«Симулирую депрессию я. Просто включаю нашу песню и в ней тону. К сожалению, не красное вино разлито На наших шмотках, мы просто любим тишину»
Минхо снимает с Джисона всё, будто бы срывая с него ту маску, которую младший каждый раз натягивает, чтобы казаться сильным. Хану без одежды холодно, но сейчас все его мысли не об этом. Они о Минхо, который стоит так близко, так крепко жмётся, целует грубо и сдавливает его бока в своих руках. Сону плохо, потому что он не сдержался. Потому что он сейчас в той самой квартире, в которой прошли самые лучшие и одновременно худшие моменты в его жизни, и в которую он обещал больше никогда не возвращаться. Ли скулит, притягивая младшего ближе к себе, тычась с поцелуями тому в губы, пытаясь выместить на них всю свою злость и боль, которую испытывал целых четыре месяца. Джисон терпит. Потому что заслужил. Его сердце бьётся так сильно, будто готовясь вылететь из груди. И Хан ничего не может с этим поделать. Остаётся только таять в объятиях человека, которого начал считать любимым всего четыре месяца назад. Когда оставил его. «Послушай, хён! Думаю, в письме тебе будет ясно, что я пытаюсь до тебя донести уже целый год. Ты никогда не позволял мне сказать тебе это в глаза, и затыкал мой рот своими губами. Признаюсь, твои губы — верх всего блаженства, и за них я готов продать душу. Но сейчас, когда я понимаю, к чему всё это идёт, я вынужден раскрыть все карты. Помнишь Хван Хёнджина? Не думаю, что ты мог забыть своего лучшего друга, с которым общаешься и по сей день. Всё началось из-за него. Наши с тобой отношения — из-за него. Я был влюблён в него с первого курса, и не знал, как к нему можно подступиться. Единственным выходом начать общаться с ним был ты. С тобой было легче завести знакомство и начать дружить. Ты был очень открытый и дружелюбный, и в первое время мне было стыдно пользоваться тобой, поскольку ты был искренен. Но когда Хёнджин начал встречаться с моим лучшим другом, я просто перестал соображать. Я хотел отомстить. Не буду пересказывать тебе то, как мы начали встречаться, где произошёл наш первый поцелуй, и каким был наш первый самый ахуенный секс. Потому что это в твоей памяти, точно, отпечаталось надолго. Твои касания несравнимы ни с чем, и порой мне так хочется ощутить твои пальцы на себе. Думаю, тебе тоже нравилось касаться меня. Но это надо прекращать. Разве тебе не противно будет любить того человека, который нагло использовал тебя в своих целях? Прости меня, хён. Вот такой вот я двуличный и жалкий бельчонок, которого ты так сильно любил целый год. Которого ты так сильно опекал и с которого сдувал пылинки. Не стоило отдавать всего себя тому, кто просто взял, и выбросил это в никуда. Я не виню тебя, мой милый хён. И скажу больше, я очень буду скучать по твоему теплу и по твоим губам, которые так сильно помогали мне в те времена, когда было очень плохо. Ты стал для меня всем в то время, как я думал, что мне нужен был только Хёнджин. Оказалось, мне просто нужно было ощутить себя нужным кому-то. И я ощутил. Только вот совесть терзала и мучила меня весь этот год. Мне было плохо, потому что ты был рядом со мной, несмотря ни на что. Чёрт, хён, ты должен был послать меня куда подальше, когда только увидел. Почему ты открыл для меня своё сердце? Я пытался причинить себе физическую боль, надеясь, что это поможет заглушить душевную. Тогда ты застал меня в куче вещей, испачканных красным вином. Знаешь, на самом деле, это была моя кровь. Я сказал тебе, что пролил на них вино, чтобы ты не переживал. Потому что ты не должен беспокоиться обо мне. Сейчас три часа ночи, и ты так сладко спишь в обнимку с моей подушкой. Любишь мой запах? Я оставлю свой одеколон на тумбе, хорошо? Не знаю, для чего он тебе. Может быть для того, чтобы в порыве злости ты его разбил? Тебе