***
И нет никого ненасытнее, чем Се Лянь. Разве что Хуа Чэн. Они когда воссоединились, долгое время даже об этом не говорили. Были рядом, общались, любовались, касалиськасалиськасались. И было непонятно, кто желал больше — демон, или до этого совершенно невинный бог. Се Лянь ужасно смущался, когда одним взмахом руки снял с себя один из важнейших обетов, а потом смущался ещё больше, краснел ещё ярче. Разве он теперь не Император Небес, которому поклоняются все Три Мира? И разве супруги не могут любить друг друга? (Они всё равно были повязаны красной нитью и сведены самой судьбой. Если честно, они и не помнят, кто предложил произнести клятвы, но сделали они это в спешке и в порыве чувств. Довольно опрометчиво, но будто бы они пожалеют?) Саньлан в их покоях такой же, как и в реальной жизни — нежный, аккуратный, дразнящийся. Одними словами он заставлял вырываться из горла принца такие постыдные звуки, что даже сам демон, казалось, был удивлён. А у Се Ляня просто тактильный голод, который, кажется, никакие откровенные прикосновения не утолят. И ещё он соскучился по чувству, что он чей-то. Принца начинают пугать собственные желания. Разве мог он, Бог Войны, не терявший несмотря ни на что, чувство осознания собственной силы, думать о чём-то таком? О том, чтобы Саньлану принадлежать. У принца ведь не было никого, и ни у кого не было его. А теперь у Се Ляня есть Саньлан, а у Саньлана есть Се Лянь. И от этой мысли так сладко на душе, что хочется шептать на ухо: «Мой дорогой, любовь моя, мой супруг, мой муж, моймоймой,» — и жаться ближе, чтобы было совсем тепло и чтобы не разлучаться больше ни на секунду. И чтобы его тоже называли «мой гэгэ, мой принц, любовь моя» — и никто бы больше не мог назвать его также, а если бы и назвал, то и половины тех же чувств не вложил, какие вкладывал бы Саньлан. Но самое постыдное желание: ощущать прикосновения, даже когда они были далеко друг от друга. Видеть их на своём теле, иметь возможность притронуться, вспомнить, как были они оставлены, и покраснеть, будто не сам умолял о них в прошлые разы. Вспомнить слёзы в уголках глаз, потому что удовольствие невыносимое, потому что его выжали и вымотали, вспомнить ощущения зубов на теле, как его бы покрыли пятна и следы укусов, может быть и синяки, потому что сжимали сильно-сильно, хотели до помутнения рассудка, и покрыли бы тёмной аурой снаружи и изнутри. Се Лянь — высшее божество, но мысль о том, чтобы все видели, что он не суров (будто кто-то так думал), что он такой же, как и все — любящий, любимый, страстный — заставляла зажмуривать глаза, лишь бы снять наваждение. Такие мысли приходили к Се Ляню лишь в одиночестве, и если бы они появились при Саньлане, он бы не выдержал и попросил: «Покажи, что я принадлежу тебе.» А Се Ляню очень хотелось попросить. Но он боялся. Потому что видел, что Саньлан иногда ведёт себя не совсем так, как хотел бы. Он ласкал всё тело возлюбленного, целовал, словно шёлком вёл по телу, а в какие-то моменты резко переставал, будто вспоминал неожиданно что-то. И когда они были совсем-совсем близко, когда задыхались от удовольствия, когда Се Лянь не выдерживал, вздрагивал всем телом, он слышал, что Саньлан словно рычит, сдерживаясь, и в итоге тоже достигал конца, и после этого не мог касаться Се Ляня, пока не оботрёт руки. Он после всегда шептал Се Ляню совсем вязкие, наивно-романтические нежности: о том, какой Се Лянь прекрасный, как он его любит, и что он такого сделал, чтобы рядом с ним оказаться? Но шепча нежности, «своим» никогда не называл. И Се Лянь самую малость расстраивался.***
