Звезды над Россией

            

It takes a dedicated hand To put it through the wall You gotta wanna break the heart Of all those pretty porcelain dolls You gotta wanna be the drummer in the band You gotta wanna be a battering ram You gotta see the artistry In tearing the place apart with me, baby (Понадобится преданная рука, Чтобы проломить ей стену, Ты должен хотеть разбить сердца Всех этих милых фарфоровых куколок. Ты должен хотеть быть барабанщиком в группе, Ты должен хотеть быть тараном, Ты должен видеть искусство В разрывании этого места на куски со мной, крошка.) I am unruly in the stands I am a rock on top of the sand I am a fist amidst the hands And I break it just because I can (Я — дебошир на трибунах, Я — камень на песке, Я — кулак среди ладоней, И я разрушу всё, просто потому что могу.) Let's break it (Just because we can) Deface it (Just because we can) Let's break it… (Давай разрушим всё! (Просто потому что можем) Сотрём с лица земли! (Просто потому что можем) Давай разрушим всё…)

You want greatness, you wanna taste it You wanna be a king (be a king) You wanna make it, don’t wanna fake it You wanna levitate (levitate) (Ты хочешь величия, ты хочешь его попробовать. Ты хочешь быть королем (быть королем). Ты хочешь сделать это, не хочешь притворяться. Ты хочешь левитировать (левитировать) Звук был включен на полную так, чтобы каждое слово отдавалось в голове, чтобы слышать каждую ноту на грани с болью. You want love, want truth, wanna feel brand new You wanna do it, do it, do it You got dreams, you got dreams, you got dreams You got dreams But there’s something in between, man And you’re stuck there underneath them (Ты хочешь любви, хочешь правды, хочешь почувствовать себя совершенно новым. Ты хочешь сделать это, сделать это, сделать это. У тебя есть мечты, у тебя есть мечты, у тебя есть мечты. У тебя есть мечты. Но между ними что-то есть, чувак, И ты застрял там, под ними.) Сириус, не стесняясь, подпевал, пританцовывая в пустующем коридоре и держа телефон вместо микрофона. Устраивал себе собственный праздник жизни. В конце концов почему нет? So get up, get up now, now, now Get up, get up now, now, now Put your head on straight Put your head on now, now, now, now Get up, get up, get out Get up; fly away, little birdie Так что вставай, вставай, сейчас, сейчас, сейчас. Вставай, вставай, сейчас, сейчас, сейчас. Наденьте голову прямо, Наденьте голову, наденьте, наденьте и наденьте. Вставай, вставай, убирайся! Вставай, улетай, маленькая птичка) В эту конкретную секунду жизнь была прекрасна или во всяком случае близка к этому. В наушниках играла хорошая музыка, уроки были закончены, а домашку он сроду не делал. Жаль, Гончарова в школе не было. Это, конечно, было довольно отвратительно, если совсем уж честно говоря, но не настолько, чтобы впадать в тоску. Самое время было заскочить домой забрать кое-какие вещи. Ну и, может, чайку попить. Отец вернётся не скоро, у Ростика ещё целый урок, а мать, даст Бог, вообще не объявится часов до одиннадцати. Бродяга неспешно прогуливался по пустым школьным коридорам, чтобы не попасть в жуткую толчею возле выхода (и чтобы не провожать домой Хвоста). Песня почти закончилась, когда он, медленно пройдя школу насквозь, вышел к раздевалке. Эта прогулка тоже вышла приятным бонусом к сегодняшнему настроению — у него была любимая лестница и он, отличаясь некоторой суеверностью, предпочел воспользоваться именно ею. Первая слишком отдавала шестым классом, тёплым крашеным полом и уроками русского языка двух (почти трёх) годичной давности, и это было прекрасно, но слишком напоминало ему о том испуганном существе, которым он являлся раньше. Вторая была оккупирована малолетками. Там они кричали, бегали и устраивали свои