станет легче. Наверное. Мне не хотелось подниматься с постели, и вырываться из твоих крепких объятий. Ты не поверишь, но мои слёзы… Ручьём текут сейчас, потому что мне очень тяжело это писать. Боюсь, что ты проснёшься, и увидишь меня с моим никчёмным чемоданом на пороге. Боюсь, что посмотрю в твои глаза, и увижу там ненависть. Поэтому и сбегаю, как последний трус. Как моральный кретин. Мне придётся сменить номер, чтобы ты не мог дозвониться. Это будет делать нам обоим очень больно. Поэтому, говорю сразу, хён, просто оставь меня. Я не стою тебя, не стою твоих переживаний и слёз. Я тот, про кого нужно забыть раз и навсегда. Прости, что разбиваю твоё сердце, как хрупкую хрустальную вазу о стену. Но чем дальше всё это зашло бы, тем больнее бы нам было потом. Не против, если я возьму с собой твой вязанный шарф? Он так вкусно пахнет тобой. И в нём тепло. Прямо как у тебя в ручках. Не грусти, хён. Я уверен, что ты найдёшь того, кто сможет склеить твоё сердце. И кто никогда тебя так не предаст, как это сделал я. Иди вперёд. Развивай своё любимое хобби. Танцы — это твоя вторая любовь, после меня, как ты всегда говорил. Я счастлив, что они доставляют тебе удовольствие. Пройди этот тернистый путь, пускай и без меня. Но знай, что я в тебя верю. Буду очень скучать. Прощай, любимый хён!» Минхо секунду за секундой прокручивал в своей голове строчки из того письма, чувствуя подступающие к глазам слёзы. В этот раз он их сдержит, потому что целых четыре месяца беспрерывно плакал, и обнимал подушку, которая так сильно пропахла телом Джисона. Но сейчас, когда он держит в руках своего маленького бельчонка, которого тоже потряхивает от неимоверного шока, он будет спокоен. Ли сдавливает Хана в своих руках, пытаясь показать ему, насколько сильно он соскучился, и прижимается к его губам всё с тем же трепетом, что и при самом первом их поцелуе. Губы младшего были такими же сладкими, как и четыре месяца назад, когда ещё всё было хорошо. От этого кружит голову, и в висках отдаётся слабой болью, потому что спустя четыре месяца это кажется таким невозможным. Старший аккуратно опускает тонсена на кровать, подкладывая под его голову ту самую подушку, на которой он когда-то спал. Атмосфера вокруг была самая подходящая для долгожданной встречи — за окном был сильный ливень с грозой, а во всём районе, как кстати, вырубило свет. — Чёртов Чонин, — прошептал Джисон, когда Минхо внезапно отстранился, и полез за баночкой смазки. — Почему? — грустно прозвучал Ли. — Сдал меня с потрохами, хотя я просил его молчать… Хан приподнялся на локтях, а потом руками потянулся к бёдрам старшего, что покоились по бокам от его собственных. Младший оглаживал их, в некоторых местах сжимая их так сильно, будто судорогами. Хо зашипел, наконец-то возвращаясь в удобное положение, и уже сильнее отталкивая Хана на подушку. — Лично я ему очень благодарен, — слабо улыбнулся Ли, пытаясь открыть тюбик. — Хён… Старший лишь изогнул бровь, будто бы спрашивая, что от него хотят, но Джисон повторил снова. — Хён? — М? Когда младший увидел, что прозрачный лубрикант начал вытекать на тонкие пальцы Минхо, он откинул голову назад, укладываясь на мягкой подушке, и попытался сформулировать свой вопрос как можно правильнее. — Для чего мы делаем это? Минхо промолчал. И Джисон был готов поклясться, что это было самое напряжённое молчание, которое только могло быть между ними. Хан дёрнул бёдрами вперёд, соприкасаясь своей возбуждённой плотью с членом Минхо, вызывая сдавленный стон из уст хёна. — Ты не делал это больше ни с кем? — будто с сожалением спросил старший, готовясь услышать что-то по типу «я делал это с другим, хён». — Не хочу даже представлять на твоём месте другого, Минхо. Ли снова улыбнулся, привставая с бёдер тонсена и разводя их в стороны. Как только Хо невесомо