— Что насчёт нас?
— Масло и вода. Просто не суждено быть.
Сжатые зубы ныли так сильно, что ей казалось, что она вот-вот раскрошит себе челюсть. Тело — выстраданное, выбитое, искалеченное годами жестоких уроков — горело и жглось изнутри, точно промеж лёгких запихнули раскалённую пружину. Она не могла ни пошевелить плечами, ни сделать полноценный вдох, ни обернуться, чтобы посмотреть в упор; Вай ничего не могла, кроме как засунуть ладони в карманы. Руки чесались не метафорически — кожа под тканью зудела, едва не трескалась, как будто кто-то плеснул кислоты поверху. Ей хотелось вцепиться в собственные бинты и разорвать их, впиться зубами в кожу, пролезть под неё, к жилам, забитым и испещрённым болью, чтобы добраться до нутра и всё оттуда выскоблить. Она ощущала, как невидимая кислота растекается по пальцам, по венам, проникает дальше, глубже, разъедает её вместе с каждой новой дождевой каплей, срывающейся с небес. Вай знала, что это правильно. Ей здесь не место. В этом чужом, убогом мире из облицованных фасадов и золотых вензелей, их помпезных залов с огромными столами, среди этой вычурной роскоши и высшей касты людей, которых никогда не волновали проблемы Нижнего города. И никогда не будут волновать. Не место среди дурно пахнущих цветов, не место среди шёлка и богато обставленных комнат, среди вымораживающей алчности и эмоциональной тупости, среди высокомерия и идиотских жабо, туго затянутых на бледных шеях. И Кейтлин рядом с ней тоже не место. Богатенькой, прилизанной девочке из Пилтовера никогда не понять её в полной мере. Кейтлин не знает, что такое выживать на улицах. Не знает, что такое тюрьма. Не знает, как выглядят воспитательные беседы, и каково вслушиваться в зубодробительный хруст собственных позвонков, крича не своим голосом. Не знает, что такое бесконечная серая кинолента перед глазами, наполненная кошмарами, сонным параличом, болью, от которой не вдохнуть и на секунду — и оттого ты задыхаешься, теряя сознание в мучительной рези. Тонешь в багровом тумане, чтобы вскоре очнуться и понять, что ад продолжается. Кейтлин не знает, каково сдирать кожу и мясо о стены в попытках выбраться, выцарапать свободу, защититься. Каково до умопомрачения биться о тюремные прутья, лишь бы выбить из себя все воспоминания. Лишь одно пятно видения — и лёгкие будто слипаются в бесформенную массу, и ты медленно захлёбываешься изнутри, бесконечно долго, пока кровяное давление в черепной коробке не достигает своего предела. Кейтлин понятия не имеет, о чём сама же говорит. Что она сможет изменить? Уже ничего не исправить, Вай не исправить, не пересобрать и не склеить; годы в боли, вине и отчаянии сожрали и изглодали её изнутри. В ней ни одной не сломанной кости, нет ни единого живого места, нет ни одного куска души, что был бы не наспех прилеплен обратно к предыдущему, хотя и лепить уже нечего — в ней ни черта не осталось, ни-чер-та. И Кейтлин этого не исправить. Всё существо Вай — уничтожающая её ярость, выжигающее всё на своём пути ядовитое пламя, химозными парами вбившееся в сердце носительницы. Вай ненавидела их всех. Каждого. Миротворцев, советников, Силко, его прихвостней, людей на улице, тюремщиков, заключённых, Маркуса и всех, кто за ним. Ненавидит сейчас, ненавидит каждой клеткой и жилой, сгорая от желания растерзать всех на части. После — выдрать из грудины сердце и утопить его в сточных водах. Кейтлин ничего о ней не знает. Откуда бы ей. Статная девушка из золотой башни ничего не знает о том, через что ей пришлось пройти, и что с ней это сделало. Она даже представить себе не может, что внутри Вай — сплошное кровавое месиво и никаких шансов. Ни на исцеление, ни на то, что они могут быть вместе. Они из поделённого города. Из разных миров. И Кейтлин не нужны проблемы Нижнего города. Кейтлин не нужны её проблемы — потому что Вай уже видела, что они с ней сделали. Как Кейтлин ни единожды чуть не лишилась жизни, пожертвовала любимым оружием и поставила на кон, всё что имела, просто чтобы… чтобы что? Защитить её? Вай рычит почти в голос. Чёрта с два, вот что. Она не нуждается ни в каких спасительницах и защите, она достаточно сильная, она сама должна разбираться со своим дерьмом, а Кейтлин лезет туда, куда