В Доме Блаженств, если Хуа Чэн пожелает, не будет ни единой души, кроме него и его мужа. Поэтому сейчас они совсем одни. И Се Лянь соврёт, если скажет, что ему не нравится их большая и мягкая кровать с красными завесями. Они увиделись посреди Призрачного Города, когда заканчивали собственные дела, и решили немного прогуляться вместе. Когда и так тёмный город погрузился в ещё больший мрак, Хуа Чэн в какой-то момент прижался щекой к щеке мужа и мягко произнёс: «Пошли домой». «Дом — это там, где семья», — поэтому если они вместе, значит дома. Так странно осознавать, что у тебя есть «дом», особенно когда он первый за восемьсот лет или же вовсе за всю жизнь. Се Ляня всегда тянуло к приключениям, поэтому изменение обстановки нравилось ему. Они могли легко перемещаться на большие расстояния, так что не было никаких проблем. Какая разница, где, если самое главное — с кем? Но всё-таки здесь всё ощущалось по-другому. Что бы ни говорил Саньлан, но Призрачный Город был его детищем, здесь он чувствовал себя спокойнее и свободнее. И Се Лянь, будучи эмоционально с ним связанным, перенимал его настроение очень и очень легко. — Гэгэ не устал? — Спрашивает Хуа Чэн. Он бросил кости, не разрывая объятий, поэтому они переместились в таком же положении, в каком стояли: Се Лянь чувствовал руки на своей талии и подбородок Хуа Чэна, устроившийся на его плече. От демона пахнет чем-то хмельным, пряным и самую малость благовониями — наверняка и запах Се Ляня тоже перенял от мужа какие-то нотки. Думать об этом было приятно. — Вовсе нет, — отвечает мягко принц, кладёт руки поверх рук Хуа Чэна. Ощущение хватки вокруг своего тела даёт чувство безмятежности и безопасности, хотя эти руки могли в любой момент стереть всех и вся в порошок. — Почему тебе кажется, что я должен уставать? — Ты тратишь своё время на то, чем могли бы заниматься другие небесные чиновники, — ворчит. Только Се Лянь, пожалуй, знает об этой черте Князя Демонов — дуться, когда скучаешь. Такое происходит редко, они стараются почти не разлучаться надолго или без надобности, но Се Ляню так нравится видеть, как Саньлан отводит взгляд и самую малость надувает нижнюю губу, что он, может быть, задержится однажды минут на десять на Небесах ради этого выражения лица. — Мне бы пришлось сидеть без дела или выполнять что-то слишком скучное, если бы не это дело. А так я смог встретить тебя, — Се Лянь поглаживает предплечья мужа, словно пытаясь унять обиду не только словами, но и прикосновениями. И это работает. — Неужели гэгэ специльно взялся за это, чтобы в итоге встретить меня? — Не то чтобы, — протянул хитро принц. Он продолжал смущаться во многих ситуациях, но всё-таки перенимал некоторые привычки у демона. — Нахождение на Небесах действительно не для меня. — Если гэгэ не желает находиться среди небесных чиновников, — шепчет Хуа Чэн прямо на ухо, вызывая мурашки по телу. Се Ляню очень голос Саньлана нравится. — Может он составит компанию мне? Как будто они не проводили вместе каждую ночь. Как будто не засыпали в объятиях друг друга. Се Ляню почему-то такие их отыгровки очень нравятся — они не вызывают такого сильного стыда, да и отыгрывать роль флиртующего намного легче, чем быть им. Эти слова словно просьба, требующая ответа. И Се Лянь поворачивается лицом к Саньлану. Тот талии не отпускает, лишь держит теперь не так крепко — чтобы оставить пространство для движений. А Се Лянь не двигается. Смотрит совсем влюблённо, глаз не сводит. Саньлан для него — любимый человек, даже если тот и не человек вовсе, даже если он — главный страх всех Трёх Миров. Потому что на него Саньлан смотрит с такой же любовью во взгляде и обожанием, как и он на Саньлана. Словно искра пробегает между ними в один момент, веки дёргаются — разум вернулся в тело после потери во взгляде любимого — и тогда они оба поддаются ближе. И нет ничего нежнее этих поцелуев. Ленивых, слегка уставших, подаренных за закрытыми дверями спальни. У Се Ляня белые одежды, а у Хуа Чэна — кожа белее снега, и лунный свет, льющийся на них из окошка, выделяет покрасневшие у обоих щёки. Се Ляню долго-долго было холодно, а теперь тепло в объятиях того, кто тёплым быть и не должен, и это кажется чем-то невозможным, волшебным. Если Се Ляню нужно было бы ещё раз испытать все неудачи, чтобы в конце прийти к тому, что есть у них сейчас — он был готов. Он готов на всё ради рук на своей талии, сжимающих крепче и поглаживающих спину сквозь теперь уже мягкую ткань одежд. Ради тонких, но таких чувственных губ, изогнутых самих по себе, и принимающих словно кошачий изгиб, когда Саньлан привычно ухмылялся. Он почти что