коснулся сжатого колечка мышц своими пальцами, смоченными яблочной смазкой, Джи зашипел, дёргая ногами, и слегка задевая старшего за локоть. Он уже отвык. Старший на пробу ввёл в Джисона фалангу указательного пальца, чувствуя, как ладони тонсена сжимаются на его предплечьях, а потом толкнулся на всю длину и наклонился к его лицу, улавливая гортанный стон своими губами. — Хё-ё-н… Минхо зарычал, кусая нижнюю губу Хана, в следующую секунду ощущая вкус крови на языке. — Мне было так больно, Хан Джисон, — вновь целуя его, прошептал Ли. — Я знаю, хён… Второй палец тоже вошёл на всю длину, не давая младшему даже немного привыкнуть. — Если бы ты знал, то не оставил бы меня одного, вместе с грёбанной подушкой и почти закончившимся флакончиком одеколона, — старший теперь кусал шею, оставляя на ней отметины, которые чуть позже распустятся багровыми цветками. — Если бы ты просто рассказал мне обо всём, возможно, всё было бы иначе… Только сейчас Хан начал понимать, что серьёзно проебался. Он даже не пробовал поговорить с хёном об этом. Оправдывая это тем, что просто боялся увидеть отвращение в его глазах. Третий палец вошёл также быстро и бесцеремонно, как и предыдущие. Теперь по телу Хана проходили разряды тока, когда старший проходился пальцами по заветному комочку нервов. Джи не заглушал стоны, а наоборот, выталкивал их из себя прямо на ухо хёну, чтобы тот слышал, что соскучился не только он один. — Войди в меня, Минхо-о-о! — почти приказным тоном, совместно со скулежом, выдавил из себя младший. В эту же секунду Хан почувствовал нежные касания губ в области челюсти, которые плавно переходили на шею, с шеи на ключицы, а потом на грудь, ближе к бусинкам затвердевших сосков. Когда Минхо коснулся одного языком, а потом не сильно сжал зубами, младший рвано выдохнул, выставляя грудь вперёд, ближе к Ли. — Возможно ли то, что всё это в последний раз? — спросил Хо, выпрямляясь в спине и вытаскивая пальцы из Джисона. — Может быть. Хён закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями, и не разреветься перед своим бельчонком, как маленькая девочка. — А что, если я скажу, что я не хочу тебя отпускать? — Хо взял в руки тюбик со смазкой, что уже почти закончилась. — А я не хочу уходить, — тишину комнаты разрезал раскат грома, а затем сверкнула молния, которая позволила Минхо разглядеть затуманенный взгляд Хана. — Но если я останусь с тобой, то все эти четыре месяца, мы страдали просто так. — Хочешь, чтобы эти страдания были чем-то оправданы? — Ли растёр смазку по своему члену, и ещё немного нанёс на пульсирующий сфинктер Джисона. — Да. Старший приставил головку члена ко входу младшего, слегка надавливая на него, и затем возвращаясь назад. Он ждал, когда младший сорвётся, и сам подастся бёдрами на встречу. — Во всяком случае, если всё наладится, то ты можешь об этом забыть, — Хо снова мазнул головкой по колечку мышц. — Это не оправдание, Ли Минхо. — Ты любишь меня? — резко. — Если бы не любил, наверное, не страдал бы, как говоришь… Джисон чувствовал тяжесть внизу живота. А ещё дикую потребность в разрядке. Поэтому схватил ладонями бёдра старшего, направляя их на себя, и насаживаясь на его горячий член. — Очень люблю. — Тогда используй это, как оправдание! Минхо наконец-то вошёл в Джисона на всю длину, упираясь тазовыми костями в его мягкие ягодицы. Ли в темноте пытался найти губы тонсена, чтобы ловить ими его сладкие стоны, и чтобы ни один не ускользнул от него. Хо двигался медленно, но начал наращивать темп тогда, когда Хан в нетерпении принялся подмахивать бёдрами и стонать, указывая на то, что ему мало. Со временем, шум дождя за окном и раскаты грома стали заглушать шлепки мокрых тел друг о друга. Минхо не хотел, чтобы это заканчивалось. Джисон не хотел этого ещё больше. Младший ухватился ладонями за предплечья