забавно-дурацкие игры, а Сириус чувствовал себя несколько неловко. Третья лестница была тёмной и таинственной по утрам, сумеречной и морозно-ледяной — каждую зиму, и ослепительно сверкала двумя огромными окнами в остальное время. Когда одно из окон только установили, и оно было идеально прозрачным, он мог стоять там целыми переменами. Ну, до появления на горизонте Женьки, конечно же. Женька при всех своих замечательных качествах совершенно не умел останавливаться. Заставить его смотреть в окно, или хотя бы объяснить, зачем это делает он сам, не представлялось возможным. Толпа возле раздевалки, казалось бы, стала немногим меньше, но внутри уже почти никого не было. Сириус изящно проскочил в конец прохода, между двух рядов скамей и вешалок, даже не запнувшись о чьи-то вытянутые наискосок ноги. Он уже, взяв в одну руку куртку и шарф, а другой невольно прижимая к груди ужасно грязные ботинки, чтобы не запачкать других, продирался к выходу, как вдруг краем глаза увидел какое-то движение в соседнем ряду. И остановился, опершись о торец перегородки в начале прохода, заинтересованный открывшейся картиной. — Ой, что это у него на губах?! Ха-ха, смотрите, у него что-то белое на губах! Что же у тебя на губах? — этот мальчишка очевидно был главным. Он громко смеялся только что выдуманной шутке и то и дело, будто случайно, толкал другого мальчика — объекта насмешек — на утыканную крючками для одежды деревянную перегородку. Тот упрямо молчал, уставившись прямо на обидчика, но, кажется, только чудо удерживало его от того, чтобы заплакать. Всем им на вид было не больше двенадцати. Один из подхалимов вожака, гаденько улыбаясь, довольно конкретно сказал, что именно у плаксы на губах по его мнению. И весьма сильно толкнул его в бок. Сириус брезгливо сморщился и хотел уже было уйти, чтобы не портить настроение окончательно, но почему-то не сделал этого. Раздевалка, кажется, окончательно опустела с прозвеневшим где-то вдалеке звонком. Сириус, заворожённый наблюдаемым зрелищем, слышал его будто сквозь вату. Дети не обращали на него никакого внимания. Мальчишка-подхалим снова спешно заговорил, внимательно глядя краем глаза на вожака: — Это он Гончарову сосал. Ты же педик у нас, да?! Он сосал Гончарову, чтобы тот его прикрывал? Да? Да, сосал? Бродяга даже сморщился. Пятый класс… Отвратительно. Отвратительно то, какими методами. Отвратительно то, какими словами. Как глупо… У них в пятом классе был Нюниус. Было, он и не отрицает. Но никогда, никогда они не опускались до прямого насилия, избиения толпой и настолько грязных, смешных и надуманных оскорблений. Вот изящное словесное фехтование, в надежде уколоть побольнее — это про них. Да, били по больному. Говорили и про семью, и про кривой нос, и про сальные волосы, но, в случае чего, первые бы пришли на помощь. Просто так. Змей это знал и, возможно, пришёл бы тоже. Они были почти друзья, объединённые в своем желании поцапаться от скуки. А эти… — Ой, ой, любовник Жени Гончарова! Шлюха Гончарова! И как он тебе? Не гонит ещё? Что, так хорошо сосешь? Мальчик молчал. Тот, главный, вдруг сильно толкнул его в бок, подставил ногу в надежде, что он упадет. Мальчик не упал, но весь как-то сжался, а дружки главного стали смеясь толкать и пихать его. Потом кто-то пнул, кто-то ударил сумкой для обуви. Кто-то долбанул по подбородку так, что голова мальчишки больно стукнулась о железные крючки. Кто-то врезал в лицо. Сириус отмер, спешно бросил куртку на ближайшую лавочку. — Эй, мелочь? Что, пятеро на одного? Весело? Главный обернулся. Нагло окинул взглядом высокую фигуру Бродяги, который всё ещё держал в одной руке шарф и ботинки, его длинные волнистые волосы, изящно лежащие на плечах, пару разноцветных браслетов и ногти покрытые черным