всегда реагирует на всё лёгкой полуулыбкой, но Се Лянь всегда точно знает, какую лучше зацеловать, чтобы она исчезла, а какую сцеловать, чтобы она только стала будто бы слаще и пьянее. Они оба часто улыбаются друг другу в поцелуи, и Се Ляню хочется каждый раз улыбнуться только шире, когда он языком неловко цепляет клычки Саньлана. Они самую малость острее, чем обычно бывают у людей, и принц словно на свой счёт принимает: Саньлан кажется самым особенным существом в мире, и оно всего себя посвятило принцу. И сейчас Се Лянь не удерживается, хватается за красные ткани одежд, сжимает между пальцами, и язык лишь на секунду мелькает, а вызывает у обоих бурю эмоций. Се Лянь пытается произошедшее запрятать за старательностью, что даже на носочки приподнимается, но Хуа Чэн отстраняется. Он ухмыляется, но видно недоумение. — Я хотел предложить гэгэ отдохнуть, но тот, видимо, желает другого, — Се Лянь тут же голову клонит вниз от неловкости, не решаясь ответить, и Саньлан просто приподнимает его лицо одними лишь пальцами за подбородок и целует принца в его пухлые, трогательные губы. Но теперь они не стесняются взаимно касаться друг друга языками, влажно и медленно. А потом Саньлан вновь отстраняется, медленно разрывая поцелуй, не желая делать этого. За ними тянется ниточка слюны, и никто не решается разорвать её. У Се Ляня губы совсем опухли и покраснели, а на глазах поволока, и Саньлан лихорадочно водит по его телу руками, по плечам, спине, бёдрам, будто не веря. А Се Лянь без слов отходит, чтобы неловко забраться на самую середину большой кровати (и зачем им такая, если спят всегда совсем близко друг к другу?) Садится и ждёт, краснеет щеками и кончиками ушей то ли от смущения, то ли страсти. — Саньлан. А его и не нужно долго ждать. Уже через пару мгновений руки блуждают по телу, и Се Лянь пытается отвечать. За спиной много-много подушек, и он прижимается к ним под лёгким давлением Саньлана, и Се Лянь словно в очередной раз тонет. А потом одежда незаметно и одновременно с этим невыносимо долго оказывается где-то в стороне. И каждый новый кусочек тела Саньлан покрывает поцелуями, невесомее бабочек, мажет по мягкой коже языком, будто Се Лянь слаще цветочного мёда. И принц уже не может сдерживать звучащих недовольными коротких стонов, когда эта пытка и вместе с этим поощрение продолжается где-то на уровне груди, по заострённым из-за возбуждения соскам. Се Лянь и сам водит руками по обнажённой груди мужа, желая ощутить каждую мышцу, перекатывающуюся под кожей, вызвать приятное на слух урчание где-то из самого горла Саньлана, ощутимое кожей, когда тот продолжает целовать её. И в какой-то момент Се Лянь опускает взгляд на Саньлана, что уже слишком занят ласками его живота, и непонятно, хочется его от себя оттолкнуть или слиться с ним воедино в ту же секунду. У Се Ляня кожа вся блестит от слюны, и так хочется увидеть на ней следы их любви, что останутся ещё на какое-то время, что принц не может удержаться и буквально скулит от желания, всем телом напрягается, зажмуривает глаза. А когда открывает, видит Саньлана, смотрящего на него снизу так соблазнительно, что хочется тут же, чтобы он был сейчас над ним, забрал себе, завладел целиком и полностью. А Саньлан будто специально ведёт языком по рёбрам, смотрит прямо в глаза, а в какой-то момент останавливается и слегка приподнимается, осматривает это трепещущее рядом с ним и из-за него тело. Будто задумавшись на секунду о чём-то, тот властно и одновременно горько усмехается, обнажая один из клыков. Всё, конец. Се Ляню на секунду хочется отбросить весь оставшийся стыд (будто его было много) и сказать наконец, чего он хочет. — Ваше Высочество, тебе хорошо? И вдруг становится очень обидно. За секунду сбившееся до этого дыхание останавливается, замирает, а в голове много-много мыслей проносится. Он так сильно увлёкся фантазиями, но что если Саньлан не хотел всего этого? Он всегда выполняет желания принца беспрекословно, может ли быть, что просто не может отказать? И «Ваше Высочество»… Даже если Саньлан всегда произносил эти слова с невозможным благоговением, сейчас