хёна, сжимая их с такой силой, с какой хотел бы его обнять. После стольких месяцев разлуки, он наконец понял, что мог решить всё это другим способом. Мог просто признаться ему во всём, извиниться, сказать, как дорожит им, как любит, и что не хочет отпускать. Возможно, тогда бы всё было по-другому. У брюнета кожа бледная, но очень горячая. На ней следы от пальцев Джисона остаются всякий раз, стоит тому только притронуться. Но они исчезают так же быстро, как и появляются новые. Хан по ней мажет губами, выцеловывая линию новых тёмно-красных бутонов прямо от ключицы до линии челюсти. Минхо откидывает голову назад, предоставляя младшему ещё больше места для своих манипуляций. И Джи за это его благодарит звонким стоном, снова прямо на ухо, чтобы слышал. Старший не прекращает быстро двигаться, наоборот, вдалбливается в податливое тело с большей скоростью, вновь и вновь задевая простату, и заставляя младшего громко стонать. Блондин дышит очень тяжело, руками хватается за хёновы плечи и притягивает к себе, чтобы грудь к груди, лицо к лицу. Хан ловит пухлые губы Минхо, хватаясь за них, как за последний шанс остаться в живых. Его губы действительно были самыми вкусными для Джисона среди всех, что он успел перепробовать за свои почти двадцать два года. — Люблю, очень сильно, хён, — словно в бреду, давясь новой порцией удовольствия, шепчет Сон, переводя руки с плеч на поясницу брюнета. — Хан-и… Шея Джисона ничем не отличается от шеи Минхо — она покрыта такими же ярко фиолетовыми, красными и розовыми засосами, местами на ней можно даже разглядеть ранки от укусов, которые Ли потом с любовью залижет, чтобы не болели и не кровоточили. Скорость толчков нарастает, и звуки шлепков, кажется, уже заглушают даже сладкие полу-крики удовольствия. Младший тянет руку к своему возбуждению, чувствуя подступающую разрядку, но Минхо заключает его запястье в своей ладони, и укладывает на уровне головы, крепко сжимая и нежно поглаживая большим пальцем, будто бы извиняясь. Джисону кажется, что он сходит с ума, ведь ещё никогда не видел Ли настолько разъярённым, как сейчас. Конечно, долгое отсутствие друг друга в их жизнях сыграло немалую роль. И у Хана в принципе даже не было времени на размышления, ведь через несколько секунд он громко простонал имя своего любимого, и следом испачкал спермой оба живота. Минхо наклонился ближе к джисонову лицу, нежно целуя в скулу, будто это не он сейчас продолжает его втрахивать в кровать. Опустившись губами к ушной раковине, Ли оставил на ней короткий поцелуй, и в следующую секунду произнёс: — Больше я тебя не отпущу… Блондин почувствовал, как его изнутри заполняет горячая жидкость, а движения старшего замедляются. Темноволосый с хрипом ложится на Хана, даже не удосужившись выйти из него. Они оба дышат очень громко, и только сейчас понимают, что даже не заметили, как погода за окном в разы ухудшилась. Старший не двигается. Только дышит. И чувствует, как сердце под ним неимоверно колотится, словно бьёт тревогу. Руки младшего, что до этого покоились на пояснице хёна, начинают медленно поглаживать его спину, будто успокаивая, извиняясь. Минхо это нравится. Минхо влюблён в хановы ручки. В каждый его маленький пальчик, которыми он обычно отламывал кусочек чизкейка, и подносил к губам Ли, чтобы тот попробовал. В каждую едва заметную венку. В медовый цвет его кожи. В запах его волос. В цвет его глаз. Во вкус его пухлых губ. Хан Джисон был совершенством для Ли Минхо. И младший знал об этом. И в ту ночь, четыре месяца назад, действительно побоялся увидеть в глазах хёна разочарование. Это было бы в миллиарды раз больнее, чем расставание с ним. Джисон эгоист. А Минхо его любит. — Хён… — Да, Хан-и? Сверкнула молния, на секунду ослепляя парней, что уже так привыкли к темноте. — Что будем делать