лаком. — О, ещё один педик! — весело выкрикнул кто-то — Ой, Алекс, посмотри! Твой любовник пришёл тебе на помощь! Давай же, встань на коленки, как ты это всегда с ними делаешь, — с этими словами тот, главный мальчишка, отодвинул паренька от скамейки и как-то отчаянно пнул коленом в живот. Он согнулся пополам, схватившись руками за брюхо и приоткрыв рот от боли. Сириус подумал, что его сейчас вырвет, но он только тихонько шипяще выругался: «В-вот с-суки». И это была, кажется, первая фраза, которую он произнес. — А ну заткнись, долб… Далеко не умный человек — вот ты кто. Ты считать умеешь? Математика. Знаешь? Смотри. Вас сколько здесь? Пятеро. А он? Он один. Сириус показал это на пальцах. «Теперь уже нет. Теперь нас двое. Он и я» — П-педик! — снова зло выкрикнул паренёк, будто не зная других оскорблений. — Ты… Что же ты сделаешь, пидор вонючий? — Я? Вонючий? Мне кажется, это тебе не мешает помыться. Такой мелкий, а потником воняешь, как стадо баранов. А сделаю… Да много чего, в общем-то. Например, напишу твоей матери. Или директору. Или… Расскажу твоим одноклассникам, как ты внезапно заинтересовался этим замечательным мальчиком… Так заинтересовался, что зажимаешь его по углам в школьной раздевалке… Сириус улыбнулся. В конце концов с глупцами надо разговаривать на их языке. К тому же ни мать, ни директор ничего не сделают, и это понимали оба. Придёт классный руководитель этих дурацких змей с Соц-эка и скажет своё фирменное - «дети просто играли». И всё. Играли в травлю, в избиение, в убийство. Соц-экономисты могли «играть» во что только пожелают под крылом своего моржа. А вот вторая угроза… Сплетни в школе любили. Школа жила, дышала не хуже живых существ и говорила тонкими голосами девчонок из первых классов Хим-Био и Соц-эка. Их школа была очень болтливым существом. И «хулиган» весь сморщился, когда понял, что сулят ему такого рода слухи, если их грамотно подать. — На что ты намекаешь? Это… Это не правда!!! — Ну да. Конечно, это неправда. Вот только, как думаешь, кому поверят? Тебе? — Да ты… Ты! Да кто ты вообще такой? Сириус глубоко вздохнул. Дети смотрели на него со страхом и обожанием. Побитый мальчишка, Алекс, стоял чуть в сторонке, по бледным щекам всё же катились слёзы. Он взглянул на Бродягу с надеждой. — Светослав… Чернов. Лучший друг Женьки Гончарова, слыхали? Неизвестно, что подействовало на них больше — упоминание Сохатого, который, судя по всему, был их кумиром, или дурацкая фамилия, которая всё-таки тоже, к несчастью, могла что-то значить… Главный зло уставился на него: — И всё равно ты пидор вонючий. И этот… И этот тоже! Вы все! Все пидоры вонючие! Все! Ненавижу! — с этими словами он вдруг развернулся и что было силы впечатал в тихо плачущего сзади мальчишку мешком для обуви. С размаху, сам не контролируя, куда бьёт и с какой силой. Разумеется, он не хотел попасть в голову. Разумеется, он именно это и сделал. Разумеется, в мешке были ботинки и мальчишка, схватившись за башку, тяжело плюхнулся на ближайшую скамейку. Уселся там, удивлённо вращая ушибленной башкой. Сириус в бешенстве схватил мальчика за плечи, потряс, но не отпустил. — Имя, фамилия! — З-зачем? — Если этот кони откинет, засужу нахрен! — П-петров Ив-ван… — Ладно, хоть не Иванов. Пооригинальнее ничего придумать не смог? — Ельцов Демид! — Эй! — это кто-то из остальных выступил вперед. — Его зовут Серёжа… Ухов. Демид - это я. — Ну ты и тварь, Серёга, — Бродяга в приступе внезапной злости почти легонько долбанул его подошвой собственного ботинка по спине. Скорее запачкав, чем сделав больно. Хотелось как минимум серьезно покалечить кого-нибудь, но что-то, оставшееся от совести, упорно твердило: «Детей бить нельзя. Даже таких.» — Пшли вон, твари, быстро! И чтобы больше не видел