобами, и не раз терпел предательства со стороны других (хотя сам Дазай мог вспомнить только «Овец» и их скотский поступок, но что-то ему подсказывало, что этим послужной список Чуи не ограничивался). Он дерзкий, пылкий, взбалмошный и, конечно же, осторожный до посинения. И точно не станет с бухты-барахты вешаться ему, Дазаю, на шею, стоит ему только этого захотеть.              Юноша вяло вздыхает и понимает: сам создал себе задачу, которую пока что решить не в силах. Придется оторвать свою ленивую задницу и напрячься. Но эта игра стоит свеч, Дазай уверен.              — Придурок, куда едешь? — удивленно крякают рядом. Осаму моргает, ошарашенно вцепляясь в руль. — Мы нужный поворот проехали почти две минуты назад.              — Сам знаю, — огрызается Дазай и начинает разворачиваться. И чисто из принципа он доезжает до места аккуратно, чем все же вызывает одобрительный хмык со стороны напарника. Ой, какие мы нежные и высокомерные! Больно надо. У, сука, подавись ацетоном.              И уже этим вечером, стоя под теплыми струями душа и глядя на размокающие бинты, Осаму понимает: без какой-то посторонней помощи ему просто не справиться с этой бредовой ситуацией, потому что он слабо представляет, что нужно делать, и желание поиздеваться, задеть, унизить никуда не уходит. А не в его правилах отступаться от своих желаний. И что же делать? Как тут поступить?       Он привык все получать в самые сжатые сроки, а здесь нужно время терпение и какие-то нереальные знания, которых даже у вездесущего Осаму не было. Значит, поищем обходные пути. Только какие?              

***

       «Как влюбить в себя парня: советы».              Дазай честно думал, что его вырвет. Пока напарник, весело напевая, пылесосил (как?! Как можно, черт возьми, радоваться тому, что ты работаешь по дому?!), он, беззаботно ошиваясь в чужой квартире, сосредоточенно кусал губы и читал всякий бред. Например, заголовок выше вызвал у него резкий приступ тошноты и искреннее отвращение. Но делать нечего. Протеже Огая упрямый, как елда, если что-то удумал — уже не отступит.       А кстати, история того, как он пришел к этому, была простой и тупой. С первого прочтения дневника прошло две недели, в течение которых ни до чего путного Осаму не додумался. Чуя — кремень, и никакие приставания и разговоры его не брали, никакого эффекта, разве что глаза иногда радостно-задумчиво вспыхивали на пару мгновений, да и все на этом.       А потом сам Накахара вскользь брякнул, мол, не знаешь чего-то — иди в гугл. И когда Дазай очень удачно (как ему показалось) пошутил, что ему нужны привороты и подсказки, как затащить в кровать девушку, его отправили туда же, а после, не меняясь в лице — нахуй.              Совет первый: «Мужчины любят глазами — мы слышали об этом тысячи раз и это звучит так банально! Но банальность — это тысячи раз подтвержденная истина! Запомни это первое правило как «Отче наш»: чтобы за тобой кто-то ухаживал — нужно ухаживать за собой!».              Дазай потом удивлялся сам себе. Он прочитал это, отложил телефон и затих, уставившись в потолок. Пробегавший мимо Чуя даже удивленно буркнул что-то нечленораздельное, явно пребывая в недоумении — чего этот хмырь застыл, аки мумия, разлегшаяся на его недешевом бежевом диванчике — который, кстати, совсем недавно в химчистке помыли! С космосом говорить начал? Или с белочками?       Осаму, увлеченный собственными мыслями, не видел, как подросток, робея и смущаясь, достал телефон из кармана домашних шорт, выключил — хвала небесам! — звук и сделал фото. Очень неплохое, надо заметить. А потом жутко покраснел и вцепился в смарфтон, как в самое ценное, что у него было, обещая самому себе распечатать ее вечером на самой лучшей бумаге, которая у него есть.              Напарник Накахары же встал и ушлепал в ванную, все также пребывая в состоянии транса. Там стащил растянутую старую футболку, которую затаскал до дыр, и принялся придирчиво себя осматривать на наличие изъянов и неухоженности.              Глаза? Да прекрасные. Как шутит Огай, цвета молочного или темного шоколада, зависит от освещения. Как говорит Чуя, цвета благородного гов… В общем, понятно, что он там говорит. Врет он все. Дальше… Прыщей нет, черных точек тоже, кожа у него, как у лучших голливудских звезд. Волосы? Да кто на них смотрит! Ну не расчесывается он иногда, и ладно. Ему, может, идет эта растрепанность. Бороды и усов нет, «растительности» на теле тоже, потом от него несет только на заданиях. Одеколон использует. Зубы чистит. Тело…              «Подтянутая фигура, блестящие волосы, стильная одежда, соблазняющий аромат духов — ты должна выглядеть так, чтобы тебя хотели все мужчины вокруг!».              Нормальное у него тело. Дазай испытал какое-то неприятное ощущение от того, насколько сильно он докапывался до каждой мелочи в своем облике. Но в целом… Если ему надеть и не застегнуть рубашку да сняться в каком-нибудь молодежном журнале, поклонниц было бы, хоть отбавляй.       Но… Ему не надо было, чтобы его хотели все подряд: малолетние школьницы, ненормальные одинокие дамы в «ожидании того самого», а еще кобели и маразматики с членами вокруг. С его работой таких много. Ему, Осаму, вроде как достаточно только одного, молодого и рыжего? Да?       И вот на этой мысли Дазая переклинило так сильно, что он, сам того не заметив, от злости и иррационального чувства неправильности своих рассуждений сперва сжал край раковины до побеления костяшек, а потом с силой втащил кулаком стене напротив, где висело зеркало, и… Вздрогнул, когда серебряные осколки разной величины, но все одинаково острые и опасные, градом посыпались в раковину, переливаясь на свету лампы. Опа… Твою ж мать… Ему конец?              — Что такое? — Чуя, выглядевший из-за слишком активной уборки как растрепанный воробей, вырос в дверях. От шока у гнома брови изогнулись радугой, а сам он покраснел от ярости. — Ты что тут устроил, мудак?! Совсем охуел?! Так, быстро собирайся и иди нахуй, я для кого ту…              — Слизняк, а я красивый, м? — вдруг вырвалось у Дазая само собой. Он повернулся к собеседнику.              — Что? — удивление, вызванное неожиданной поломкой, прошло. Такой вопрос вызвал если не бурю, то цунами из самых разных эмоций точно. А Дазай ждал, сука такая, ответа. И не отвертишься ведь, заебет.       А еще эта сука была только в темных джинсах, и бледная кожа, и его нихуевый пресс, выступающие ребра, сильные руки, кадык, все — частично покрытое бинтами и все — без одежды, без прикрытия…       — А если да?              — Хм! — и только Осаму, сделав шаг вперед, собрался что-то предпринять по соблазнению «рыжеволосого бревна», как с визгом подпрыгнул: в ногу впился осколок стекла. — Бля-я-я-ять! Су-у-у-у…              — Долбоеб… — Чуя только вздохнул и развернулся, беря в руки телефон и начиная названивать Хироцу, чтобы тот прислал им кого-то из лазарета. Сам он все еще не овладел искусством врачевания, а потому не рискнул (да и не захотел) вытаскивать стекло из ноги напарника. Дазай только сплюнул в раковину, злобно щурясь и проклиная весь мир.              На пол крупными каплями стекала алая кровь, расплываясь по светлому кафелю и осколкам.              Осаму даже не догадывался, с какой яростью, с какими слезами Чуя тем же вечером вбивал несчастную боксерскую грушу в стену в зале для спаррингов, ненавидя себя, его и всё вокруг из-за того, что то «Да» было слишком явным и слишком честным. Дазай даже не обратил внимания на ответ, но… А похуй. Это к лучшему.       Только костяшки рук теперь ноют страшно. У обоих, кстати.       

***

      «Я сдох.              Во-первых, этот мудак приперся ко мне домой, во-вторых, наебнул зеркало. Другого в доме нормального нет, придется идти покупать. Ненавижу все, что связано с ремонтом… Его же еще вешать, АААААААААААААА. А. НЕНАВИЖУ. СЦУКА».              Дазай хмыкнул себе под нос, представляя, как Чуя орет благим матом, путаясь в обоях, смазанных клеем, или отшибая себе палец очередным ударом молотка. Да, зрелище было бы то еще… Сломать ему еще что-нибудь, например, стену, чтобы потом прийти и посмотреть, как он возится и плачет, зарывшись с головой в мешок штукатурки, которую хочет развести своими слезами?              «Но… Я так и не понял, что на него нашло. Б-блять, до сих пор перед глазами картина, как этот мудак стоит в ванной, облокачивается на раковину, и спрашивает, красивый ли он…».              Следующие слова были много-много раз перечеркнуты, но Осаму умудрился прочитать что-то вроде: «Он самый красивый».       И рядом — фото самого Дазая, лежащего в той дырявой футболке на диване с таким видом, словно он не то с белочками общается, не то с космосом. Получше кадр сделать было нельзя?              Хлопнула входная дверь, и Дазай с нечеловеческой скоростью сунул дневник назад в стол, захлопывая крышку и откидываясь на диван так, словно ничем таким он и не занимался. Чуя, прошлепавший босыми ногами в комнату с телефоном в руках, знатно оторопел.              — И хули мы тут делаем? — Осаму только понял, что особой отмазы у него нет. Любопытство было сильнее здравого смысла, да? Поэтому, вероятно, Дазай поплатится за свое порочное желание жизнью или какой-то не очень нужной, по мнению Чуи, частью тела. Но повод погреть свой зад здесь внезапно нашелся — он резко вспомнил, что тащит с собой документ с деталями к следующему поручению от Мори.              — На.              — Все, свободен, — Чуя буркнул это, надувая щеки (он всегда так делал, когда сосредотачивался) и начиная читать содержание изрядно помятой бумажки. Дазай тихо выскользнул из чужой квартиры, медленно и вальяжно выходя на улицу.              Под ноги попалась пустая банка из-под колы. Осаму посмотрел на нее. Секунду. Две. Десять. Тридцать восемь. Две минуты.              — Да идет он к черту! — неожиданно для самого себя Осаму с силой пнул жестянку, да так сильно, что она угодила в стену в отдалении и смялась еще сильнее прежнего. Член исполнительного комитета презрительно фыркнул, чувствуя, что в кои-то веки сильнее него оказались не мысли о суициде, а о Чуе.              Ему просто было стыдно и мерзко признаться самому себе, что такой провал, если это был он, такая слабая реакция без каких-либо интересных вопиющих подробностей его очень огорчила, буквально до дрожи. До того огорчила, что он, яростно путаясь в карманах плаща, сдавил свой новенький смартфон до боли в ладони и принялся читать, что там нужно делать дальше, чтобы… Чтобы…       Боже, во что он ввязался, боже, боже, боже…              

