Идеальность

Глупо было скучать по холоду, тонкому одеялу и скрипучему матрасу, и окну над головой. Глупо скучать по шуму ночью и утром. И по невзаимности скучать тоже безмерно глупо.  Олежа и не скучал.  Ему сейчас было не до этого. Просто того незнания и спокойствия не хватало. Честность не помогает. Честность медленно рушит. Скребётся по его коже, отдаёт болью в лёгких, поэтому что воздуха не хватает, колотит в груди, царапает запястья и срывает болезненно заусенцы. Его честность и откровенность разве что об стены не била. Бессовестный акт вандализма, в которому Антон не приложил руки. Олежа перевернулся на другой бок, собирая картинки из узоров на обоях взглядом. Проводил невесомо рукой, стирая, рисовал опять. Рисовал оленят, котят, ёлочки, где-то у изголовья получилось сложить чашку и чайник и получилась уже композиция. В глазах зарябило.  Олежа снова перевернулся на спину, взял телефон из-под подушки. Антон написал что будет дома через двадцать минут, прошло сорок и Олежа, кажется, из-за вредности оставил сообщение непрочитанным. Это всё, на что хватило его грубости в характере.  Влюбляться в красавцев-старшекурсников — можно, так положено. Влюбляться в героев столицы — почти необходимо. Во всех двух случаях Олежа получил взаимность и именно на этом проебался.  Любили Олежу. Как могли, любили и даже почти старались беречь, не напрягать лишний раз. Только вот Антон не спрашивал нужно ли это. Можно ли оставить Олежу одного, надеясь что тот спокойно ляжет спать? Наивный.  Олеже было бы намного проще быть рядом. Проще смотреть как скручивают и ведут под белые рученьки. Кидаться на встречу, если обошлось бы. Или даже самому пытаться агитировать, не вставать в основание, но заставлять застывший организм двигаться.  Вдруг из головы вылетела мысль, отскочив от подушки. Если он разлюбил бы Антона было бы просто идеально. Ни целоваться, ни обнимать, не класть руки в его карманы, чтобы согреть пальцы. Не ждать и сжигать себя как сейчас...  Он же разглядел все его недостатки. Выучил каждую трещинку на губах. Венку на веках. По всему телу были Антоновы поцелуи, его касания. Все уже сделали, обо всем поговорили. Пора устать друг от друга.  Олежа провел кончиками пальцев по тонким чёрным волосам на своей вытянутой руке. Пошли мурашки. Уродливая пародия на ласку Антона. От его руки дрожит всё тело, а не одно предплечье.  Антон ведь показал себя абсолютно конченным в первые года. Почему же Олежу так очаровала его личностная припиздь?  От коридора повеяло холодом, входная дверь хлопнула и закрылась на два замка.  Олежа прикрыл глаза.  – Спишь? – рука в волосах была тёплая, голос мягким, едва ли не дрожал.  – Умер, – всё же ответил он, глубоко вздохнув. – Не спас ты меня, герой...