Последний акт

По его следам хоть куда: до самой смерти и даже после. Небо сегодня слишком красивое, чтобы быть последней вещью, увиденной перед падением в небытие. Но это романтично, а Амане Миса — истинное воплощение романтики, ведь так? Она наблюдает заход солнца с крыши, когда в округе нет ни души, отчего этот момент ощущается ещё более та́инственным и сокровенным: сегодня солнце торжественно спускается к линии горизонта только для неё, ложится к её ногам, и всё внутри трепещется, будто не она с жадностью хищника поглащает живописный вид, а он её. Небо отражается в радужках широко распахнутых карих глаз, и те отливают густо-кровавым, как в былые времена. Спутанные волосы, теперь угольные под стать ногтям, такие чужие, но всё же отныне её, разбрасывает навязчивый ветер, неприятно осаждая прямо на глаза-зеркала. Она окрасила их, потому что не могла позволить себе что-то столь светлое, тогда как Свет покинул её жизнь, но пробивающиеся сквозь чернь льняные корни всё-таки выдают, что там, на макушке его ещё не погасили. Пусть материализованно он и потух, но изнутри никуда не делся, всё также горит, только теперь обжигает куда сильнее, болезненнее, — как будто сосуд, бережно его хранящий, разбился, и мало того, что выпустил пожар гулять по телу, ещё и ранит осколками органы. Разум же Мисы плавится под грузом едких воспоминаний, состоящих из обрывков фраз, касаний, даже поцелуев, после которых часто следовали слишком чёткие, идеально выверенные указания, всегда выполняемые ей беспрекословно. Более туманно помнятся комнаты, ворох записей, череда смертей. Всё, чему она вынужденно позволяет калечить себя в области ошмётков сердца, так или иначе связано с Ним — с её Богом, Богом Нового мира и Правосудия. Но в первую очередь, конечно, её. Амане невыносимо, и всё же она выносит — ровно до тех пор, пока иначе нельзя: ей необходимо на какое-то время остаться у порога истлевшего после его ухода места, чтобы посмотреть, как оно и общество, его наполняющее, станет существовать дальше. Это эндшпиль её миссии, финишная прямая. И как раз сейчас она стоит у разметки на краю крыши с угловатым камешком в руках и старательно выводит около белой линии слово «Finish» вместо каких-либо прощальных писем. В них ведь совсем нет смысла: единственный получатель всех её потенциальных писем мёртв. В этой надписи смысла тоже нет, Миса его туда и не вкладывает, пишет скорее машинально; также механически и бесцельно наши руки будто сами срывают пару листков с цветущего дерева, когда мы вовсе не приказываем им этого делать. Рука Амане рисует некий знак завершения, потому что её хозяйка по-своему эксцентрична, привержена ритуалам, и даже повседневность её часто перетекает в драматическую картину, что уж говорить о таком знаменательном дне. Здесь каждая мелочь играет роль: пусть и совершаемая бессознательно, она украшает общую сцену, — по крупицам соткано то самое истинное воплощение романтики. Любила ли Миса его? Да. Была ли болезненно, жизненно и смертно зависима? Тоже да. Любовь и зависимость в большинстве случаев, но не всегда, обозначают разные виды привязанности — Амане же бессознательно, но очень ловко сплела их воедино, провозгласив бесконечной любовью. Что ж, наверное, эта ядовитая смесь ей и являлась, ведь простая любовь всегда имеет конец, а эта не имела его даже в своей теории. Были эти чувства адресованы Кире или же Ягами Лайту? Может, Эл и разделял этих двоих, но не она; это казалось кощунством, оскорблением её Бога. Для Амане он был абсолютно цельным, единым, она принимала обе его ипостаси, и именно в таком виде его образ являлся олицетворением её собственного смысла. Она не любила двух людей одновременно, нет, лишь одного человека во всех его извращённых проявлениях. Девушка не вынашивала решение последовать за своим погибшим Светом в течение всех этих месяцев, она сразу приняла его и носила в себе, как нечто очевидное, само собой разумеещееся, то, что было с рождения высечено на её судьбе, и (как всегда) покорно ждала, пока наступит её время. Потому она сегодня здесь. Но принятое ей решение нисколько не граничит со слабостью, Мисе мало свойственно её проявление, она не слаба. Разве смог бы слабый человек всё это время оставаться подле Киры, жестокого убийцы ли, Бога ли в человеческом обличие? — нет, она просто иссякла, и ей не за что больше бороться. Всё это время она вела борьбу не за правосудие и не против тех, кто ему препятствовал, а за возможность находиться рядом с тем, кто его вершил. Их с Кирой борьба закончилась после одной и той же смерти, хоть и не была общей. Месть? Она, наверное, могла бы отомстить тем, кто с жизнью парня будто забрал и её жизнь впридачу, даже больше — слёзно этого хотела, но Лайту это не нужно. Месть за его смерть — лишь напоминание о