***

             Совет второй: «Будь приятной в общении и улыбайся».              Мученический стон. Дазай, сидя через шесть или семь дней в темной комнате в главном офисе, вовсе не это хотел прочитать во стотысячный раз. Которые сутки настроение было ниже ватерлинии, он срывался на всех подряд и бесился, доставляя окружающим неудобства — хотя ему так-то похер… Но вот Огай уже нехорошо хмурился, а его протеже никак не мог отойти от собственной неудачи. Настолько сильного провала он ну никак не ожидал, а ведь все выглядело так просто! А главное блять, если бы провал был только в плане его коварных паучьих сетей, куда он стремился затащить Накахару…              В тот злополучный вечер, когда Осаму читал чужой дневник без всякого зазарения совести, он отдал Чуе не тот документ. В итоге его напарник, всецело ему доверившись, приехал совершенно не туда, тем самым сорвав сразу две операции: «Черные ящерицы» еле вытянули неравный бой с бандой наркоторговцев, потому что без Накахары пришлось очень трудно, так как среди противников оказалось аж два эспера; и переговоры, на которые он завалился в своем вечном наряде оборвыша и вызвав уйму вопросов у делегации от организации с королевским, нет, императорским эго, с которой Мафия наконец-то смогла договориться об обсуждении поставок оружия. В первом случае все кончилось тремя тяжелоранеными и семью погибшими, что было просто невероятным количеством потерь за последние два месяца в их рядах. Во втором — отсутствием каких-либо соглашений.              В итоге Чуя заблокировал его везде, где только мог сразу после получасовой нотации от взбешенного и страшного Огая, и утопал отбывать свое наказание под руководством Озаки — та злилась на парней не меньше, потому что ее законный выходной полетел к хуям из-за этих двух случаев. И при этом Осаму досталось не так сильно, так как его никто и не подозревал в столь ебанутом поступке, и Дазай мог бы облегчить Накахаре страдания и надавить на нужных людей, чтобы ему перепало поменьше, но он злился. И на себя, и на Чую, и вообще его все это заебало, поэтому на ковер к Мори на личную беседу в конце недели он шел в самом отвратительном расположении духа. Как же он, блять, устал…              Накахара неожиданно оказался там же, в кабинете с панорамными окнами. Огай, балуя чересчур визгливую и капризную сегодня Элис очередным тортиком, внимательно оглядел незадачливого соблазнителя и его потенциальную жертву. До того внимательно, что один отвел взгляд, а второй ссутулился круче любой собаки, таращась на бордовый пол.              По итогу подростки топали в гробовом молчании по оживленной улице, потому что «развейтесь, мальчики, но только вместе, помириться вам не помешает!» — что и говорить, хуже некуда. Может, уж лучше наказание, чем компания «вот этого вот»?              Дазай, сменивший вечный плащ и пиджак на более простую ветровку, хмуро пинал камушки и искоса смотрел на Чую. Тот разоделся что надо — узкие новенькие джинсы, черная джинсовка и бордовая футболка вкупе с очередной шляпой. Накахара выглядел до смерти обиженным на Дазая и, кажется, очень довольным из-за внезапного отгула. Тем более что день обещал быть неплохим, но…              — Хэй, парни! — на хрупкого Чую обрушились поистине могучие руки с уймой браслетов. Позади выросли трое: смуглая и крупная брюнетка с кудрявым хвостиком, которая и заставила бедного рыжика оторопеть и почувствовать себя несправедливо ущемленным природой — она была выше его почти на две головы; низенькая и чуть пухлая блондинка, которая выглядела, как школьница, дорвавшаяся до маминой косметички; и самая приятная на вид спортивная, стройная девчушка с черными длинными волосами, разодетая, впрочем, на манер «после школы на трассу». — Развлечемся?              — Н-н…              — Да, мы не против! — Дазая осенило: а может, это его шанс? Нужно показать этому увальню, что он умеет не только орать и материться. Чуя озадаченно захлопнул рот, начиная косить свои голубые глазищи в сторону блондиночки. Неужели Накахара выбирает себе барышень по росту, среди карликов, например? — Куда пойдем, красавицы? У вас уже есть места для уединения на примете?              Девушки расхохотались. Тишина растворилась в смехе, как сахар в горячем чае, и Осаму принялся активно не то флиртовать, не то просто беседовать с тремя сомнительными дамами.              Прогулка была веселой и оживленной до того момента, как блондинка, мягко говоря, отшила Чую, пытающегося хотя бы для приличия поддержать с ней диалог, и начала липнуть к Дазаю, словно муха на варенье. Накахара озадаченно и обиженно притих, игнорируя любые попытки втянуть его в разговор, который с самого начала был ему неприятен. Осаму, высокий, стройный и приятный в общении, быстро завладел чужими сердцами, и на его фоне незадачливый молчаливый красавец с темным непроницаемым взглядом и мрачным, практически убийственным выражением лица проиграл все позиции. На Дазая же начинали оглядываться уже и не только девушки из их компании.              — Можем поговорить? — когда дело дошло до предложения быстро перекусить в небольшом кафетерии, Чуя не выдержал. Он крепко схватил Дазая за руку, извинился за свой поступок перед «Дамами», коих назвать так язык не поворачивался, и притащил его к туалету, где людей было поменьше. — Что это за хуйня?              — Ты о чем? — протеже Огая удивился. Он что-то делал не так? Вроде бы все, как надо, не орет, не унижает ни его, ни девочек. — Нормально же гуляем.              — Да, вот только гуляешь ты с ними, а не мы с тобой. Мне казалось, Огай-доно отправил нас пройтись вместе, а не в компании шалав.              Дазая эта реакция знатно позабавила. Что, маленькому рыжику отказали, и он теперь грустит? Накахара же только краснел отчего-то и хмурился все сильнее, ожидая ответа. Осаму хотел сперва бросить какую-то громкую колкую фразу, но прикусил язык: надо быть осторожнее.              — Давай ты не будешь закатывать истерики? Что с того, что мелкая тебя отшила? Это ж не конец света. Кудрявая вон глаз с тебя не сводит, бери не хочу, — а вот на этой фразе Чуя натурально побагровел.              — Нет! Или мы оба уходим сейчас же, или я сваливаю, — прошипел он, зло сверкая глазами. Дазай, еле сдерживаясь, отчаянно цепляясь за последние остатки отсутствующего в такой нужный момент терпения, завелся, язвительно усмехаясь в ответ.              — Нам сказали отдохнуть? Я и отдыхаю! Я не виноват, что на такого карлика-уродца, как ты, никто не смотрит. Не порти мне, блять, вечер, и уйди, если нормально развлекаться в компании не умеешь, — прошипел он, наблюдая, как голубые глаза из темных становятся не только светлыми, но и тусклыми. Словно кто-то замылил пронзительный взгляд Накахары.       Повисла тишина. Дазай, опомнившись, быстро протянул руку вперед, желая извиниться, но Чуя уже отпихивал его в сторону, быстро двигаясь по направлению к выходу. Осаму оставалось лишь хлопать глазами, наблюдая, как рыжая макушка, скрытая дорогой фирменной шляпой, исчезает в толпе.              А потом…              — Мне нужно было быть приятным в общении только с ним… — истина настигла его столь внезапно, что стало смешно, стыдно и мерзко. Почему у него уже второй раз подряд вырубаются мозги в такой псевдо-ответственный момент? Что, блять, происходит раз за разом, стоит ему начать что-то делать для Чуи? Дазай, юркнувший в полубеспамятстве в туалет, поднял полный ненависти взгляд на зеркало, которое так некстати висело прям перед носом, замер на пару секунд и вспыхнул, как порох в миллиметре от спички. То есть мгновенно.              — Да твою ж мать! — Осаму в бешенстве хлопнул дверью, желая не то ее с корнем вырвать, не то закрыть, не то открыть; щелкнул замок, после чего раздался скрип — член исполкома просто сломал его. Ему оставалось только прикрыть глаза, игнорируя крики персонала вокруг, успокоиться и вернуться за столик, чтобы вскоре свалить оттуда — компания девушек ему резко опротивела, а мысли о резком уходе Чуи не оставляли в покое. Конечно же, он все еще был в черном списке везде, где только можно, поэтому извиниться не было возможности. Не очень-то и хотелось.              Дазай медленно, вяло шел по вечерней улице и думал. Внутри него разразилась настоящая Третья мировая: любопытство, гордость, эгоизм и его мерзкая, поистине змеиная натура требовали продолжения банкета, а здравый смысл и то самое «шестое чувство» верещали, что нужно остановиться, пока не стало совсем поздно. И Осаму всем естеством понимал, что послушаться нужно вторых, но тем не менее, зная себя…              Разочарованный смешок вырвался сам собой. Он же, сука этакая, не остановится. Итак, попытка номер… Три, кажется? А может четыре?              