они будто отделили их друг от друга. У Се Ляня рядом с ним нет ничего «высокого». Они супруги, любовники, но совсем не слуга и принц. Не сейчас. — Саньлан? — Гэгэ? — Хуа Чэн будто чувствует, как изменилось настроение Се Ляня, называет его ласково, будто пытаясь показать, что всё, вроде как, хорошо. — Ах, мне, наверное, стоит извиниться, прости пожалуйста, я правда не подумал, вдруг ты… — бормочет божество совсем тихо, стыд больше не разливается по телу чем-то приятным, он давит на горло, лишая воздуха. — Почему ты извиняешься? Саньлан давно не выглядел настолько растерянным, и Се Ляню на секунду кажется, что он правда ошибся. Но лучше ведь просто… спросить? Как бы ни было неловко, Се Лянь мужа любил и хотел, чтобы тот был счастлив. — Я ведь не знаю, хотел ли ты того же, что и я. Мне хорошо с тобой прямо сейчас, но я не знаю, хочешь ли ты. Саньлан молчит какое-то время, будто обдумывает, что сказать. Се Лянь закусывает губу, ему неловко до холода в теле, да и одежда, что почти вся была снята, не грела. — Что заставило гэгэ подумать, что я не желаю его? И эти слова ставят принца в тупик, потому что он и сам не до конца понимает. А потом вспоминает некоторые совсем незначительные моменты и отвечает: «Иногда мне кажется, что Саньлан слишком контролирует себя, чтобы не сказать или не сделать что-то». И даже сейчас, та ухмылка показалась Се Ляню какой-то подавленной, а эта фраза: «Тебе хорошо?» звучала слишком… отчаянно. Будто Саньлан внутренне волнуется и надеется успокоиться благодаря словам мужа. — Ваше Высочество как всегда невероятно внимателен. Но он должен знать, что я желаю его всем сердцем и со всей страстью. — Прошу, не называй меня так во время близости. Ты — мой супруг, а не слуга, — произносит Се Лянь куда-то в сторону. — Хорошо, — Саньлан теперь кажется спокойнее, а вид смущённого возлюбленного заставляет и вовсе улыбнуться, — тогда как же я могу называть тебя? У Се Ляня на мгновение перехватывает дыхание. Он сейчас может исполнить одно своё желание, но произнести нужные слова слишком сложно. Он утыкается куда-то Саньлану в плечо, и произносит совсем тихо, задушено из-за смущения. — Ты можешь продолжать называть меня гэгэ. Или называть своим мужем, супругом, как угодно, Саньлан, — последние слова остаются где-то в горле. — Любовь моя? Внутри тут же вспыхивает огонь. Любовь моя. Любовь — самое прекрасное чувство, что Се Лянь испытывал, и если тебя называют любовью — разве не значит это, что ты являешься чем-то таким же прекрасным, как и это чувство? — Гэгэ нравится? — Се Лянь может лишь кивнуть и прильнуть ближе, обхватить туловище мужа руками. — Я не уверен, могу ли называть тебя так. А теперь уже не неловко, а тревожно. Се Лянь тут же отстраняется, смотрит Саньлану прямо в глаза. — О чём ты? — Божество не может принадлежать демону. Ты — идеал, так как я могу называть тебя моим, оскверняя? — Ты можешь. — Неужели гэгэ не страшно? — Се Ляню не страшно, он этого желает сильнее чего-либо. — Нет. — Хочешь ли ты узнать, почему я мог показаться тебе задумчивым? — и Саньлан берёт его руки в свои. Они сидят близко-близко, на кровати, полуобнажённые, но слишком взволнованные, — ты усомнился в том, как сильно я хочу тебя, но правда в том, что моё желание слишком велико. Я уничтожу себя на месте, если причиню тебе боль из-за собственной несдержанности. Гэгэ говорит, что он принадлежит мне, но это лишь даёт мне право вести себя так, как я хочу. «Несдержанность?» «Желание слишком велико?» «Как я хочу?» — Саньлан, как ты хочешь себя вести? — слова срываются с губ быстрее, чем Се Лянь успевает задуматься об их смысле. Стыд отступает быстрее, чем тело успевает на него среагировать. Се Ляню интересно, чего хочет Хуа Чэн. Се Ляню любопытно. Любопытно, что Саньлан скажет, что он сделает. — Я не хочу, чтобы до ваших ушей дошли подобные слова. — Я слышал слишком многое в своей жизни, — и это было правдой, его глаза и уши определённо нечисты, да и тело с разумом теперь тоже, — я был бы рад, если бы Саньлан поделился собственными желаниями. Я люблю его и хочу, чтобы ему было хорошо. Саньлан