том, что Он умер, о том, что так и не построил мира, в котором гибнуть должны были его противники — все, мешающее процветать его личной справедливости. Кира не желает наказания виновным за его смерть, незачем наказывать победителей. Пускай всё возвращается в прежнее, такое забытое ныне русло, пускай вышедшая из берегов река постепенно обретает обратно свои очертания, потому что Новый мир не должен продолжать функционировать без своего Бога, и никаких фальсификаций Кир тоже не должно существовать. Лайт создавал свой мир, чтобы лично в нём править (по крайней мере до своей очень нескорой естественной смерти), и, пав, Король утянул царство за собой, — так Миса думает, так она чувствует волю своего ушедшего Бога. Не может знать наверняка, конечно, ведь Он не давал никаких указаний, как стоит поступить в случае его смерти, — не считал этот исход вероятным, — и ей приходится надеяться на свою с Ним связь, являющуюся результатом долгих лет, когда она училась понимать суть его слов, действий, просто его суть; уповать на то, что вечный анализ, обычно укрытый от посторонних глаз под напускной наивностью, и направленный не на всё вокруг — всегда лишь на Него одного, — дал свои плоды. Что она действительно правильно поняла его желания, и своим нынешним бездействием в отношении прошлых врагов Киры, исполняет их, что миссия окончена, и она тоже может должна уйти. Потому Миса делает шаг, расставаясь с такой безопасной поверхностью. Она ощущает поток холодного воздуха, облизывающего её тело, лицо, волосы, остатки сердца, всё ещё хранящего бесконечную любовь, но словно совсем не задевающего лёгкие, проскальзывающего мимо, и дышать становится тяжело, почти невозможно. Она успевает подумать о том, какой найдут её теперь, и больше ни о чём, а затем — жест(о)кий бетон, который, кажется, разбивается под её маловесным телом; хруст костей, пронизывающая боль и уже совсем близкая эфемерность, растворимость, исчезновение. Амане умирает, глубоко погрязши в асфальте. И открывает глаза. Нет, туфельки, сверкающие в своей изящности на фоне перепачканного мира, всё ещё твёрдо запаяны в край крыши, а бетон по прежнему находится многими метрами ниже, не соприкасаясь с её кожей, не омываясь её кровью. Девушка делает шаг назад, и воздух ныряет внутрь, снова одаривая возможностью дышать, словно чья-то рука милостиво приложила к лицу кислородную маску. Она вовсе не готова признать, что ошибается в истинности желаний Киры, которые сама определила, но, кажется, впервые готова ослушаться его воли. Приходит осознание: силы не покидали её, они на время ушли на покой и лишь казались утерянными. На деле же просто были неузнаваемы под оболочкой из горя утраты. Стоило подождать, пройти через все круги ада и ещё один — десятый в своём отчаянии, прежде чем пробудить их и снова выпустить на поверхность через поры. Вид собственного тела, такого беспомощного, разбитого на асфальте, отменно справился с этой задачей, теперь она готова выплеснуть их наружу. Она ведь тоже Кира — была и станет вновь, будет частью, обломком своего Бога, ненароком забытым в этом мире. Миса сильна, возможно, гораздо сильнее, чем был Лайт Ягами, хотя бы потому, что, в отличие от него, не привыкла свою мощь показывать, а таила, копила и взращивала её долгие годы, прежде чем проявить; и также потому, что от неё никто не ожидает удара, а она ударит, ударит так, что земля потрескается, как от многолетнего недостатка влаги! Амане хватает брошенный на землю остаток камня и перед ровным finish'ем выписывает корявое «not». В него она вкладывает смысл — весь, который остался у неё, чтобы продолжать. Все вокруг Него хотели лишь призрачной справедливости, лишь из-за неё чтили Киру: Миками жаждал правосудия, потому он нуждался в Лайте. Но Миса нуждалась в Лайте, и только потому жаждала правосудия. Её любовь к Кире, а не к его идеалам возносит её над остальными. Именно это и должно полыхать в груди любого преемника; именно это и полыхало в груди преемников Эл: они победили, потому что бились за него, а не ради распятия преступника — Амане уверена. И потому она имеет право. Ком из обиды, скорби, опьяняющей горечи уже давно пророс и цветёт внутри девушки, растекаясь по всем венам, капиллярам и артериями жгучей яростью — кажется, теперь не кровь, а именно этот гнев питает её сердце, только благодаря ему оно всё ещё стучит и трепыхается. Да начнётся третий — последний — акт войны. Пусть не своей смертью, но своей жизнью она за всё ему воздаст. И она отомстит.

По его следам — хоть в самое пекло, хоть босиком по заточенным ножам и с переломанным хребтом. Потому она идёт, переломанная полностью, чтобы вдовчески прикрыть фарфоровую бледность лица полупрозрачной чёрной вуалью, наконец занять свой кроваво-слёзный пьедестал и стать его Богиней.