***

             Совет третий: «Узнай, о чем он мечтает и интересуйся его увлечениями».              Дазай, сидящий на следующий день у себя в неубранной полупустой квартире с телефоном в руках, аж жевать перестал от такой заявы. Крошки с его криво порезанного бутерброда из сыра и колбасы (как оригинально!) посыпались на брюки, рука уже устала пребывать в одном положении, а он все сидел и думал. И не находил должного ответа на эту задачу.              Увлечения? Какие есть у Чуи увлечения? Дазай впервые почувствовал себя немного глупо. Они знакомы почти… Год? Или больше? А он вообще не представляет, какие пункты в списке «на что убить свободное время» значатся у его напарника. На ум приходило только вино и сигареты, но это разве увлечение? Вроде нет.       Ну хорошо, пойдем методом «от противного»: что нравится подросткам в их возрасте? Вообще многое: игры, еда, кинотеатры, всякие популярные соцсети, блогеры, ютуберы, певцы-актеры-актрисы-модели и прочие; некоторым книги, прогулки, фотографирование, написание рассказов, рисование, косплей… Девушки. Или парни. Но ни одна из перечисленных вещей не лепилась к образу Чуи, сурового и беспощадного убийцы, который одним щелчком пальцев может убить десятки человек. Конечно, и влюбленность в Осаму тоже явно не часть Накахары на первый взгляд, а все-таки… А все-таки. Разве он интересуется чем-то? Чем?              Дазай обозлился ни на что из-за таких мыслей и дал себе мысленную пощечину. В реальности же с такой силой пихнул себе жратву в рот, что подавился и почти минуты три не мог откашляться. В горле першило ужасно, живот начал болеть из-за прерывистого дыхания и кашля, а слезы уже текли по щекам. Ох ма-а-ать… Кошмар. Вот до чего доводят все эти рыжие уебаны. Не зря их в Средневековье жгли…              «Попытайся влюбить его интеллект в себя. Если он чем-то увлечен, что-то вызывает у него страсть — пусть говорит! Часть этого состояния навсегда будет ассоциироваться с тобой».              Ну с Дазаем у мелкого будет только одна ассоциация — еблан конченый! Поэтому может нафиг такие советы?              Где-то глубоко внутри не то желудок, не то печень кольнуло очень дурацкое чувство: он же опять что-то сделает не так, и все старания пойдут прахом, верно? Да это… Почти априори. Осаму мог считывать людей за мгновения по движению рук, ног, головы, по мимике, манере речи, но все это — там, в мире порока, вражды, страха и жестокости, где он делает то, что может лучше всего — убивает. А в таких простых вещах, как интересы другого человека, Осаму сам себе на удивление терялся, как в непроходимом лабиринте. У него самого из увлечений одни шутки о суициде и их воплощения, поэтому и меряет он все по себе. Только глупо это.       Дазай вздохнул, почесал затылок и подумал: будь что будет. Хуже уже не станет.              И все же Чуя, как любой (не)адекватный подросток, вполне себе может интересоваться играми. Позвать его в центр с автоматами? А почему бы и нет?              — Чего? — когда Осаму спустя два дня в субботу озвучил свое предложение, Накахара встретил его почти с ненавистью. Но это была всего пара секунд презрения к такому-сякому Дазаю, потому что потом хорошенькое личико гнома задумчиво разгладилось. О, неужто он угадал? — А когда?              — Сейчас.              — Прям сейчас?              — Да.              Выразительное молчание было ему ответом на все вопросы. Чуя вздохнул и с видимым (а точнее, с показным) сожалением стал собирать все документы, которые он заполнял ранее, сложил все бумажки аккуратно в папку, потянулся, покряхтел, и с «неохотой» принял предложение напарника. Накахара и сам хотел сходить куда-то перед зачисткой одного из районов, которая планировалась в скором времени. Уж тогда-то им спуску не дадут.              — Веди меня, мой верный раб! — Чуя машинально увернулся от чужого пинка, направленного куда-то ему под зад, и выбежал первым из кабинета, который уже успел надоесть за несколько часов работы. Правда, потом выгнал из него тупую рыбину и закрыл комнатушку на все замки — подальше от греха.              На улице было прохладно и пасмурно. Дождь, хвала небесам, начался именно в тот момент, когда они входили в зал. На них волной обрушились шум, гам, крики, звон монет, скрежет и плач несчастных. Чуя недовольно сморщился из-за грохота, но послушно пошел к кассе. И замер. Дазай, подошедший следом, вопросительно поднял бровь.              — Ты звал — ты и плати, Дазаюшка! — весело и с таким удовольствием изрек Чуя, сияя, как начищенный медный таз, что Дазай очень сильно пожалел о своем решении. Он все же применил немного «профилактического насилия» по отношению к Чуе в виде пары болезненных тычков в бока и попросил дать им сколько-то фишек. Осаму даже не успел обдумать количество потраченных денег и нервов, как его схватили за руку и потащили к автоматам. И только Дазай вообразил себе, что сделал все правильно, как вся эта хрупкая идиллия рассыпалась на куски.              — Давай сыграем в это!              — Я что, ребенок тебе? — недовольно фыркнул Осаму.              — Я пришел сюда веселиться. Если у тебя мозгов даже на это не хватает, то мог бы просто сюда не тащиться, — тут же остудил его пыл Чуя. Дазай честно прикусил язык и затих, но его хватило на несколько жалких минут.              — Интересно, а с каких пор сюда пускают таких криворуких и кривожопых как ты? — Осаму не мог не начать стебаться над проигрышами напарника. Чуя рычал, матерился, но неуклонно проигрывал или Дазаю, или просто так, в одиночку. Шатен же нутром чуял, что делает что-то не то, но в такие моменты сдержаться просто не мог — тихо или громко ржал, ерничал, лыбился во все тридцать два и раздражал все сильнее. Он уже достал было телефон, чтобы посмотреть, что там и как делать дальше, но Чуя резко встал, вздохнул, увидел еще одну отвратительную статистику на экране и выдал то, чего не ожидал услышать Осаму:              — Я ухожу.              — Но у тебя же остались еще фишки!              — Похуй, — подросток демонстративно задел напарника плечом и направился к выходу. Дазая такой подход не устраивал:              — Ладно, ладно, я больше не буду смеяться над тем, насколько ты криворукий. Давай останемся.              — Не нужно. Если тебе охота постебаться надо мной — пожалуйста, мы шляемся по всяким закоулкам каждый божий день! Видимся в офисе! Мы вместе почти круглые сутки! Но сука позвать, чтобы испортить мой вполне спокойный вечер своим присутствием — это блять надо постараться, уебан!              — Ага, то есть я еще и виноват в том, что ты дебил, который привык, что ему все на блюдечке приносят с голубой каемочкой? — они мигом сцепились: Осаму напарник схватил за грудки, да так, что ткань натянулась и затрещала, а Дазай, не оставшись в долгу, приставил к чужой шее нож. Еще пара хлестких, мерзких во всех отношениях фраз — и Чуя, признавая свое поражение, выпустил чужую рубашку с пиджаком из рук, после чего, бросив напоследок что-то похожее «да чтоб ты сдох, елда», ушел восвояси. Дазай раздосадовано спрятал нож, так как на него уже начали бросать испуганные и любопытные взгляды, и вышел следом. Чуи, ожидаемо, нигде не было.              «Если он чем-то увлечен, что-то вызывает у него страсть — пусть говорит!»              Легко сказать. Дазай, сплюнув на тротуар, прислушался к себе и начал кое-что понимать. Озарение, как тогда, со вторым тупым советом, пришло резко.              Он просто мог спросить. Мог поинтересоваться тем, что его привлекает, какие вещи его интересуют. Он, Дазай, мог пригласить его на какую-то дегустацию вин или позвать на самую сопливую мелодраму, и это всяко было бы лучше. Боже, он просто мог прочитать содержимое его дневника и не ошибиться! Впервые за долгое время Осаму признался сам себе, что даже не может понять, почему лажает так феерично в присутствии напарника.              Он завалился в чужую квартиру часу в одиннадцатом вечера. Под плащом — вино, в кармане — пачка сигарет. Дазай уже просто не знал, как поступить, чтобы хоть что-то сдвинулось с мертвой точки, как увидел при входе в гостиную чужой дневник, лежащий на диване. Чуя, судя по звукам, плескался в душе. Это точно его шанс.              «На кой хер я вообще пошел с ним в ту кафешку. Конечно же, все бабы только слюни пускают, Дазай то, Дазай се… А я? Да кому нужен мелкий коротышка с комплексами, конечно, ага. Замечательно. Мне было очень приятно это услышать».       Ладно, тогда с замечаниями по поводу внешности Чуи Осаму правда переборщил.              Дальше были какие-то беспорядочные записи, неясные и странные, а потом Дазай наткнулся на запись с сегодняшнего дня, сделанную, кажется, совсем недавно. Она начиналась с описания работы, которую он выполнил, с каких-то нерешенных проблем, со споров с ним, и в какой-то момент все изменилось. Полностью исчезли «крепкие словечки», стал несколько другим почерк. Осаму приподнял бровь.              «А ведь все выглядит так, словно он знает. Как будто я не вижу, что он преследует какую-то цель, пытаясь меня или туда, или сюда затащить. Раньше мы вне работы собирались столько раз, что по пальцам одной руки пересчитать, а здесь, за эти несколько недель уже дважды или трижды куда-то выбирались. Да и в прошлом — только придирки, унижения, самооценка выше потолка, а сейчас… Почему-то есть дурацкое чувство, что эта его преднамеренность, мотивы которой я вообще не понимаю, портит все, что он делает. Хах.              И все же… Я сдаюсь. Я уже просто физически устал мучиться из-за каких-то чувств, которые никому не нужны. Даже мне самому, потому что они выматывают до состояния овоща. Вот и сегодня. Снова споры, снова касания, снова у меня сердце ловит пять инсультов за секунду… А я уже устал. Устал нервничать в его присутствии, устал мучиться из-за какой-то там ревности, устал слышать от него горы мата, пошлых шуток и унижений. Как сегодня. Я шел туда просто расслабиться, просто посидеть и спустить деньги на бесполезное и кратковременное веселье, а в итоге мне снова пришлось терпеть насмешки, которые словно преследовали цель меня втоптать в грязь по самые уши. И ведь я им верю. Я знаю, что Дазай мудак сраный и нормально говорить не умеет, но я ему верю, потому что это ебучая влюбленность просто выше моих сил. Как же мерзко от самого себя.              Я устал.              Я больше не хочу его видеть».              «Мои увлечения:       — вышивание крестиком       — рисование       — коллекционирование вин и наклеек       — Осаму ❤❤❤       — настольные игры       — спортивные аниме».       Чуя, вернувшийся в комнату спустя всего пару минут, застал пустоту и чуть смятый плед, который, по его воспоминаниям, был ровным-ровным — сам складывал. Недоуменно повертел головой, а потом в самых расстроенных чувствах принялся что-то строчить в дневник о своих планах на следующую неделю.              Дазай, стоящий в этот момент за дверью его квартиры, впервые почувствовал что-то отдаленно напоминающее боль и стыд. В груди. Там, где уже несколько лет ничего не болело.       Там, где, кажется, у него вообще ничего не болело в принципе. Никогда.              