вас. Вообще! — Да кто он тебе?! Чё ты к нам так прицепился? Сириус усмехнулся: — Да так, никто, — и вдруг в порыве внезапного вдохновения смеясь выпалил: — Просто шлюхи Женьки Гончарова должны помогать друг другу, не так ли? Идите вы нах… направо! Придурки, — и рассмеялся. Оставалось только надеяться, что этот Серёга достаточно умен, чтобы сообразить, что это шутка. — Вот твари! Твари, твари, твари! Тварины! Он подошёл к мальчишке, всё ещё сидевшему на скамейке. Ему неплохо так прилетело по голове, на скуле была кровящая ссадина, под глазом расцветал синяк. «А если уж быть хорошим, то до конца», — решил Сириус. Всё равно до прихода Ростика домой он не успевает. Чёрт… Куда же его… В медпункт — бесполезно (аскорбинку и уголь Сириус и сам купить может). Скорую — рано, наверное. Ну в смысле, не помирает же он? — Эй, чудо, у тебя дома кто-нибудь есть? — Ага. Я… Я пойду. Простите… — За что? — Ну… Вам же пришлось меня спасать… — Во-первых, не пришлось, а захотелось. Во-вторых, мне и шестнадцати нет, "на Вы" жирно будет. Тебя как звать-то? — Ал… Алекс. Вы… ты же слышал. — К тебе можно так обращаться? Отлично. Бери куртку и пошли. Встать сможешь? Башка не кружится? — Неа… Только болит немного… Зря Вы… ты… Я сам виноват. — Почему же? — Ну… Я знал, что не стоит, даже Ромка мне говорил, но я всё равно… — Что? — Волосы… Я их заколол… Нужно было подстричься, но я подумал, что ничего, если… Бродяга внимательно посмотрел на него. Длина волос была немногим больше обычного. У одного из «бандитов», кажется, патлы были длиннее. — А потом ещё корзинка эта… Ну пирожное… У неё крем, понимаете. Белый. А они опять привязались — всё педик и педик. Ну с чего они? — Солнце моё, тут не в волосах дело. И не в корзинке. Я знаю парня, который является правой рукой Женьки-Солнца-Всея-Школы Гончарова и при этом носит на голове совершенно очаровательное гнездо. Сириус улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой и подмигнул, слегка встряхнув волнистыми прядями. Санька смотрел на него чуть ли не с открытым ртом. Они вышли из школы. — Ну… Это другое… — Ага. А знаешь почему? — Почему же? — он поднял на него голубые щенячьи глаза, сморщился и чуть коснулся лба, тут же сделав вид, что поправляет светло-русые волосы, которые, впрочем, и так лежали безупречно. — Потому что мне плевать. Потому что я знаю, что это бред. Потому что я не один. Потому что, когда человека избивают за то, что у него крем на губах, дело не в нём. Дело не в человеке, не в креме, не в волосах. Дело в твари, которая хочет потешить своё самолюбие, понимаешь? Этот… Сучёнок... Он всё равно кого-то найдет. Кого-то, кто будет слабее. Кого-то, кто не ответит ему, понимаешь? — Они считают, что если человек не отвечает — значит можно, — Санька снова поднял голову и снова поморщился. Бродяга неожиданно для самого себя осведомился: — Болит башка-то? — Немного… Зря ты… Всё равно зря. Они теперь ведь не отстанут… — А ты под нашей защитой. С какого ты? В глазах Сани отразилось непонимание. Сириус поторопил: — Ну? Направление? — А-а! Гуманитарное… — Класс! Значит лев. Наш человек! — А они с Соц-эка… Они всегда пристают… Ко всем. Девчонку одну с Хим-Био чуть с лестницы не скинули. Ксюша, я её знаю. Они раньше с ней вместе учились, а сейчас им и коридоров хватает. А она славная, хоть и странная чуточку… Ну в смысле я тоже странный, наверное, но она сильнее… — Не парься, они просто твари. — Твари… Им Женька Гончаров нравится. Серёге, в смысле. Он всегда на него пытается походить… Так забавно. — Да. Женьке расскажу — он ни за что не поверит. — Слушай, у тебя ведь тоже волосы… ну… длинные… И ногти… Тебе совсем не страшно? — Знаешь, когда тебя зовут Светиком, тебе уже ничего не страшно. Сохатый всё равно достанет, девчонка, мол, — Сириус