Псина

Слава чувствовал себя ёбаной псиной. Слишком верной и слишком преданной. Пускай и не показывая этого так явно. Чисто по рофлу, приколу, шутке, что ёбнула в голову. Но каким же надо было быть идиотом, чтобы записать эфир почти на шесть часов, с разбором треков лысого жида. Ничего нового. Он снова на грани. И это сильнее его. Этот чёртов фанатизм, который убивал его, медленным ядом, распространяясь по венам кровью, питая сердце и все остальные сосуды, пропитанные ядом. Ядом ебанного фанатизма. Довёл его до ручки своим возвращением. Восставший из мертвых еврейский скелет. Рожа лысая… такая сучечная, но любимая. До фанатизма любимая. До чёртового умопомешательства. Слава иногда такую хуйню позорную представлял, стоило ему остаться одному в своей квартирке, глуша чёртово пиво как воду. Почки скоро точно скажут: «Пока». Но ему до пизды на это. Представлял он как они методично и грубо трахаются. До звёзд в глазах, сбитого дыхания. И мать вашу, ему ещё никогда просто от мыслей не было так хорошо. Хорошо и по-блядски ёбано. Но в плохом смысле. Славу от этого колотило, словно бы он обдолбался. Хорошо, что такие яркие картинки как в фильме заполнили его сознание, но ёбано от того, что этого не было наяву. И ему оставалось только обречённо выть в ночи, преданной, брошенной псиной, которую оставили на произвол судьбы. Ебаная псина. Он хочет ластиться под чужие руки, в глаза заглядывать с высоты своего роста, умирать от этих темных глаз, что душу наизнанку выворачивают, и демонов с цепи спускают. Или сидеть рядом, или вообще встать на колени. Сам он срывается. Каждый чёртов раз, скуривая сигареты одну за одной, особенно когда ломит в ребрах и в теле, без надежды коснуться его тела. Так, приебаться, по рофлу и фану, но ему и этого хватит. Или нет? Не хватит? Совсем? Даже чуть-чуть? Но ему хотя бы хоть что-то — дайте? Даже мимолётно брошенный взгляд темных глаз, что снова чёртовых демонов будит. И они срываются с цепи, громыхая где-то внутри металлом и сталью. Боится ли он? Да нихуя. Устал он бояться. И мучиться. Это сильнее его, это что-то, что сминает все внутренности своим порывом и перемалывает кости в крошку. Терять ему больше нечего. Поэтому он пишет какую-то идиотскую херь, которую можно списать на пьяный бред: «Эй, еврейская карлица, давай ещё раз побаттлимся?» — прочитано в ту же секунду. Не отвечено. Словно бы он ждал, что он ответит ему на этот раз. Да и вообще он отвечал когда-нибудь ему так скоро или не на отъебись? Нет. Он точно бы запомнил и упился этим воспоминанием до смерти. Как упивается уже кучу времени, вспоминая их баттл, и то, как Мирон его касался, нарушая его личные границы и нарушая цепочку связных мыслей в голове, чтобы выдать какой-нибудь обидный панч. А в голове только одно крутилось: «Только бы не засосать по самые гланды этого уёбка…» — и он уже был тогда фатально потерян. Но почему-то внутри начала теплиться надежда на то, что всё снова будет переплетено. Слава усмехнулся, выдохнув. Он такая сучья фанючка. Какая же ты ебейшая псина, Слава…