дальше? — Спать, Хан-и. Руки Джисона остановились, переставая пускать стаи мурашек по коже брюнета. — Ты знаешь, о чём я, хён, — левой рукой Хан невесомо касается густых волос Минхо, что уже растрепались и немного вспотели. Старший вздохнул, упираясь локтями в кровать по бокам от Джисона, и приподнимаясь на них. Они чувствовали горячее дыхание друг друга и, о, боже, чего стоит это одно только чувство. — Когда я прочитал твоё письмо, я не поверил, и начал названивать тебе, надеясь, что ты возьмёшь трубку, — начал Ли. — Я много плакал, и очень часто не мог уснуть. Практически перестал видеться с друзьями, особенно с Хёнджином, потому что мне казалось, что всё действительно из-за него. Я не звонил родителям, и даже перестал заряжать свой телефон. Целую неделю просидел в квартире без еды, поэтому Чану и Феликсу пришлось вызывать службу, чтобы срезать входную дверь. На повторе стояла всего одна песня, под которую мы впервые поцеловались, и от этого становилось легче. Я не жалуюсь тебе, Хан-и, а рассказываю о том, какой была моя жизнь без тебя все эти четыре месяца. Каждый день, ложась в кровать, я чувствовал твой запах. Ещё и этот одеколон, который ты оставил на тумбе… — Прости. — В моменты, когда я просто хотел со всем этим покончить, я думал о том, что плевать я хотел на причину, по которой ты был рядом со мной. Я принял бы любую, и ничего бы тебе не сказал, если бы ты пообещал оставаться рядом всегда, — продолжил Ли. — Когда я узнал, что ты уехал в Пусан к родителям, я решил, что немедленно поеду к тебе, и просто поговорю с тобой обо всём, расставлю все точки над «и», но… Парни остановили меня, а Чонин сказал, что ты скоро приедешь к нему за оставшимися вещами. И тогда, целых три недели до твоего приезда, я просто думал о том, что скажу тебе, как только увижу. — Хён… — Послушай, что я хочу тебе сказать, Хан Джисон, — его голос стал немного настойчивее. — Мне не важно то, из-за чего ты был со мной, потому что когда ты рядом, для меня ничего не имеет значения. Если бы ты только рассказал мне обо всём с самого начала, я бы очень расстроился. Но я бы тебя ни за что не отпустил. Прости, если моя позиция кажется тебе эгоистичной, пусть, так оно и есть, но я ни за что на свете бы не отказался от тебя. Даже если бы ты сам об этом попросил. Я просто не хочу тебя терять. И я обещаю забыть об этом, только пожалуйста, не оставляй меня больше одного. Я не вынесу ещё одного такого удара, — по его щеке скатилась слеза, падая прямо на губы младшего. — Я сделаю всё, что ты скажешь, Хан-и, только не уходи от меня… Джисон ладонями потянулся к лицу брюнета, что нависало над ним, и было так близко. Большими пальцами он принялся поглаживать скулы, иногда цепляя стремящиеся вниз горячие слёзы. Минхо было тяжело, и Джисон это прекрасно понимает. — Я понял, что безумно тебя люблю, когда вышел за дверь твоей квартиры… — Нашей, Хан-и, — перебил его Ли. — Нашей квартиры, — слабо улыбнулся Хан, давясь напряжённым воздухом. — И я не знал, что делать дальше, потому что вернуться обратно было так же тяжело, как и уйти прочь, оставив тебя так сладко спать под тёплым одеялом, рядом с моим письмом, и в обнимку с моей подушкой. Темноволосый резко подался вперёд, нежно вжимаясь своими губами в покусанные губы младшего, оставляя на них короткий поцелуй. — Хван Хёнджин, по сути, перестал быть моим смыслом с того момента, когда мы впервые поцеловались. Просто тогда мне казалось, будто я действительно мщу ему за невзаимность, и наслаждался этим, — продолжил Хан. — Я не заметил, как влюбился в тебя, хён. — Дурак, — отпустил смешок Минхо, целуя того в лоб. — И я не хочу уходить отсюда. Хочу всегда быть с тобой. И просыпаться рядом каждое утро. Чтобы ещё лежать несколько минут, а потом подниматься с кровати, чтобы сварить тебе кофе и приготовить