усмехнулся. — Так почему бы не выглядеть, как хочется? А если пристанут ублюдки вроде этих, я их и с черными ногтями доведу до полумертвого состояния. К тому же «пидор» это не про ногти и волосы, а про состояние души. Вот Серёга твой — пидор, хоть и любит девочек. — Он Женьку любит, — Санька вдруг тихо рассмеялся. — Девочки говорят, он даже поэму ему писал. Правда, так и не закончил. — Девочки врут. «Гений и злодейство — вещи несовместные». Такие твари не пишут стихов. — Пишут. Ещё как пишут, — Санька вдруг нахмурился. — Они про меня сочиняли… Много… Потом дразнили или писали где-нибудь. — Ну это разве стихи? Это просто рифмованные строки. Так каждый дурак может. Стихи это, когда что-то свыше. Будто кто-то диктует, понимаешь? Как у Пушкина. Или Есенина. Или… Вячеслав Бутусов, Женя Мильковский. Знаешь? Или Фредди Меркьюри. Они ведь тоже гении, наверное. Но даже у великих поэтов не всегда так. Иногда хорошие стихи — это просто знание законов поэзии. Тем более у таких как этот су… Серёга. — Но Пушкин ведь тоже писал про своих друзей всякие оскорбления. Про Кюхельбекера, например… — Ну так эти строки и не гениальны. Ты далеко живёшь? — Неа… Тут рядом. Вы… Ты можешь идти. Я добегу. — Ага. А потом окажется, что у тебя кровоизлияние в мозг или ещё что-нибудь, и ты помер по дороге. И как я потом по ночам спать буду? — Ну… Спи днём, — Алекс усмехнулся. — И вообще. Чего сразу помер-то? Не так уж он меня и треснул. — Ну да, конечно. Меня тоже однажды так треснули… «Не сильно». А потом я дня три как в тумане ходил и света божьего не видел от боли. И это ещё обошлось, мог и помереть в принципе. Ладно Сохатый вовремя подвернулся, я хотя бы помирал не в подворотне. — Сохатый, это кто? — Да… Женька, конечно. Кто ж ещё-то? Олень он тот ещё. И топает, как олень. Как в шесть утра в воскресенье приспичит завтракать, так весь дом перебудит своими копытами. — Погоди… А вы что, вместе живёте? — Ну… Это долгая история. Не думаю, что хочу её рассказывать. Лучше ты расскажи мне про этих Соц-эков. Давно они тебя? — Не знаю. Ну… Класса с третьего, наверное. Но так — только сейчас… Слушай, тут ведь ещё дворы. Может быть, я сам добегу? Т-ты же потом не выберешься. Тут такие джунгли — все дома одинаковые — Да ну. Ты думаешь, я раньше тут не бывал? Выберусь как-нибудь. Санька улыбался, но при этом едва заметно морщился и старался сильно не вертеть головой. Сириус почти чувствовал, как ему плохо — «добегу» это он неплохо так погорячился — «добреду» больше походило на правду. Сириус даже подумал, что, возможно, стоит молиться какому-нибудь божеству, чтобы ребенок и в самом деле не двинул кони. У Бродяги было в детстве по меньшей мере три сотрясения, и огромное количество раз он получал менее серьезные травмы. Последний раз он долбанулся головой совсем недавно и по хорошему уже должен был быть специалистом в этой теме. Только вот он внезапно понял, что совершенно ничего не помнит из симптомов. Вроде бы должна быть тошнота, если это сотрясение. И вообще, если Санька собрался помирать, то он бы, наверное, уже помер? Или нет? С ударами по голове вообще ничего не понятно. Может же быть сначала хорошо, а потом резко плохо, верно? Бродяга, кажется, ещё никогда настолько не волновался за чьё-нибудь состояние. К тому же, ботинками — это по идее не должно быть так уж ужасно. Хотя если ботинки с жесткой подошвой и попало например в висок… Да блин. Они шли по улице не особенно долго, всего лишь прошли мимо нового полупустого ТЦ и перешли через мост. Места действительно были Сириусу знакомы, они с Ростиком иногда тут гуляли. Но стоило Саньке уверенно свернуть в один из дворов, потом ещё и ещё дальше, между старыми пятиэтажками, в которых было что-то магическое, через арки и какие-то