***

       А еще спустя два дня что-то сломалось, перемешалось в ранее намеченном маршруте Осаму, который он и не сказать чтобы очень жестко планировал, но все-таки не хотел так сильно менять. Точнее, он уже ничего не хотел.              Началось все с очередной миссии, которую они даже не запомнили. Задание казалось преступно легким, а на деле — Чуя в своей любимой квартире лежал на диване с перевязанной головой, так как пуля задела лоб, и рукой — это уже последствия драки с Дазаем. Да, и как только после этого «сраного кобеля, да чтоб тебя в трущобах выебали» пустили в дом… Еще одна неразрешимая загадка века. Удивительно.              С другой стороны, и выгонять сейчас Осаму смысла не было. Он весь день вел себя прилично, спокойно, только бросал странные взгляды здоровым глазом и больше ничем особо не мешал. Чуя только закатил глаза, копаясь в своем новеньком ноутбуке на Нетфликсе. Пара-тройка минут — и он торжественно водружает на стол устройство, запуская к просмотру нашумевший ранее сериал. Дазай узнает его без труда. Читал пару статей о нем в сети.              — Arcane?              — Да, он самый, — минута молчания. — А ты откуда знаешь?              — Я смотрел, — бессовестно врет Осаму, знающий по отзывам почти весь сюжет и смысл вплоть до мелких деталей.              — Неужто понравилось? — Дазай морщится.              — Наверное, да, — «признается» он, и Чуя дивится еще больше. — Графика отличная, герои неплохие. Есть, конечно, сраные клише, куда ж без них, но…              — В первый раз слышу, что тебе что-то подобное понравилось! — Осаму оборачивается и застывает. Чуя смотрит очень-очень серьезно, его голубые глаза искрятся напряжением. — И? Любимый персонаж есть?              — Силко.              — Ой блять, кто бы сомневался.              — И Вай, — тут же хитро добавляет Дазай, и Чуя… Улыбается. А?              — О, это одобря-я-я-яю! — тянет он, сладко потягиваясь. — А го вместе посмотрим? — он возвращает ползунок на начало серии. — Мне как раз осталось совсем немного…              — Хочешь проспойлерю? — тут же вся радость с лица Чуи слетает, он краснеет от злости и начинает драться, забывая о ранах, а Дазай от восхищения и счастья — найти такое слабое место! — аж светится. Диванное побоище прерывается разве что началом серии.              В итоге они целых три часа просидели в квартире у Чуи, смотря сериал, осуждая и обсуждая поступки героев, строя теории о том, что будет в продолжении, причем оба и думать забыли о соперничестве или вражде, царившей между ними. И говорил больше Чуя: увлеченно, ругаясь, отчаянно и активно жестикулируя, что вкупе с его пляжными шортами и дурацкой футболкой с черепом выглядело смешно и по-своему… Мило? Дазай очнулся от какого-то транса в тот момент, когда Накахара пошел за лимонадом в пятый раз — после столь бурного обсуждения очень хотелось пить. Осознание — как удар под дых.              Значит, именно это подразумевалось под «интересуйся его увлечениями»? Осаму скептически нахмурился, чувствуя себя дураком. Как-то у него совсем не вяжется с Чуей…              — На. — на стол водружается бокал с лимонадом. — Попил? А теперь на выход, — Дазай только бубнит что-то под нос, совершенно недовольный таким раскладом. Чуя продолжает гнуть свою линию. — Давай, давай. Я спать хочу, и мне тут твоя туша совсем не сдалась.              — Ну Чуечка!              — Пиздуй, псина. Гудбай, все, не порти мне вечер своей рожей, — и хоть Чуя бранился, как мог, они оба понимали — он страшно доволен временем, что они провели вдвоем.              Дазай каким-то ранее неработающим отделом мозга подумал, что он, наверное, тоже рад. Совсем немного. Вот совсем-совсем-совсем немного.              Однако Осаму не был бы собой, если бы не собрался что-то сказать на прощание, стоя в коридоре, причем что-то обидное и мерзкое. Он уже перебрал десятки вариантов в своей голове, выбрал самый лучший… Но план рассыпался на кусочки, и снова это чувство глупости, неправильности происходящего. И абсолютное непонимание того, что нужно было делать.              Совет пятый: «Смотри на него зачаровано»              «Как вести себя с мужчиной чтобы он влюбился? Он должен чувствовать себя неотразимым в твоем присутствии. Исследования показали, что влюбленные смотрят друг на друга 80% времени общения».              Чуя пил свой лимонад, стоя в своей домашней одежде, такой непривычный и беззащитный. Свет ни на кухне, ни в зале не горел, и единственным освещением были огни ночной Йокогамы, пробивавшиеся сквозь панорамные окна. Дазай и сам не понял, в какой момент начал «смаковать» ранее поднадоевший облик напарника. Ноги стройные, кожа мягкая на ощупь, ровная и гладкая, пусть и вся в шрамах — Осаму задумался, а могли ли вообще быть проблемы с кожей или с телом у того, кто чисто технически не является человеком? Волосы в темноте коридора казались почти каштановыми, как у него. Интересно, Чуе бы пошел черный?              — Дазай?              И глаза. Что-то снова сломалось, уже не в насквозь больной голове, а глубоко внутри. Они светились в темноте, а точнее — самый низ радужки сиял из-за отсветов все тех же огней города, верх казался иссиня-черным, бархатным и темным, и выглядело это очень красиво. Руки дернулись достать телефон и снять.              — Эй, придурок? Чего встал?              — А? — ох. Какая глупая ситуация. Уебищная, если быть более резким. Дазай забыл, как хотел пошутить, и вообще все вылетело из головы, поэтому он слабо улыбнулся — и теперь уже сердце Чуи сделало кульбит — и выдал: — Да. Гудбай, вредная тощая задница. Надеюсь, тебе скоро кто-нибудь присунет.              — Эй!       Уже в подъезде, который стал ему едва ли не вторым домом, Осаму прижал руку ко рту, понимая, что он нихуя не понимает. Ебаный философ, прозрел, да как вовремя. Но это было полбеды: куда более пугающей предстала перед ним очевидная правда. Ему все меньше нравится происходящее, потому что он потерялся сам в себе, и все больше хочется продолжать, потому что ничего подобного он раньше не чувствовал. Потому что что-то внутри так приятно и сладко освещает его жизнь, что за этим чем-то тянешься, как за дозой.              Что, черт возьми, с ним такое?              

