Электричка

Мы ехали в зоопарк смотреть на панд, и ты заснул в электричке, запрокинув голову на спинку сиденья. Я сидел впереди, потому что ты не захотел пускать меня на место у окна. Мы часто так делали, и иногда каждому из нас приходилось ютиться на двойном сиденье с какой-нибудь пожилой дамочкой, тем временем сцепив наши пальцы рук в узкой щели между сиденьями. Ты почти всегда садился сзади. Я просовывал к тебе руку, а ты цеплялся за нее. Мы сидели так всю дорогу. Как бы отдельно, но вместе. Под конец поездки моя рука обычно отекала до покалывания в подушечках пальцев, но я не мог отпустить твою. Это стало своеобразным правилом, стало нашей привычкой. Пока не объявят нашу станцию, нельзя расцеплять пальцы. За окном было пасмурно, город был в какой-то дымке. Шел снег. Я любил Торонто в такую погоду. Мы любили. Здесь людям как будто бы наплевать на все. Никого не волнует, во что ты одет, кем ты работаешь, какую музыку слушаешь, кого ты держишь за руку в электричке. Здесь не было назойливых барышень, норовящих сфоткаться, не было стариков, вздыхающих и тычущих пальцами, не было осуждающих взглядов прохожих. Здесь вообще как будто не было людей. Здесь мы были одни среди толпы. Мы были предоставлены сами себе целиком. Люди просто бесконечно плыли мимо. Люди без лиц, без голосов, без душ. Мне нравилось это ощущение абсолютной оторванности от мира. Никто без надобности не лез в наши с тобой жизни, в этом городе у всех были дела поважнее, чем мы. Я чувствовал себя просто маленьким счастливым человеком и надеялся, что ты тоже. Вообще-то, я понятия не имел, как ты себя здесь чувствуешь. Я просто таскал тебя за собой, и ты не сопротивлялся. Обычно это значит, что тебе комфортно и хорошо. Но что твое поведение может значить здесь, где все не так, как у тебя дома? Мне интересно, Тао, тебе нравится здесь? Думаешь ли ты иногда о том же, о чем я? Существует для тебя хоть какая-то разница между этим миром и тем, который мы оставили на другом конце планеты? Я не понимал тебя ни там, ни здесь. Потому что ты вечно молчишь, потому что тебя всегда трудно понять. Я хотел бы, чтобы ты говорил со мной чуть больше, хотел бы знать, что ты чувствуешь каждую секунду, пока мы здесь. Я бы, наверное, расстроился, узнав, что для тебя ничего не изменилось с приездом сюда. Ты кажешься таким же мертвым, как тогда, когда мы еще были в Китае. И все же я надеюсь, что сейчас тебе лучше. Хотя бы потому что это то, что чувствую я. На следующей станции нам выходить. Ты, кажется, все еще спишь, и твоя рука уже упала бы, если бы я ее не держал. Место рядом с тобой пустое. У меня плечо уже ноет, поэтому я аккуратно разворачиваюсь и на секунду отпускаю тебя, чтобы пересесть. Извинившись, я перелезаю через своего соседа и сажусь к тебе. Когда ты спишь, твое лицо по-особенному красивое. Может быть, дело в том, что я не могу смотреть на тебя только с какой-то одной стороны, но я не знаю, чего в нем больше всего. Сейчас я вижу на нем сон и отстраненность, иногда я видел вызов и вульгарность, реже - спокойствие и улыбку. Оно всегда, всегда разное, и я почти заново открывал его для себя каждый день из тех, что мы проводили вместе. Только взгляд у тебя никогда не меняется. Я хреново разбираюсь в таких вещах, но мне кажется, ты из тех людей, которые вкладывают эмоции именно во взгляд. И если это так, то значит ли это, что для тебя действительно все равно, где находиться, потому что везде одинаково паршиво? Тебе ни капли не лучше здесь, наверное. Я бы увез тебя туда, куда бы ты сказал, но ты не говоришь. Мне тяжело угадывать это, Тао. Твое лицо всегда хочется трогать. Я мог бы бесконечно касаться твоего острого подбородка, щек, проводить от кончика носа к переносице, сдувать челку с твоего лба. Внешне ты почти не реагируешь на такие вещи, но будь оно иначе, меня бы это, наверное, смущало. Мне нравится твоя напускная кукольность, твое «делай, что хочешь», потому что стоит заглянуть чуть глубже, и становится видно, как ты напрягаешься от любых прикосновений, как расширяются твои зрачки, как дрожат ресницы. Иногда действительно обидно, что ты никогда намеренно не прикасаешься ко мне в ответ. Но это настолько привычно, что мне даже нравится. В моей голове сложилась схема «делать все для Тао, потому что это Тао», и она кажется мне ненормальной, но я настолько привык следовать ей, что не могу думать о ее правильности. Особенно если ты рядом. Мы за 34 километра от города. Твоя голова падает на мое плечо, когда поезд начинает тормозить. Я легонько хлопаю тебя по колену, и ты приоткрываешь один глаз, но тут же закрываешь его. - Тао, - шепотом зову я. - Спишь? - Нет… - бормочешь ты, зарывшись носом в мою куртку. Ну да, как же. Я наклоняюсь вперед и заглядываю тебе в лицо. Теперь тебе неудобно так сидеть, и ты открываешь глаза. - Нам сейчас выходить. Нет, не смотри на меня так. Я не заставлял тебя спать. Сонно улыбнувшись уголками губ, как бы говоря «Ну, раз ничего не поделаешь…», ты поправляешь очки, потягиваешься и ерзаешь на сиденье. Люблю, когда ты улыбаешься так. Потому что ты делаешь это редко. И потому что ты не делаешь так на камеру. Мне нравится думать, что эта улыбка - для меня. Только. Я как-то спросил у тебя об этом, но ты сказал, что она не значит ничего особенного. Ты снова двигаешься ко мне и теперь подставляешь губы под поцелуй. Я знаю, что тебе все равно, но давай не будем делать это здесь. Наверное, мой взгляд был достаточно выразителен, потому что ты недовольно щуришься и надуваешь щеки. Вагон совсем останавливается. Объявляют название станции и просят не забывать в вагоне вещи. Ты спишь в электричках, спишь дома, спишь на работе. Ты не хотел вставать и тащиться в зоопарк утром, но я настоял, потому что все еще ищу место, где ты перестанешь выглядеть как мешок с говном. Ты не видел Торонто, а я успел по нему соскучиться, поэтому я буду таскать тебя везде, Тао. Ты должен проснуться от своей комы и прожить эту неделю для себя. Для нас двоих.