узкие почти незаметные проходы, Сириус тут же почувствовал, что теряется. Он уже не помнил, где нужно пройти и куда свернуть в этом лабиринте, чтобы выбраться. Он даже не был уверен, что помнит в каком направлении находится школа. Бродяга тут же пожалел, что взялся за это, да и Санька, кажется, не проявлял попыток сдохнуть. Наконец, когда у Сириуса уже практически закружилась голова от этой бесконечности одинаковых многоэтажек, Алекс остановился перед очередным подъездом. — Открывай. Передам тебя из рук в руки родне. Сириус просто не помнил, где выход из этого лабиринта, и не хотел, чтобы Саня это заметил. Мальчишка не стал спорить и зашарил по карманам в поисках ключей. — Мне уже почти хорошо… Можешь идти, если хочешь… Я сам дальше… И нарисую тебе, как выйти. Хочешь? Сириус несколько поразился такой проницательности, но почему-то решил быть гордым и довести дело до конца. — Ну уж нет. Пошли. Санька послушно открыл дверь и первый вошёл в полутемный подъезд. Пахло сыростью, камнем и кошками, как часто пахнет в подъездах старых пятиэтажек. Сириус поморщился — в пыльном, но светлом и уютном подъезде Сохатого он мог бы сидеть часами, рассматривая исписанные стены, а это место навевало тоску. Алекс очевидно храбрился — пытался прыгать по ступеням, забегал чуть вперед. — Успокойся, ребёнок. После ушиба головы нужно вообще лежать и притворяться дохлым, я читал. Тут особо негде полежать, но, возможно, стоит хотя бы идти спокойно? Боже, что он несёт? Сириус вдруг почувствовал себя нелепо — он провожает домой мальчонку, который подрался и волнуется за него, как сумасшедшая мать-одиночка. Ну, передаст он его родне и что скажет? Ваш мальчик подрался и я решил, что спас его? Господи… Алекс остановился напротив железной двери на третьем этаже, зазвенел ключами. Хотел что-то сказать, даже обернулся, но передумал и промолчал. Несколько раз повернул ключ, и дверь открылась. Алекс вошёл и остановился на пороге. Сириус, подумав с пол секунды, проскользнул следом. Откуда-то из глубины квартиры в коридор вышел позёвывая растрёпанный парень. - А, это ты Алька... Ты рано сегодня. - А это кто? Он был высоким. Таким высоким и долговязым, что Сириус, пожалуй, впервые в жизни почувствовал себя низким. (Ну в смысле, он знал, что небольшого роста, что ниже Женьки, и что Лилька Иванова перегонит его, если наденет каблуки, просто это никогда не имело значения.) Этот парень был одет в вязаный разноцветный свитер грязных рыже-зелёных оттенков, ещё у него были слежавшиеся и спутанные русые кудри и синяки под глазами. Сириус не мог решить, на кого этот парень похож больше - на алкоголика в запое, или на приличного, но неряшливого ботана во время экзаменов. Учитывая то, что экзаменов сейчас быть не может, скорее первое. - Ром... Я... Это Светослав. Он... - Этот мелкий чудик подрался... А если ещё точнее - был избит компанией очаровательных козлов. Я проводил его, чтоб не помер. Ему по башке прилетело. Ботинком. Алекс весь как-то съежился. - Ну и вали. Спасибо. Сказано было с такой долей сарказма, что будь Сириус Женькой, алкоголик Ромка бы уже умер. - А тебя не спрашивали. Товарищам, вроде тебя, вообще не положено доверять детей. Ты ему кто? Брат? С этими словами Сириус, сам дурея от своей наглости, скинул обувь и подошёл к парню. - Где у вас тут аптечка? Сириус понятия не имел, зачем ему аптечка, но хотел остаться и убедиться, что с мальчишкой действительно всё нормально. (А ведь были времена, когда он считал, что их семейке чужд материнский инстинкт. Выходит, что нет. Или какой это? Отцовский? Братский?) В любом случае на этого братца-алкоголика надеяться не приходилось, аптечка нашлась в одном из шкафчиков на кухне. Она представляла собой несколько разномастных коробок с различными