её не просили. Лезет на рожон, подставляется, покрывает её, в глаза заглядывает со всей нежностью, которую Вай когда-либо знала и едва ли помнила. Призрачными отрывками, фрагментами эха. Напоминает фигуру матери, ласково приподнимающую опущенную голову. Прижимает к себе, даруя шаткое равновесие. Вай видела, что с Кейт сотворило её присутствие, что она с ней сделала, какой опасности она всё это время её подвергала. Как она чуть не убила Кейтлин из эгоистичного желания с ней не расставаться. Она практически разрушила её жизнь одним своим появлением. И затянула в бесконечный круговорот из боли, крови, токсинов заунских подворотен и мерцающего безумия. Заставила окунуться в грязь и вражду, а ведь у чёртовой Кирамман были какие-то собственные идеалистические побуждения. Она жила в своей сияющей коробке и даже не подозревала, что столкнётся не с просто преступной группировкой, а с кровавой бойней. Гражданской войной, развязанной на отравленных улицах, войной, в которой ими играют, как солдатиками, войной за большие деньги, из-за которой она когда-то угодила за решётку. Вай втянула Кейтлин в то, во что никогда не должна была втягивать. Потому что её доброе сердце этого никогда не выдержит. А Вай уже нечего терять, у неё внутри ком, напиханный иглами. Вечно ноющий, изломанный позвоночник, едва подрагивающие в постоянном треморе руки. Окровавленные бинты, прячущие обезображенную кожу ладоней. Перекуроченное и вывернутое кверху дном нутро, в котором едва ли сохранились осколки прежней человечности. Вай как дом после бомбёжки — со шкафами, сдёрнутыми с петель, ящиками, с мясом вырванными из комода, осыпавшейся под ноги штукатуркой и трещинами, разбежавшимися по стенам. Она научилась вымещать свои чувства через всем понятный язык насилия и кулаков. Агрессию, тоску, уязвимость, сломленность, душевную опустошённость и страх — Вай обращала каждое из них в отточенный удар. Била так, как её били. Разбивала носы и лица, вцеплялась в шею, с хищной быстротой подсекая ноги. Рычала. Слушала треск уже чужих заломленных конечностей, лопающихся связок. Ей уже нечего беречь. В каком-то смысле, она этому даже рада. Но появилась Кейтлин. И Вай стало слишком страшно. Она понимает, что её кулаки тут бессильны. Что ей не уберечь Кейтлин от всего происходящего, но вот поставить под удар — запросто. Пока они вместе, все будут целиться и в Кейтлин тоже. Они уже целятся. Они скалят зубы и показывают, что могут сделать. Испортить жизнь им обеим — да только жизнь Вай уже на корню загублена, а у Кейтлин — семья, дом, положение, амбиции. Вай плевать, что бы с ней ни сделали, но не плевать на Кейт. Ведь она — единственная из них двоих, у кого по-настоящему доброе сердце. Доброта Кейтлин казалась чем-то неземным и феерически далёким, призрачным, но при этом ощущаемым столь явно. Подобные вещи плохо помнятся — с Вай их не случалось давным-давно. Если заглянуть глубоко в себя и быть совсем честной, то она едва помнила, как чувствуются нежные касания к коже, как некто может быть с ней ласков и может тянуться, не желая впечатать в живот кулак. Идиотский факт, озвученный ей сто лет назад умничающим Экко: по науке — мы ничего в полной мере не касаемся. Просто не можем касаться. Мы ощущаем лишь крошечную подушку сопротивления между нами и желаемым объектом, отталкиваемся от него, как отскакивает мячик от пола, мы чувствуем ложное касание. Которого никогда не было. Вай зацикливала эту мысль в своей голове. Никто не может её по-настоящему коснуться. Никто не может в самом деле ранить её. Над Вай довлеет лишь сопротивление — чужим ударам, сводящей с ума боли, себе. И она сопротивляется, сопротивляется даже сейчас. Кейтлин тоже до неё не дотронуться — право слово, не сильнее же эта девчонка законов физики, — но она упряма настолько, что продолжает пытаться. Подавляет сопротивление Вай, пробивается через её боль, через отрицание, впивается в плечи пальцами, прижимая к себе на этом трижды проклятом мосту — Вай талдычит себе, что всё это не может быть по-настоящему, — Кейтлин касается её, игнорируя то, как их атомы отталкиваются друг от друга. Окунает Вай в мягкое облако доверия, топит в своей безграничной нежности. Её чистосердечие точно тёплое, ласковое