молчит некоторое время, а после просит: «Прошу простить меня за то, что ты услышишь. Останови меня, если я скажу или сделаю что-то, что оскорбит тебя». А потом начинает говорить. — Саньлан до потери рассудка желает владеть гэгэ. Шептать ему ужасно грязные вещи, доводить до края, чтобы он умолял о большем и получал это «большее» множество раз. Мысли заполнены его образом, где он находится подо мной, всё тело покрыто следами от моих губ и зубов, а голос сорван из-за криков. Он был бы заполнен мной и просил бы ещё, и я бы отдавал, показывая, что бог, идеал — принадлежит мне, получает удовольствие благодаря мне. Я невозможно люблю всю нежность и чувственность нашей близости, но иногда желание укусить, сжать, остаться внутри, проявить силу настолько велико, что я еле сдерживаюсь, чтобы не сделать это. — Ах, чёрт возьми! — Вдруг вскрикивает Се Лянь. Ему не свойственны даже такие лёгкие ругательства. Саньлан вдруг будто просыпается из транса. Он сжимал собственные костяшки до боли, держал веки сомкнутыми. Он провинился, сказал отвратительные вещи, Се Лянь ненавидит его, разочарован. Но он вдруг осознаёт, что Се Лянь находится у него на бедре. И он выглядит совершенно разбитым: таким нуждающимся, раскрасневшимся. Он прикусывает нижнюю губу, чтобы сдержать стоны, и потом шепчет в спешке, с придыханием, прямо как в мечтах Саньлана. — Чёрт возьми, — сдерживаемый стон, — возьми. Я хочу этого. Всего, что ты сказал. Так давно, очень давно, Саньлан, мой Саньлан, если бы я знал, я бы тут же попросил… — и Се Лянь в панике затыкает себе рот ладонью. А потом чувствует ладони, уверенно скользящие по талии, пояснице. — Что бы ты попросил? — Саньлан, я… — предвкушение, страх неизвестности, сильнейшее возбуждение и паникапаникапаника — смешались. — Любовь моя, проси что угодно. — Покажи, что я принадлежу тебе. — Ты уверен? — Да. И в следующую секунду Се Лянь чувствует, как его ягодицы сжимают сильной хваткой, но не успевает вскрикнуть, как его тут же затыкают. Ни один их поцелуй ещё не был наполнен такой сильной страстью и откровенной похотью. Се Лянь совсем не поспевает, Саньлан буквально вылизывает его рот, кусается и извиняется всё тем же языком, и остаётся только стонать и пытаться хоть как-то ответить, хотя бы сказать действиями: «Я так долго этого ждал, чёрт, забери своё, возьми меня». В какой-то момент становится невыносимо жарко и тесно, хочется снять всю оставшуюся одежду, прикоснуться кожа к коже, ощутить, но Се Лянь может лишь беспомощно тереться о бедро Саньлана, не в силах даже скулить, потому что рот абсолютно занят. И потом он ощущает, что те же руки подхватывают его и роняют прямо на кровать. Се Ляню на секунду кажется, что он проваливается куда-то в другую реальность, но потом он понимает, что Саньлан находится прямо над ним. Он наверняка смотрит на Се Ляня с неудержимой страстью и вместе с этим любовью, он наверняка дьявольски красив, когда обнажён, а его волосы спадают с плеч, прикрывая лицо, но теперь у них не было терпения, чтобы смотреть друг на друга, шептать комплименты и нежности — их страсть сейчас особенно сильна и выражается в действиях. Саньлан размашисто проводит языком по шее возлюбленного, и теперь не отстраняется, намеренно опаляет чувствительную точку на шее и кусает. Из горла Се Ляня вырывается настоящий крик. Саньлан впивается зубами в нежную кожу, словно пытается откусить кусочек от сладкого, держит зубы на коже несколько секунд, а потом из горла издаётся не урчание, рык. Он звучит так жадно, зло, и это чертовски возбуждает, потому что никто у Саньлана его супруга никогда и ни за что не заберёт, и эти эмоции — не злость, а выражение страсти. Саньлан оставляет ещё несколько укусов, засасывает кожу и после в извинении зализывает следы, и каждый раз, когда на теле вновь ощущаются зубы, Се Ляню хочется плакать и смеяться одновременно, потому что он необычайно счастлив и ему очень-очень приятно. Он чувствует себя грязным, но ему совсем всё равно. Хуа Чэн поцелуями спускается к груди, и боже, как же давно он хотел сделать это. Сотни лет назад образ принца отпечатался