лекарствами и прочей лечебной хренью, разложенной, кажется, без малейшей системы. Копаясь среди коробочек с незнакомыми и малознакомыми названиями, Сириус наконец поймал ускользающую мысль. Что-нибудь от головы (хотя при ударах вроде не помогает, но мало ли), вату, перекись - обработать ссадину на щеке - что-то холодное, чтобы синяк потом был не так заметен. И чаю. Понаблюдать с полчаса, параллельно промыть мозги, чтобы не давал больше себя в обиду. Алкоголику желательно тоже, чтоб за братом лучше следил. На глаза попался бутылек с валерьянкой. Сириус не знал, сколько капель ему полагается. Накапал двадцать в советский гранёный стакан. Разбавил тепловато-противной водой из чайника. Выпил залпом. В конце концов он не настолько везучий, чтобы умереть от отравления валерьянкой. А успокоиться не мешало. Алкаш шокировано стоял посреди коридора. Рядом с ним неловко переминался с ноги на ногу Алька. - На. Выпей. Сириус протянул ему тот же стакан с водой (предварительно сполоснутый под краном) и капсулу какой-то дряни от головной боли, (которая слава богу нашлась в этом притоне). - Чаю? Чай пили молча. Сириус искал в интернете симптомы сотрясения мозга (и, чисто из любопытства, дозу валерьянки для подростков), а Алька с Ромкой-алкоголиком всё ещё прибывали в шоке от его бестактности. Вообще-то он тоже, но алкашу об этом знать было не обязательно. Не выгнал и ладно. - Ты всегда так в гости ходишь? - сорвался наконец Алька. Может, таблетка подействовала, а, может, он просто оклемался немного, в родной обстановке, но выглядел он гораздо бодрее, чуть улыбался и был в целом в порядке. - Неа, обычно я очень вежливый и воспитанный, стучусь, вытираю ноги, всё такое... Сегодня просто день неудачный. Ромка, хмыкнув, покачал головой. - Ага, конечно. И не в своё дело не лезешь? - Ага. А ещё меняю одежду, мою голову и иногда выхожу из дома. Ты когда на солнце последний раз выходил? - Предпочитаю луну. - Ха... А ещё, знаешь, с братьями иногда разговаривать надо, Лунатик. - Я и разговариваю. Иногда, - Ромка виновато нахмурился... - Алька, положи холод на синяк. Возьми что-нибудь в холодильнике. Санька послушно встал со стола, обойдя стол, подошёл к холодильнику и вернулся через секунду с пакетом молока, приложенным к лицу. - У нас масло закончилось. Сливочное. А маслёнка стоит пустая в холодильнике. Ромка недовольно вздохнул. - Ну так убери. - Потом. Спасибо за чай, я пошёл. - Куда? - К себе. - Иди. И этого... "гостя" своего прихвати. Сириус поспешно замотал головой. - Нет, я уже ухожу. Спасибо за чай, спасибо за всё, мне пора. Алька разочарованно пожал плечами и удалился. Сириус вылил почти нетронутый чай в раковину, сполоснул кружку. Хмурый Ромка вдруг встал и, глядя прямо ему в лицо, пробормотал: - Спасибо... И извини за Альку. Не надо тебе было... От него одни неприятности... Сириус смущённо ответил: - Да ладно, Ромашка. У самого такой же. Мне не трудно... - А всё-таки спасибо. Я скажу маме, чтоб она с ним поговорила... - Сам поговори. Хреноватый из тебя брат видать... - Почему? - "Мама, привет, меня избивают в школе"? Серьезно? - А что не так? Сириус смутился... У него как-то вылетело из головы то, что не у всех в мире хреновые отношения с матерью. Он вспомнил, что Женька, несмотря на попытки Сириуса заткнуть его, вечно рассказывает маме что-то о своей жизни. Какие-то детали, которые Сириус своей не то что не рассказал бы, а даже не посмел бы подумать в её присутствии. - Да ничего. Забылся, прости. Пока, удачи. Он отсалютовал смущенному Ромке рукой и попятился в сторону двери, по пути прихватив рюкзак. Через несколько секунд Сириус выбежал из подъезда. "Странный он, этот Ромка", - подумал он. "Странный он, этот Слава," - подумал сам Ромка наверху. - "Необыкновенный"