***

             И Дазай действительно не остановился. Совсем. Он продолжил свою деятельность, чувствуя, что теперь лед наконец-то тронулся с места. Осаму смог еще дважды завалиться в чужую квартиру под предлогом просмотра сериалов, но только в первом случае он действительно пялился в экран, нещадно критикуя развивающееся действие. Во второй…              Совет пятый почему-то действовал слишком хорошо и правильно: Чуя, казалось, ничего не замечал, а Дазай пялился, как проклятый, лишь изредка стараясь вникнуть в смысл фильма. Накахаре он, кстати, понравился, и тут надо было пошутить, что Осаму приглянулся сам Чуя… Смешно, потому что бред. Бред чистой воды, ибо… Ибо что? Позорище, Дазай, уже даже сам себя понять не можешь.              «Твою мать, почему он так пялился на меня? Совсем как в тот вечер… Блять… Пиздец, я его просто не понимаю. Но… Очень-очень-очень приятно. И стыдно. Блин, пиздец какой-то. Неужели?.. Да ну. Бред».              Дазай, читающий это в тот момент, пока Чуя разгребал на кухне настоящий балаган из документов, самодовольно улыбнулся. Ага, все-таки начало получаться!              «На улице так холодно, ужас просто. Радуюсь тому, что мне вообще никуда не надо. Решил попробовать приготовить новое блюдо, получилось сносно, причем очень даже. Единственное — дорогие продукты, но…».              В стол дневник Осаму убирал, совершенно недовольный таким обращением к своей персоне. Они целый день пробыли на миссии с Чуей, а о нем ни слова! Вообще ни словечка. Хотя он вроде и не делал ничего странного… Но даже так! Все равно!              Дазай не понимал, как быстро он тонул во всем этом. Его больное сознание даже не воспринимало происходящее как что-то, не обусловленное холодным циничным расчетом, и выглядело это так, словно Осаму прыгнул с корабля в холодные воды северных морей, и начал погружаться на дно, продолжая распевать песни, которые горланил еще на борту. Он не видел всего того, что, к его скорому разочарованию, видел Чуя.              Миссия в тот день была совершенно неудачной. Порча — и Накахара снова лежит кровавым комом у его ног, худой, дрожащий и скулящий, как побитая псина. Все вокруг мертвы. Дазай, зная, что его «слабость» никто не засвидетельствует, берет бренное тело напарничка на руки и тащит к чужому автомобилю, который вскрывает одной рукой: простой удар в стекло и волшебная кнопочка открывания двери всегда помогали.              Он даже усаживает — не бросает, не швыряет, не запинывает — Чую на сиденье, вытирает ему кровь с лица, осматривая повреждения. Выдыхает с легким и неприятным для себя облегчением, когда понимает, что по большей части кровь чужая, и ран не так много. Везет аккуратно свою ношу в лазарет, где и оставляет его на лечение у новой медсестры, которая, говорят, способна поставить на ноги всего за несколько минут. Ну-ну, давайте, дамочка, продемонстрируйте свой талант.              Дома у Чуи тихо. Все также пахнет корицей, пряниками, теплым молоком — аромат уже почти знакомый и живо ассоциирующийся с настоящим, полноценным домом, словно у обычных людей, как бы странно и мерзко это не звучало. Осаму хмыкает, проходя внутрь, и оглядываясь. Ладно, наверное, тут правда уютно. Даже не наверное.              Руки уже привычно нащупывают крючок под столом, крышка легко поднимается. Дневник на месте. Впервые за все это время мелькает дурацкая мысль — а вдруг Чуя знает? Но нет. Дазай почти уверен, что делает все незаметно, и у мелкого нет поводов его подозревать.              «До сих пор не отмылся от этой грязи. Просто надеюсь, что Озаки меня выгородит и поможет скрыть убийство. Кажется, у девчонки есть родные, прилезут еще…».              Дазай нахмурился. Убийство — ладно, это в обиходе их вещей. Это, черт возьми, их работа. И их никто никогда не выгораживал, потому что все было обговорено заранее — алиби тоже. Тогда почему здесь описывается эта ситуация? Плохое предчувствие пугающе кольнуло грудь.              Осаму, увлеченный сим не слишком лицеприятным с точки зрения морали чтивом не услышал, как в подъезде начали раздаваться чьи-то громкие шаги, хотя раньше такой оплошности не допускал.              «Я настолько устал от всей этой беготни, от наших посиделок, когда хочу коснуться его тела, его губ, что просто блять не выдержал. Я пришел в тот бордель, куда обычно хожу передавать поручения Коё-сан, но уже как клиент. Вообще не помню, что было дальше. Но у нее были длинные волосы, такие шелковистые. Интересно, какие они у Дазая?       Неважно.       Я пытался ее трахнуть».              Сердце сделало такой кувырок, что на мгновение перестало хватать воздуха. Перед глазами поплыли неприятные черные круги. Чуя… Пытался спать с кем-то?..              Ему должно быть все равно, но какое-то невиданное ранее чувство душит, тянет, заставляет в груди все неприятно полыхать и ныть. Осаму неосознанно хватается за пиджак и слабо его стискивает. Шаги останавливаются под дверью, а потом продолжают движение вверх. И спустя время возвращаются назад.              «Ах да. Еще у нее над губой была родинка, и это портило все впечатление. Я специально пытался снять ту, что была похожа на него. Без толку».              Дазай неприятно лыбится, стискивая бумагу до треска, очень опасного — еще порвет страницу ненароком.              »…и ничего в итоге не вышло. Она — просто покорная шлюха, которая сделает, что угодно, если ты ей хорошо заплатишь. Нет никакого внутреннего стержня, нет того, чем так выделяется Дазай. Она еще и улыбалась по-скотски довольно, пока стаскивала с меня штаны. Мерзкая шмаль».              И чему, интересно, Осаму так радуется, читая столь нелицеприятную характеристику совершенно незнакомого ему человека?              «Я взбесился до состояния, когда уже просто не соображаешь. Кажется, она пыталась кричать… Я не помню. У меня даже не встал, как она не старалась, потому что перед глазами вообще другое лицо.       Умерла она без боли. Я просто свернул ей шею.       Озаки злилась, сильно, пусть и обещала помочь. Просила больше не появляться на пороге ее публичного дома.       А кстати…».              Почти мазохистское удовольствие. Дазай улыбается снова, но уже как-то надрывно, болезненно. Он сам не понимал, почему так реагирует на обычное убийство самой обычной шлюхи. Но внутри все орет от какого-то иррационального осуждения и удовольствия. Осаму трясущимися руками начинает переворачивать лист, так как у всей этой мазни есть очевидное продолжение, и неожиданно замирает, глядя на то, как трепещут его пальцы и запястья. Ужас. Интересно, с чем это связано?              «А еще я все знаю, уебок. Можешь радоваться)))».       Ярким красным маркером, небрежно, с подтеками, как будто кровью. Во всю страницу.       Что?              Что эта запись делает тут?              Дазай чувствует, как внутри все немеет. Он пытается аккуратно закрыть дневник, но тут слышит, как ставят стакан на стойку для телевизора. Осаму вздрагивает. И поворачивается, понимая, что назад пути нет.              Чуя выглядит настолько уставшим, что на него больно смотреть. Он чуть пошатывается, когда с каким-то разочарованным удовольствием смотрит на то, как тетрадь с хлопком падает на ковер. Накахара не удивлен, не зол. Он устал.              Просто устал жить во всем этом дерьме, которое заварила мерзкая личность, сглатывающая сейчас слишком громко и испуганно.              — Ч-чуя?              — Проваливай, — Накахара поднимает бокал, в котором Дазай признает вино. Однако посуда являет собой обычную прозрачную кружку, и это немного напрягает: чтобы такой ценитель и так пренебрегал всеми правилами и приличиями распития столь прекрасного напитка?              Но эта мысль мгновенна, как вспышка фотоаппарата. Тут же в голове роем кружатся другие, начиная от того, насколько красиво выглядит широкий небрежный порез на одежде Чуи после миссии, обнажающий подтянутый живот с кубиками, заканчивая идеей быстрой и болезненной смерти от чужих рук.              — Чуя, я могу…              — Нихуя ты не можешь, Осаму, — Накахара горько смеется, прикрывая глаза рукой. Только сейчас Дазай отмечает, что вообще-то у него на немного грязных щеках есть две чистые дорожки. — Вот просто нихуя. Сгинь нахуй, я больше не желаю видеть тебя рядом с собой.              — Но…              — ПРОВАЛИВАЙ! — крик настолько резкий, громкий, неприятный, что он почти оглушает, заставляя отпрянуть. Чуя выхватывает нож с потрясающей скоростью, и Дазай, находящийся в каком-то пограничном состоянии, не успевает среагировать. Лезвие входит точно в плечо. Теперь вскрикивает уже Осаму.              Он шипит, пытаясь вырваться: его одним, черт возьми, ударом сшибли с ног, повалили наземь, придавили всем весом, еще и ранили довольно сильно. Дазай дернулся, пытаясь посмотреть, что происходит, и замер.              Чую лихорадило так, что рукоять ножа в его руках гуляла, словно бы лежала на старой, дребезжащей стиральной машине. Слезы лились бесконечным потоком, а глаза сияли, как в ту ночь. Но тогда в них было удивление, спокойствие, радость. А сейчас — страх и ненависть, просто бесконечные отрицательные чувства, все, которым есть в человеческом мире названия и которые, казалось, сейчас текли внутри него вместо крови.              — Сдохни, — задыхаясь и странно булькая явно сдавленным от рыданий горлом, протянул Чуя, и после сбился на сиплый, надрывный шепот. Дазай тихонечко выл, буквально обезумев от боли в плече — своими движениями Накахара еще больше разворачивал ее, вгоняя лезвие глубже. — Просто сдохни и не появляйся больше рядом со мной… Н-не… Н-не хочу тебя-я-я видеть! А-а-а!              Чуя громко-громко всхлипнул, и весь сжался, поник, как цветок, увядший в одно мгновение. Дазай глухо-глухо простонал от боли и приподнялся — ему не мешали. Накахара только всхлипнул крайний раз и, падая, спотыкаясь буквально об воздух, выбежал вон из квартиры, отчаянно крича. Осаму с трудом оперся спиной на подлокотник дивана и вытащил, еле сдерживая самые настоящие крики и рыдания из-за боли, нож. Ну нихуя себе страсти…