завтрак. Хён? — Да, Хан-и? Блондин обвил руками шею старшего. — Я тебя люблю. Безумно… И старший прерывает все его мысли и недосказанные слова, впечатываясь в джисоновы губы, целуя рвано, страстно, покусывая слегка, боясь вновь поранить или причинить хотя бы какую-нибудь боль. Джи хнычет, подаётся навстречу хёну, пускает в его рот свой маленький язык, сплетая его с горячим языком старшего. От поцелуя кружится голова. Разум застилается туманом. И Хану не хочется думать ни о чём, кроме парня, который вжимает его тело в тёплую кровать, и дарит сладкое чувство, разливающееся в сердце.***
— С днём рождения, Джисон-и-хён! — счастливо пропищал Чонин, сжимая старшего в объятиях. — Спасибо, мой маленький фенек, — улыбался Хан, обнимая того в ответ. Все уже собрались в зале, сидя на диване перед телевизором, в куче разной еды, напитков и разноцветных шаров, которые Минхо надувал целое утро. Чонин пришёл вместе с Хёнджином, которому некоторое время назад было неловко находиться в компании Ли, но его неловкость притупилась в тот момент, когда он узнал, что Хо возобновил отношения с Джисоном, и что у них любовь до гроба, и все дела. Чан приехал самым первым из всех собравшихся гостей, чтобы помочь своим друзьям подготовиться к праздничному вечеру. Потом подошли и все остальные, накидываясь с объятиями на Джисона, и заваливая его подарками прямо с порога. Джисон чувствовал себя по-настоящему счастливым, находясь в компании своих лучших друзей, и конечно же любимого человека. — Давайте, рассаживайтесь поудобнее, дети мои! — командовал Минхо, неуклюже натягивая на себя колпачок. — У меня важное объявление! — Дети мои, бе-бе-бе, — перекривлял того Ян, сразу же прячась от его сурового убийственного взгляда. — Я сижу, хён! — Так-то лучше, — мило улыбнулся Ли, пугая лиса своим изменчивым настроем. — Хан-и, ты тоже, иди сюда. Джисон поправил колпачок на своей голове, подходя ближе к хёну и всей собравшейся компании. Он широко раскрыл глаза, когда рука Минхо легла на его талию, и прижала ближе к телу старшего. Но Ли ничуть не смутился, продолжая окидывать друзей взглядом. Когда все более-менее расселись, а Феликс включил камеру на телефоне, желая всё зафиксировать, брюнет улыбнулся своей наимилейшей улыбочкой, и начал свою торжественную речь: — Все, кто сегодня здесь собрались, прекрасно знают, что нам с Хан-и пришлось пережить, и через что мы с ним прошли. Ни для кого не секрет, что мы снова вместе уже целых полгода после того жуткого периода в нашей жизни, и мы безумно счастливы. Да, малыш? — темноволосый повернулся в сторону своего бельчонка, который тут же ему кивнул, и продолжил широко улыбаться. — Я подготовил ему особенный подарок, и не знаю, как он отреагирует на него, но… Я был бы счастлив, если бы этот подарок ему понравился. — Ты что, купил ему секс-игрушку? — рассмеялся Чанбин, получая от Хёнджина локтем в бок. — Мне понравится всё, что ты мне подаришь, хё-ё-н, — жалобно протянул Джи, надеясь поскорее увидеть свой подарок. — Так вот, к чему я всё это говорю, — Ли снова повернулся к Хану, и взял его за обе руки. — Я понял, что хочу провести остаток своей жизни только с тобой, поэтому… — отпустив одну руку, Хо залез в правый карман своих широких чёрных джинсов, и достал оттуда маленькую белую коробочку. Опустившись на одно колено, старший открыл коробочку, представляя всеобщему вниманию серебряное кольцо с небольшим сверкающим камушком. Хан широко раскрыл глаза, тут же опускаясь на колени рядом с Ли, не веря в происходящее. — Будь моим, Хан-и, — продолжил брюнет. — Согласен? Весёлая музыка, радостные крики друзей, звонкие аплодисменты и заветное «Горько!» были совсем не слышны обоим парням на фоне громкого биения их сердец в унисон. Только сбившееся дыхание и тихое ханово «Конечно, хён». Теперь уже навсегда.