Вопрос доверия

      Все сворачивает не туда, когда Кейт распахивает дверь размашистым пинком, пугает собаку, вваливаясь в квартиру с полными пакетами продуктов, кучей формочек для выпекания и насадок для крема, обмотанная разноцветным дождиком, в мягкой рождественской шапке, что сползает ей на глаза, и улыбается ему широко – вся такая счастливая, по-настоящему, без попытки насладится малым, без самообмана и натянутого смеха, светлая и живая, словно быть в компании со старым и забытым мстителем для неё лучший подарок, надо же.       Мигрень совершенно иррационально отступает, хотя должно быть наоборот, Клинт уверен.       – Это зачем?       – Для домиков. Пряничных, – довольно выдыхает Кейт, и они действительно их готовят, а девчонка смеётся так звонко и легко – даже забывается то, что происходило во время Войны Бесконечности, а рыжая макушка стирается из памяти всего на секунду, но даже этого хватает, чтобы полностью ощутить себя в безопасности, когда Кейт фыркает из-за попавшей на нос муки, протягивая псу кусочек шоколада на распахнутой ладони, и поворачивает к отчего-то внимательно наблюдающему за ней Клинту своё светящееся от радости лицо, словно это не за ней охотятся ребята с пушками, словно это всё – большое приключение.       Как раньше.       Она слишком на него похожа, и даже лук со стрелами здесь ни при чём – в Кейт слишком много того, о чём Клинт уже даже не вспоминает, а наивность и желание помочь лишь верхушка этого длинного списка.       Домик получается кривой, горелый снизу и выглядит так, что Клинт не отдал бы за него ни цента, встреть он такой кондитерский шедевр на витрине какого-нибудь магазина, но судя по весёлому смеху, Кейт более чем довольна, и ему на секунду даже кажется, что это на самом деле была хорошая идея.       Он в который раз уже привычным движением открывает дверь, бросает ключи на тумбочку в коридоре, и внезапно замирает, чувствуя подвох, потому что происходить так, как это сейчас происходит – не должно было.       Они не должны были стать партнерами, чего уж там говорить о сожителях, да только Кейт как-то слишком быстро к нему привыкла, не стесняясь тонкой ткани своей футболки на голое тело – и даже после того как Клинт покашливает и отворачивает от неё лицо, девчонка смущается не так, как должна было это делать – это больше напоминает какую-то игру, и он совершенно не хочет подобного поворота событий.       Потом Кейт покупает ему свитер – такой отвратительно рождественский, ёлочно-зеленый, с вышитыми ромбиками и кошачьей мордой, у которой на месте носа – пушистый помпон.       Клинт смотрит на это сначала с презрением, но почему-то всё-таки поддаётся на настойчивые попытки Кейт стянуть с него рубашку прямо через голову, и нацепить шерстяную ткань – она отчего-то греет сильнее, чем все эти толстовки и водолазки, которые ему покупала жена, а девчонка вытаскивает из сумки такой же мятый комок праздничного настроения, и Клинту настойчиво кажется, что парные свитера значат что-то большее, чем просто скидку «два по цене одного».       И оказывается почти прав.       Клинт осознаёт неправильность происходящего, когда номер Кейт появляется в списке последних вызовов чаще, чем номер его жены.       Он обещает себе – если девчонка соберёт коллекцию фильмов для вечера, он не выдержит.       А затем Кейт тянет его на диван, сама усаживается рядом, вытаскивает из глубин своих пакетов непонятно откуда взявшийся старый полароид, и просит фото на память, роняй в шутку что-то о сумасшедших фанатах и их кумирах, и если бы не её честные-честные глаза, в которых не мелькает даже тени, Клинт подумал бы, что она не шутит.       Пожар уничтожает слишком многое из того, что она успела собрать, и Кейт почти рада, что Клинт не увидел ту кучу плакатов, рисунков и газетных вырезок, что покрывали стены её дома.       Потому что когда руки дрожали от боли в напряжённых мышцах, а пальцы сводило судорогой, Кейт все равно заставляла себя подняться с кровати и продолжать – надежда на то, что этот день настанет и все её умения позволят ей не стать обузой в его глазах, быть с ним на равных – никогда не угасала.       Но после того, как Кейт видит его вживую так близко, она понимает, что до «равных» ей очень далеко.       И заставляет себя не смотреть слишком пристально потому что у него жена, дети и совершенно другая жизнь, он старше её, они едва знакомы, он ей совершенно ничего не должен – да только саму себя обмануть не получается.       Иногда они говорят о Наташе, и Кейт приходится напоминать себе, что к покойникам не ревнуют – от этой мысли гадко и противно, но когда он стоит на темной кухне в канун Рождества, прислонившись к столешнице, стоит в свитере, который она подарила ему, и смотрит отсутствующим взглядом в никуда, отрезанный от всего мира собственным выключенным слуховым аппаратом – (неслыханное доверие!) – Кейт решается.       Подходит неслышно со спины, словно она училась двигаться подобным образом только для того, чтобы сейчас остаться незамеченной, и кладёт дрожащую ладонь на его спину – в этом жесте нет ничего, что могло бы показаться двусмысленным или предосудительным, этот жест до боли детский, скорее дружеский, и, возможно, даже с какой-то стороны уместной, но совершенно нелепый, для того чтобы показать то, что Кейт так хочет.       Клинт оборачивается к ней резко, потому что инстинкты эти вложены в его голову, он сросся с ними, он принял их, он дёргается каждый раз, когда кто-то из его детей во сне вскрикивает или ворочается от кошмаров, поэтому Клинт хватает направленную к себе ладонь, заламывая – и только после этого в его глазах мелькает узнавание, сменяя желание уничтожить потенциальную угрозу.       Kейт смотрит на него так непонимающе, едва ли не с обидой, а Клинту хочется напомнить, что это ещё одна цена за статус героя, но он лишь выпускает чужой локоть из крепкой хватки, позволяя отстранится – да только девчонка не уходит, наоборот прижимается к нему ещё плотнее, дикой лозой опутывает каменный постамент, и Клинт видит, как поспешно и беззвучно шевелятся её губы       и понимает, что знать, о чём она говорит тут – ему совершенно не хочется.