***

             Дорога до дома была странной. Казалось, квартира Чуи всего в один миг опустела, превратившись в мертвые бетонные стены: исчезли и огни города, скрытые туманом, пропал и запах корицы и меда — его сменил мерзкий, холодный воздух, наполненный слабым ароматом крови, вина и земли. Последнее случилось по вине гнома, который, убегая, опрокинул на пол здоровенный горшок с цветком.              Ах да, к чему это.       Осаму нашел кое-как бинты, перекись, какие-то стерильные повязки, умудрился обработать свое раненое плечо, и теперь в одиночестве шлепал домой, понимая, что, кажется, сломался. Не только он сам, но и мир вокруг него тоже. Рассыпался, как сахар из банки, случайно стоящей на самом краю стола и случайно задетой чьей-то неосторожной рукой. Разбился, как то стекло в ванной Чуи. Разлетелся, как разлетаются мерзкими кровавыми ошметками враги, раздавленные чудовищной силой гравитации.       Было холодно — осень, причем поздняя. Дыхание на мгновение застывало снежным облаком в воздухе и растворялось в вечернем мраке.              Получается, он влюбился. Влюбился. Влюбился…              Дазай был гением. Его цепкий ум, наблюдательность, очень тонкая способность анализировать людей и события, его соображалка, работающая на полную мощность почти на постоянной основе, его стальные, нет, железобетонные нервы делали из него просто идеального мафиози. Почти без слабостей — не считая этого идиотского стремления умереть. Просто невероятно удачное слияние черт в одном человеке.              Однако сейчас Осаму видел в себе, таком идеальном со всех сторон, огромный изъян. Пустота. Он был словно алмаз, красиво ограненный, сияющий, манящий, но это — просто тонкая оболочка, хрупкая, а внутри он полый. Пустой, ничего не значащий. Красивый внешне и уродливый где-то глубоко, куда никто еще не смотрел.              Он, черт возьми, даже не понимал, что творит. Он просто не знал, что может чувствовать.              А ведь правда. В присутствии Чуи последние несколько дней или недель сами собой потели руки, а сам мелкий становился каким-то чересчур привлекательным. Легкую дрожь Осаму также списывал на простуду, к которой причислял влагу на ладонях — немудрено, он же бегал по порту в одной рубашке и пиджаке с плащом поверх. И почему-то ему тогда не хотелось останавливаться на важном факте: прошлой зимой он и без пиджака носился по морозу, и его не проняло. А сейчас здоровье вообще бычье стало, после стольких-то тренировок и миссий.              Интересно, а когда это случилось? Когда перестал понимать, что происходит с ним, что он делает и почему поступает так или иначе? Недавно, на днях? Или сегодня? Или когда впервые полез на те дурацкие сайты? Или в тот момент, когда сунул свой длинный-длинный нос в чужое пространство, интимное и недоступное для других?              Слезы. Вау. Он умеет плакать? Он не знал. Осаму вздрагивает крупно, как-то отчаянно, и неожиданно начинает смеяться. До дома, который был рукой подать, в соседнем здании, несчастный шел целую вечность. А если точнее, то он просто потерялся. Вокруг парк. Тишина ночи.              Никого.              И Дазай заходится такими рыданиями, что будь тут случайные свидетели — они бы сбежали в ужасе, спутав истошные крики с визгами монстров. Осаму тяжело, грузно осел на холодную траву, оказавшись в унизительной позе на четвереньках, и закричал, закричал снова, не зная, куда деться от этой страшной боли внутри.              Ему всегда казалось, что он мертв. Когда ему было шесть или семь и он только-только начинал свой путь под крылом Огая, это было весело — считать, что он не простой ребенок, а вот такой вот, особенный. Когда ему исполнилось тринадцать, он думал, что действительно не очень-то и живой. У Мори были и другие дети-воспитанники, но все они мертвы или с психологическими травмами рассованы по лучшим детдомам Японии. А ему, Дазаю, было все равно, поэтому он справился. И сейчас, лет в шестнадцать, он правда хотел умереть, он искал смерти, обожествляя ее с каким-то истеричным, злым сарказмом замученного жизнью человека.              Поэтому сердце у него покрылось грязью, пылью, копотью и ненавистью, кровью, смрадом, жалостью к себе и жестокостью к другим, и все это слилось в одну корку, через которую ничего не могло и никто не мог пробиться. И он сам не понимал, не хотел видеть и чувствовать, как этот духовный оплот всего живого в нем шевелится, как оболочка трескается с каждым днем все быстрее. И почему-то открытое, бьющееся, такое обычное сердце, как у всех людей, болело страшно, болело сильно и жутко.              И Дазай не знал, почему оно болит.              Он в истерике прокатился по траве, оказавшись лежа на спине. Узкая грудь вздымалась в почти нереальном ритме, быстром и тяжелом, глаза болели и не переставали слезиться, а щеки пылали от соленой жидкости на них. Боже. Почему чувствовать так больно?              Повязка, задетая еще в битве с Чуей, окончательно сбилась. Он смотрел на мир двумя глазами, просто одним — чуть более светлым и не привыкшим к яркому свету, спрятанному от всех сперва из-за травмы, а потом — из-за тупого, как кусок камня, желания выделиться в своих же глазах.              Дазай хрипло вздохнул и сжался в комок. Все, что осталось перед его глазами — чуть жухлая, но все еще зеленая трава, которая медленно покрывалась мельчайшими кристалликами снега. Дыхание Осаму плавило их.              Сердце продолжало биться, уже не желая быть закованным в какую-то там броню. Дазай продолжал жить, и теперь, кажется, причин это делать у него прибавилось.       Ему нужен Чуя. Ему обязательно нужно с ним поговорить.       

***

             Вот тебе и поговорили, быстро, как-то скомкано и неловко думает Осаму, незаметно скользя взглядом по щуплой фигуре напарника. Тот в какой-то новой одежде, что больше его прежней на пару размеров, и какая-то болезненность, нездоровая щуплость фигуры лишь усиливается.       — Все ясно? — Огай непреклонен, как гора Фудзияма; жесткий и крепкий, словно алмаз. И ежу понятно, что после случившегося работать им, Чуе и Осаму, вместе — плохая и действенная попытки смертоубийства. Но это Мафия, и здесь законы четкие и беспощадные. Уже третью миссию подряд они молча, безжизненно выслушивали детали задания, брали на парковке машину и в такой же глухой, мертвой тишине ехали к месту назначения. Чуя никогда не садился теперь вперед, ошиваясь на пассажирском сидении. Дазай больше не подкалывал и не возмущался, стоило рыжему недоразумению закурить в авто с закрытыми из-за дождя окнами.       — Да, босс. — хоровой ответ, секундная тишина. Стучат каблуки туфель по полу, шуршит одежда. Ни звука. Ни малейшего. А раньше их драки слышали на другом конце Йокогамы…       Дазай снова садится за руль. Терпеливо ждет, пока Накахара, забежавший за чем-то, спустится вниз, откроет заднюю дверь и выругается. Помнится, когда-то давно они ехали на таком же корыте, где про задние сиденья даже не слышали.       Чуя с нечитаемым лицом садится вперед и демонстративно хлопает дверью так, что держащаяся на соплях магнитола пулей вылетает из гнезда. Дазай прыскает. Внутри все загорается от того, что Чуя, пусть и в силу обстоятельств, сидит рядом с ним. Когда мелкий пытается закурить и не находит зажигалки, Осаму молча протягивает свою. Тот принимает.       Чувство тупого восторга и обожания всех и вся усиливается пропорционально каждой затяжке отвратительными дешевыми сигаретами. Такое обыденное действие, а Осаму рад невероятно. Как щеночек. *              — Где Чуя? — Огай еле слышно хмыкает. Откладывает в сторону документы. Складывает, повинуясь старой привычке, руки под подбородком, опирается на них, и смотрит. Его темные глаза тут же приобретают кроваво-красный оттенок, и становится сложно дышать: радужка яркая, опасная, взгляд требовательный и тягучий, как густой мед или, что хуже, венозная кровь. Осаму уже не раз признавался себе, что у него два скрытых чувства в подобной ситуации: хочется научиться делать так же, чтобы таким простым жестом втаптывать людей в грязь, а вместе с тем — убежать далеко, спрятаться, скрыться. — Его нет на месте уже неделю.       Мори помолчал некоторое время. Его преемник, откровенно говоря, выглядел отвратительно. Вроде бы все осталось тем же: волосы, черный выглаженный костюм, бинты, свежие и чистые. Но под глазом просто чудовищных размеров круги, губы искусаны, руки мелко дрожат, на повязках кое-где проклевывается кровь, если хорошо присмотреться. Да и взгляд жутковатый, замыленный от усталости и бесконечных раздумий.       — Мори-сан, где он?       — Он пришел ко мне пять дней назад и доложил, что отказывается впредь с тобой работать. Объяснился. И ушел на задание, где схватил два пулевых из-за невнимательности и горячности. — мужчина вещает спокойно, без спешки, без каких-либо эмоций. А Осаму свои чувства теперь прятать сложно. Его глаз распахивается широко, а губы тут же ошарашенно приоткрываются. — К счастью, ничего жизненно важного задето не было. — пауза. — Хироцу смог быстро его привезти к нам в лазарет.       — И теперь…       — Он отдыхает. Я в курсе всего, что случилось, Дазай-кун. — Осаму кривится. Кто бы сомневался. Однако мозг, просто сваривший самого себя в котле отчаяния, самобичевания и ненависти ко всему, даже не задумывается особо: а как это случилось? А кто проболтался, Чуя, или другие узнали? — И не мне читать тебе нотации о моральной стороне случившегося.       — Угу.       — Однако… Коё пришла в тот момент, когда он почти активировал Порчу. По собственной воле. — подросток ошарашенно сглатывает. — И при этом он уже убил с десяток человек. Если бы не те пулевые, мы бы сейчас говорили о растерзанном трупе подростка.       — М. — Дазай опускает взгляд. Он не хочет думать о том, что сейчас чувствует. Огай полностью соответствует своему «призванию»: ничуть не стесняется в выражениях и говорит спокойно о тех вещах, которые способны довести окружающих до ручки.       — Думаю, он пытался таким образом покончить с собой.       — Чт-       — У тебя есть какие-то планы на поздний вечер? — неожиданно спрашивает Мори-сан, и Осаму удивленно смотрит на него, прежде чем отрицательно помотать головой. — Тогда думаю, вам есть, о чем поговорить.       На стол мягко опускается недавно вынутый из верхнего ящика стола ключ. Подросток смотрит на него без каких-либо эмоций. Не понимает, что от него хотят.       — И где он в итоге?       — Говорят, в «нашей» больнице недавно обосновалась врач-эспер, которая способна поставить на ноги кого угодно. Иди.       Мори машет рукой, мол, свободен. Дазай, помедлив немного, берет со стола ключ. На нем значится аккуратный номер «346», и это, вероятно, палата, в которой прохлаждается слизень.       — А если поговорить не получится, Мори-сан? — догадываясь о следующих словах, все-таки уточняет Дазай. Мори хмыкает.       — Вы потрясающий дуэт, которому нет равных в Йокогаме, самое сильное и действенное оружие в тех моментах, когда нужно устроить мясорубку. Вам приказывают — вы исполняете. И даже ваше высокое положение не дает вам поблажек. — Огай устало прикрывает глаза. — Мне плевать, как и когда, но вы обязаны решить эту проблему.       — Слушаюсь.       Город задумчиво окутывала тьма, смешанная с холодным морским воздухом, противным запахом газа и пыли и отчаянием. Солнце уже почти зашло за горизонт, когда Осаму наконец-таки появился перед зданием областной больницы, с которой Мафия имела свои связи и договоренности. Дазай, призвав на помощь все известные ему божества, смог сквозь пелену тупорылой усталости и недосыпа мило переговорить с медсестрой и вызнать всю нужную ему информацию. Дальше — дело техники: аккуратно проскользнуть к лифту, наврать с три короба проходящей мимо толстой врачихе и оказаться-таки перед нужным помещением с аккуратным строгим рядком цифр.       Нужная дверь открылась без труда, медсестра, копавшаяся в документах за стойкой, даже не шелохнулась, когда Осаму тихо шлепал мимо нее. Дазай аккуратно вошел внутрь, прикрывая за собой, и обернулся, чтобы замереть от чего-то тянущего, неприятного и одновременно теплого внутри. Это он, что называется, соскучился?       Чуя спал. Он сидел, откинувшись на целую гору из нескольких подушек и закрыв глаза. В целом выглядел он чуть ничуть не лучше самого Осаму: потрепанный, уставший, со следами недавно пережитого потрясения во всем виде. Мерзко-белоснежные повязки покрывали сплошной коркой его руку и плечи, виднелись на шее и явно уходили все ниже и ниже по коже. При звуке открывающейся двери юноша тревожно повернул голову и тяжело вздохнул. Так обычно вздыхает уставшая молодая мать, отмывшая только что кухню от пачки пролитого растительного масла, когда видит любимого сына, разрисовывающего акриловыми красками отца новенький бежевый диван. Вздохнул. Но не проснулся.        Дазай тихо подошел и присел на край кровати. Взглядом ощупал каждый изгиб одеяла и чужого тела, спрятанного под ним, каждую царапину, каждый поворот остро пахнущих свежестью и стерильностью бинтов.       — Ты дебил. — еле слышно, но явно осуждающе протянул Осаму и слегка помотал головой. А потом, не то стесняясь, не то отчаянно осуждая такие убогие и слишком человеческие действия, осторожно накрыл чужое перебинтованное запястье своим и вздохнул тоже. Ладонь сама собой сползла ниже на тонкие, но мозолистые пальцы в царапинах и порезах, слегка их сжала. Тепло. — Ты такой еблан, Чуя.       Дазай готов был разрыдаться от мыслей, от чувств, от самого себя — жалкого, такого всего нежного и противно сентиментального. Он после воспитания в детдоме, после знакомства с Мори, после десятков проведенных им пыток и уже нескольких сотен убитых людей думал — нет, сам себя изо дня в день убеждал — что он мертв изнутри, что ему дорога только к петле или удачно пущенной в висок пуле.       А тут этот. Маленький и беззащитный щеночек, на которого наступишь — и он тебе не только ногу отгрызет, он тебя выебет, размажет ровным слоем по ближайшей стеночке и сверху утрамбует парой гравитационных дыр. И ведь Дазай, он…       — И я тоже дебил. Ублюдок тот еще. — ого, у него что, щеки покраснели? Какой ужас, какой позор. Дазай закрывает горящее лицо рукой, тяжко вздыхает и с явной неохотой убирает свою руку с чужой ладони. — П-п… П-пр…       Несколько долгих, мучительных минут тишины. Под конец Дазай, не выдержав пытки самим собой, встает и бросает резкое, истерично быстрое:       — Прости меня! И убегает вон из палаты, не забывая придержать дверь, чтобы та — не звука. Правда, Дазай вернется через пару минут, чтобы, окончательно свыкнувшись с неизлечимым диагнозом «запал на рыжего агрессивного детсадовца», оставить какой-то кривой и сумбурный поцелуй на чужой щеке, остро пахнущей лекарствами и бинтами.       Чуя, проснувшийся буквально через полчаса, даже в своем откровенно отвратительном состоянии будет уверен в мысли, что кто-то в его палате был, и этот кто-то — не медсестра.