море, её чувственность подобна иссиня-чёрным шёлковым лентам волос. Объятие Кейтлин обращает отрицательный заряд в положительный. Притягивает и подчиняет. Даёт ей шансы. Вай их не заслуживает. Вся эта доброта точно не для неё. Ей в жизни не оправдать доверия Кейт, надежд, искрами лучащихся в её глазах и обращающихся в слёзы. Ноша, что клонит Вай к земле охапкой из многотонных жезлов, продавливая свинцом спину, так тяжела, что она не может позволить ещё кому-то тащить этот груз. И не хочет, чтобы он становился ещё больше. Вай в жизни себя не простит, если с ней что-то случится — она и так себя простить не может — поэтому она отталкивает Кейтлин, не выдерживая её взгляда в спину. Ничего, Кейт взрослая девочка. Сильная. Она справится. Она должна её понять. Хотя бы на грамм, хотя бы на краткое мгновение, но Кейтлин должна прочувствовать, что Вай жаль. Что она хотела бы по-другому. Но не может. У них нет иных путей. Кейтлин не под силу изменить мироустройство и подчинить себе законы, она не может преодолеть условия, наложенные на них историей, она не всесильна. И она не сможет никого спасти. А Вай не намерена утянуть за собой, вниз, туда, где её место. Подвергать рискам из собственных нужд. Паудер — это забота Вай. Всё ещё. И это только ей разбираться с тем, что сестрица натворила, и лишь ей пожинать плоды собственных решений. И ошибок. Потому Вай постоянно толкает её и умоляет про себя, чтобы Кейтлин послушалась. Чтобы отступилась. Перестала пытаться спасти такую безнадёжную и переломанную Вай. Чтобы шла своей дорогой, в мир, из которого к ней пришла, и думать забыла о том, чтобы лезть в их зауновские разборки. Чтобы пытаться урвать кусок груза с её души себе. Не её забота. Пилтовер и Заун навечно останутся порознь. Этот горящий мост никому не под силу преодолеть и наладить — Вай убеждена, что их катастрофического положения не изменит даже второй День Пепла, — она твёрдо знает, что никто за них не вступится и не защитит. И Кейтлин не должна тоже. Верх и низ. Масло и вода. Просто не суждено. Вина, перекатывающаяся инородным жгутом под кожей, чужеродное тело, сросшееся с ней настолько, что Вай уже и не знала, где его начало и конец. Её изрезанное и искалеченное существо, которое и в половину никогда не болело настолько сильно, насколько рвалась душа, крошась, как её кости. Вай постоянно нарывалась на драки и мечтала, чтобы ей свернули шею. Чтобы этот раз стал последним. Потеряв всё, что ты имеешь, и живя в бетонной клетке из давящих стен, у тебя не то чтобы много смыслов бороться. Противостоять судьбе. Зачем? Одним днём она побеждала, но уже завтра захлёбывалась своей же кровью и сипло смеялась в лицо обидчикам. Кровь булькала, жгла горло, заливалась в нос. Металлом растекалась внутри, потому что рот был похож на бесформенное месиво из мяса и слюны. Лающий смех Вай вырывался из недр её лёгких клокочущим презрением. И слабой надеждой на то, что скоро это закончится. Но оно не кончалось. Вай ошиблась, ему и не суждено было вот так кончится. Но им с Кейтлин точно нужно прекращать сейчас. Пока она ещё может это сделать. Пока сожаления не задушили Вай окончательно, наряду с едкой тоской по будущему, которому не будет, и горечь не разъела ей связки. Что вообще такое будущее? Может ли оно у неё быть? — Не говори так. Вай хотела бы сказать прости. Но всё заходит так далеко, что ей страшно, страшно, что она не убережёт ещё и Кейтлин, что она подставит её, что не сможет остановиться, не выдержит тяжести, что прутьями давит на лопатки. Вай достаточно ошибалась, она только и делает, что ошибается, наступает на одни и те же грабли, совершает одни и те же просчёты. Вандер не смог в её бестолковую голову вбить хоть немного здравого смысла, так пусть же Вай сделает верные выводы хотя бы сейчас. Хотя бы на этот раз. Вновь давясь горечью и ошмётками того, что называлось сердцем. Это верное решение, которое она обязана принять. — Сделай себе одолжение, кексик. Вернись в свой большой сверкающий дом и просто… — голос её ломается. Каждый слог, каждая буква — усилием воли, нарастающим звоном в ушах. Металлические шарики перекатываются из одного угла черепа в другой угол. Вай себя не слышит. — Забудь обо мне, окей?