***

      — Нам... Точно сюда? - Чуя еще раз сверяется с картами на старенькой мобиле. Дазай подходит ближе, наклоняется. Расстояние между ними совсем небольшое, и мысли сразу как-то путаются, смешиваются. Но нет. Нужно держать себя в руках... Руки... У Чуи очень красивые перчатки. Новые?       - Да вроде... В любом случае, стоять на улице еще хуже! - и чересчур бодрым шагом Осаму топает вперед, подходя ближе к огромному зданию. Чуя медлит и идет следом.       — Господи, какая вонь... - и точно. Запах странный, знакомый, ужасный.       — Мерзкое местечко. — Дазай беззаботный, как всегда, шлепает по странным грязным лужам на бетонном полу. Вокруг плесень, сырость, разводы не то от бензина, не то от крови, не то от масла. Ужасный запах, который бывает в плохо проветриваемых подвальных помещениях — хотя они находятся на складе с огромным количеством дыр в потолке… — О! Тут чьи-то конечности, глянь!       — Завали ебало, мы на задании, вообще-то. — и все-таки что-то тут нечисто. Чуя, встревоженно вынув руки из карманов, напряженно оглядывается. Ничего. Вроде бы все в порядке. — Дазай.       — М-м-м? — уже ковыряющий что-то в полу Осаму (боже, что за детский сад!) отзывается откуда-то, но Накахара его не видит.       — Дазай, ты где? — Чуя осматривается. Ничего. Колонны, точнее, бетонные столбы, пол, потолок… Напарника нигде нет.       — Я здесь. — молчание. — Подожди, ты куда ушел?       — Дазай, я тебя не вижу!       — Что за…       Осаму, стоящий вроде бы в том же самом месте, где и Чуя, оборачивается. Замирает, тут же обдумывая все и сразу; тысячи догадок проносятся в голове, и… Стоп… А разве они закрывали за собой ворота этого дрянного ангара, когда заходили сюда? И запах разве может быть таким ужасным в подобном месте? И почему все еще осталось чувство, словно они спускаются по наклонной? Хватает пары секунд, чтобы все понять.       — Слизень, осторожно! — слава Сатане, но реакция у них обоих отменная. Чуя за мгновение поднимает вокруг себя барьер из гравитационного поля, и десятки пуль, посыпавшихся как из рога изобилия, не причиняют ему вреда. Они льются со всех сторон нескончаемым потоком, и Накахара, еще больше встревожившись, вопит:       — Дазай!       — Все замечательно! — слышится откуда-то не то сверху, не то сбоку, и Чуя гневно цыкает. — Чуя, ты же понимаешь, что все, что мы видим — ненастоящее?       — И без тебя знаю, ублюдок! — когда Дазай, чудом нащупавший не то ящик, не то забытый кем-то холодильник и забравшийся на него минутой ранее, слышит громкий разъяренный рык — он смеется. И без какого-либо труда уворачивается от кинутого в него ножа.       Если глаза не видят — слушай, вдыхай, ищи противника по шорохам его вонючих старых носков. Кажется, что-то такое говорил Мори, когда завязывал ему глаза и заставлял тренироваться против двух вооруженных шестерок, когда у самого Дазая — бронежилет, «чтобы брюхо не зашивать по десять раз на дню», и его шесть чувств, одно из которых атрофировано.       Кажется, их цель была слишком наивной. Иллюзия сарая - нет, ангара или скалада - создана хорошо, но только запах подвальной сырости ни с чем не спутать, шарик из баночки с газировкой, купленной минут двадцать назад в автомате на парковке, по ровному полу катиться не будет — именно наблюдением за стекляшкой занимался Дазай перед нападением — а звук шагов отсутствует только у кошки.       — Чуя, влево! — Осаму слышит каждый его шаг. Каждый удар подошвы об пол. Ловко уворачивается снова от ножа, от второго ножа — видимо, уже любитель, если не профессионал — от удара сверху и мерзкой подножки. Дазай выкрикивает это, когда хриплый голос Чуи звучит совсем рядом, и напарник не заставляет себя долго ждать. Мимо пролетает крупное что-то, что удивительным образом смазывает иллюзию, как будто бы кто-то тянет на себя простыню и влияет этим на мнимую реальность. Осаму достаточно этой секунды, чтобы увидеть тощую фигуру со всклоченными волосами и двумя кинжалами. Противник готовится напасть, но, как говорится, пуля чуть-чуть быстрее, чем твое желание жить.       Холод пистолета приятно отдается иглами в руке. Пальцы уже по старой, годами поддерживаемой привычке снимают оружие с предохранителя за те доли секунды, что подросток вынимает пушку из-под пиджака. Выстрел буквально в лоб. Дазай чувствует на руках и даже на щеке теплую, пахнущую железом кровь, которая сама на вкус как поручни в больнице или на лестнице, и почти торжествует.       Почти.       Иллюзия никуда не пропадает, а справа, там, где слышится потерянное сбитое дыхание слизня, раздается опасный звук затвора.       Да. Пуля чуть быстрее, чем желание Дазая умереть красиво и без боли. Именно поэтому автоматная череда разрывает свистом воздух, и тут на рубашке Дазая образуется неровная цепочка из дырок. Одна из пуль достигает цели — бронежилет не бесконечный — и пробивает плоть где-то на краю плеча.       — Что? — Осаму специально громко, надрывно вскрикивает, пугая совершенно дезориентированного Чую сильнее прежнего, и картинно, шумно валится на пол, давая очевидную подсказку. Ну же, дурень, у которого на уме наклейки с феями и сигареты из ларька у дома, ну же, пойми ты, что я от тебя хочу! — Ах ты…       Накахара не просто в бешенстве — он ревет, как сотни демонов, активируя без какой-либо задней мысли Порчу. Осаму, у которого уже начинает неметь от потери крови рука, закатывает глаза. Зато… Зато от такого гравитационного поля не убежать. Никому. Чуя вырывает с корнем подпорки, которые держат на себе здания, и это фатальная ошибка — пол и стены не выдерживают. Слышится громкий треск, грохот, скрип ломающихся железных стержней, и Осаму мысленно дает себе обещание избить этого идиота, когда все закончится. Но план работает. Криво, шумно, опасно — но работает.       Противник не успевает увернуться, слышится нечеловеческий вскрик и грохот падающих кусков бетона; иллюзия мерцает, полностью растворяясь в небытие за несколько секунд. Их достаточно, чтобы, пошатываясь, встать, увернуться от шлепнувшей рядом потолочной плиты и схватить строптивого слизня за ногу.       — «Исповедь неполноценного человека». — в горле сухо. Эх. Давно он пулевых не получал, почти и забыл, какого это… Ай, блять, рука!       Чуя хрипит. Он, еле осознавая реальность, так как даже полминуты Порчи выводили его из строя, кое-как отшатывается, пихаемый Дазаем, и это спасает их обоих. В потолке зияет дыра, обрушения прекращаются, все затихает. Только сырость, затхлость и пыль.       — Сегодня… Нас по головке не погладят. — бормочет Осаму, чувствуя ужасную слабость. Ах точно, его никчемное состояние крайние недели, его ранение и зараза, изрядно погонявшая его перед вражеским выстрелом — все накладывается. Сознание уплывает, но даже так Дазай, невыносимый везде и всегда, успевает пробормотать: — Сегодня ты меня… П-потащишь…       «Когда мы оба проснемся», — мелькает мысль, прежде чем наступает темнота.

***

      Корица. Мед. И свежесть дождя, которая почему-то согревает, а не холодит.       Именно так пахнет в том месте, где приходит в себя Дазай, и это точно не больница. Все болит, глаза вообще не открываются, тошнота и слабость страшные. Рядом кто-то шевелится, стоит Осаму глухо простонать от невыносимого нынешнего состояния. В губы тычут что-то влажное. Чувствуется вода.       Пить.       Спустя пару глотков Дазай бессильно падает на подушки и наконец-то, собравшись с силами, открывает глаза. Потолок. Где-то ниже — источник света. Знакомая люстра, на которой он как-то хотел повеситься. Глаза Чуи, почти мерцающие в темноте, голубые и яркие, как всегда.       — Выглядишь отвратительно. — хмыкает тот и вздыхает. Убирает со лба полотенце — Дазай только сейчас его на себе обнаруживает — мочит его в тазу и аккуратно, но быстро обтирает Осаму. Тот понимает, что из одежды на нем — джинсы.       — А чего… Не в лазарете? — голос сиплый, аж слушать страшно. Чуя молчит до тех пор, пока не заканчивает начатое.       — Я сам тебе уже все зашил, пока ты был в отключке. — Дазай, несмотря на добавившуюся головную боль, начинает смеяться, тут же срываясь на страшных кашель, при котором каждое движение тела отзывается страшной болью. Он просто резко представил Накахару, вышивающего крестиком какую-нибудь милую картинку вроде пасхального зайчика. — Тебе добавить? Тц, тоже мне. Отдельное спасибо за бронежилет. — Чуя молчит немного. — У тебя вся рубаха была в крови, я думал, ты совсем откинулся, но… Только синяки. Мерзкие, но заживут.       Они оба прекрасно замечают, как дрогнул голос Накахары на этой фразе, и оба знают, почему. И если бы раньше Осаму не постеснялся бы подколоть напарника, то теперь, понимая, что его за такое удушат полотенцем и переломают стоящим рядом стулом все ребра, Дазай помалкивает. И наслаждается тем, как внутри все теплеет и приятно тянет от мысли: «Чуя переживает».       — Сколько… — договорить сил нет. Чуя прекрасно понимает его без слов.       — Где-то два дня. — он вытирает и свое лицо тоже, выкидывает полотенце куда-то в сторону; слышится плеск воды. И ложится рядом, крякнув не то от боли, не то еще от чего. — Я уже звонил Мори и все ему докладывал. — Дазай, перебарывая себя и свое нечеловеческое желание сдохнуть или отдохнуть, тычет в чужой бок, мол, а дальше? — Он разбирается с последствиями нашей неудачной миссии. Мы к херам снесли целое здание в порту, прибили несколько человек, которые вроде как были важны для одной из мелких организаций, и…       Чуя осторожно обхватывает Осаму, двигает его, стараясь не причинить лишней боли. До Дазая только вот доходит, что они лежат рядом и их разделяют всего несколько сантиметров. Становится почти жарко. Ладно, не почти. Тело буквально горит...       — В общем, нам дали отлежаться. Я не стал никого звать, сам потом сходишь в лазарет, если не помрешь до этого времени.       — Из тебя бы вышла прекрасная швея.       — Тебе мало надавали?       — Или вышивальщица.       — Ебало завали.       — О, а ты не думал стать дизайнером?       — Блять, Осаму, тебе в ебало дать или ты сам заткнешься? — Дазай хмыкает. Чувствует, что тошнота прошла, дышать стало легче. Сейчас бы проспать недельку-другую, а не вот это все…        Чуя затихает, переворачивается на спину. А член Исполнительного комитета, подумав пару секунд, делает совершенно дикую для себя вещь. И вообще творит какой-то цирк одного актера и одного зрителя. Он, еле-еле подтянувшись на руках, валится мордой вперед, куда-то в район чужого живота, вызывая болезненное «ох» у вынужденного соседа, приобнимает руками и затихает. Чуя не шевелится — страшно и непонятно, к чему это все и что дальше будет.       — Дазай? Ты совсем ебанулся? Дазай, слезь с меня, ты тяжелый, как слоняра.       — Нет.       — Дазай, тебя в детстве роняли? — Чуя пытается вырваться, но, видимо, и сам еще слишком слаб. Замирает, мстительно щипая поврежденную руку в районе зашитой раны, скрытой под бинтами. Хочется взвыть громче сирены: этот ублюдок отлично знал, что творит. — Псина.       — Слизень.       — Тупая рыбина.       — Карлик.       — Моральное уебище.       — Подстилка.       — Да я тебе…       — Прости.       Чуя застывает, так и не донеся свою сжатую в кулак ладонь до чужой спины, по которой хотелось стукнуть со всей дури. Дазай, и так белый, как бумага, еще и сереет, понимая, что сказал. Ему вроде и легче стало, а вроде и пиздец, что он только что сейчас ляпнул… О боже, убей его на месте, ты же изобрел сердечный приступ, используй его во благо!       — Не верю. — наконец, хрипит Чуя, и Осаму чувствует, как все становится на свои места. Он наконец-то сползает с чужого живота, укладываясь где-то под боком, и, не открывая глаз, выдает:       — Я тоже себе не верю. Но…       — Но? — голос Накахары дрожит. Дазай, чувствуя, что его сейчас четвертуют, пакостно растягивает непослушные губы в кривой улыбке, и насмешливо тянет:       — Но, хоть ты и с членом, я бы все равно тебя трахнул, ты знал?       Спустя пару секунд Дазай орет не хуже какой-нибудь белуги или разъяренной фурии: Чуя просто пинает его, попадая по отбитому где-то боку, а заодно стискивает руку с раной своими крепкими сильными ручищами.       Нет, ни за что. Чуя не простит. Он тупит временами, но мозги у него, слава богу, есть, и он прекрасно понимает, что этот ублюдок такой же урод, каким был. Что он точно так же будет издеваться, унижать, бросать одного на заброшках, избивать до потери сознания на спаррингах. Что он чертов псих, которому верить так же безопасно, как прыгать с надувным кругом в жерло вулкана. Но черт. Черт. Ч е р т.       Чуя чувствует себя совершенно разбитым, когда Дазай, все еще слабый после почти двух дней бреда, отрубается, и он, Накахара, материвший его почти десять минут всеми известными и неизвестными словами, поворачивается и закидывает свою руку на чужую тушу.       Мори ему сказал тогда пару ласковых слов, и Чуя еще полчаса курил на кухне, мечтая, как Осаму, о быстрой безболезненной смерти. И дома он их оставил, запретив показываться себе на глаза: Накахара объяснил, что раны обоим обработал, все зашил, жизни придурка ничего не угрожает, и Огай вынес приговор: пять дней они вообще на работу не приходят, чтобы он их не убил.       А потом, вздохнув, добавил: "Если не разберетесь со своими проблемами, вам добавит, кроме меня, еще и Озаки с Хироцу". И если Огай в гневе - Сатана, то Коё-сан - воплощение вселенского зла... Угроза действительно стоящая.       Чуя, краснея и забираясь ладонью в грязные пушистые волосы, думает, что так-то, чисто теоретически, он совсем не против такого поворота событий. Более того — ему даже нравится.       Дазая он не простит, нет. Никогда. Ему пришлось неделю проваляться с полным истощением в больнице, показаться в неприглядном виде перед Ане-сан, прорыдать три часа на улице и доставать обожжённую тетрадь из костра. После случившегося хотелось сдохнуть. Или убить всех. В особенности — Осаму.       Но всегда есть чертово «но», и оно у Чуи принимает уже почти год вид озабоченного психа, которого надо было заживо похоронить прям там на завалах, а не тащить к себе и не лечить его, выхаживая и заботясь.       — Не прощу. — фырчит Накахара. Дазай - эй, ты же спал! - хмыкает.       — Но ты даже так все еще меня любишь.       — Ебало завали, пока не уебал.       — И я тебя то…       — Если что, у меня под подушкой твой заряженный пистолет.       — Молчу.       Чисто теоретически, может быть, вероятно, Чуя не очень жалеет о случившемся, потому что надежда умирает последней, а тихий Осаму под боком выглядит обнадеживающе.       — Чуя…       — Осаму, спи, пожалуйста. — рядом слышится приглушенный кашель, потому что это первый раз в жизни, когда Накахара назвал напарника по имени. — Все завтра. Или послезавтра. Когда мы проснемся. И отдохнем. И… — Чуя только вздыхает, когда его еще раз обнимают, крепко, почти до хрустящих ребер. — Спи.       — Я тоже люблю тебя, слизень.