в его сознании, величественный и непобедимый, но вместе с ним был и другой: задыхающийся, желающий, нетерпеливый. Он бы не посмел сделать что-то со своим божеством, ни тогда, ни сейчас, если бы тот был против, но когда Хуа Чэн невольно коснулся его груди, то, как повёл себя принц… Он запоминал всё, что связано с ним, но та ситуация заняла для него особое место в голове, несмотря на всю опасность того, что могло произойти. Он знал, что у его мужа чувствительная грудь, он целовал её сотни раз и столько же раз получал в ответ мелодичные стоны, но ещё никогда он не касался её так. Не сжимал в собственных руках, не прикусывал соски, не слышал этих отчаянных стонов. Каждый раз их близость была актом искренней, чистой любви, они могли часами ласкать друг друга. Они любят всё так же сильно, просто теперь между ними чуть больше доверия. — С-Саньлан, Саньлан! — умоляет Се Лянь. Бог молится демону. Но не было здесь никого, кроме двух искренне любящих друг друга, и неважно — бог, демон или человек. — Любовь моя, тебе хорошо? — спрашивает Саньлан, лишь на несколько мгновений отрываясь от уже покрасневших сосков, и боже, это звучит уже намного лучше, чем прошлый вопрос. У Саньлана глаз почернел только сильнее, словно уголь, и в радужке скачут маленькие язычки пламени, что вот-вот устроят пожар. А губы влажные, демон проводит по ним языком, и вновь видны клычки, что уже оставили на теле его супруга множество меток и не остановятся на этом. — Да, да, да, — произносит Се Лянь с придыханием. — Позволь мне сделать тебе ещё лучше, — Саньлан цепляет нижнее бельё мужа кончиками пальцев, смотрит на бугорок на ткани с безумной жадностью, и принц уже не может говорить, поэтому просто кладёт собственные руки на бёдра в желании раздеться самому, но его запястья вдруг хватают и прижимают к кровати где-то за головой. — Позволь мне немного посамовольничать. Се Лянь не в силах отказать. Не тогда, когда исполняется его маленькое желание. Последняя деталь одежды наконец оказывается снята, член Се Ляня с влажным шлепком бьётся о живот. Он влажный, очень влажный и твёрдый, принц всхлипывает лишь от того, что ощущает прохладный воздух на чувствительной коже. А Хуа Чэн не приподнимается, нет, он спускается ниже, оставляя укусы на любимых крепких бёдрах. Он совсем близко к самому чувствительному месту, и Се Лянь не может понять, что тот хочет сделать, но это в любом случае ощущается хорошо. А потом Саньлан целует головку его члена, и Се Лянь в панике пытается свести бёдра, одновременно с этим несдержанно толкнувшись ими вперёд. — Саньлан, что ты делаешь?! — Тебе понравилось. — Но ведь- Се Лянь хотел сказать, что это ужасно пошло, грязно, постыдно, но не мог. Он не мог сопротивляться собственному телу, которое держал под контролем много-много лет. Саньлан мягко развёл ноги мужа в обратное положение и вновь склонился над его членом. Провёл языком от самого основания до верха, мыча будто бы от удовольствия, и взял головку в рот. Кру́гом прошёлся по ней языком, собирая естественную смазку, посасывая, и резко опустил голову вниз. Влажно, мягко, внутри рта Саньлана так мягко, что ноги Се Ляня дрожат, пальцы поджимаются, а стоны становятся сладкими-сладкими, протяжными. Звуки, которые получаются, когда Саньлан двигает ртом, грязные и развратные, кажется, возбуждают обоих только сильнее. И Саньлану совершенно не нужно дышать, он не задыхается, не давится, и ему нравится ублажать своего принца. Саньлан ускоряет свои движения, смыкает губы сильнее. Се Лянь сходит с ума. — Ах, подожди, подожди, Саньлан, пожалуйста, я не могу, пожалуйста, — умоляет Се Лянь. В его глазах мерцают слёзы, и Саньлан на секунду тревожится, что делает что-то не так, но супруг мелко и без какого-либо ритма толкается навстречу жару. Се Лянь умолял его, но это был вовсе не мягкий шепот между поцелуями, как раньше, это были всхлипы и несвязанная речь. — Саньлан, подожди, я сейчас… стой, тебе нужно, я, ах! Се Лянь пытался, правда пытался, но всё тело пробила мелкая дрожь, и будто верёвка разорвалась, что удерживала его от падения. Принц вскрикнул, когда излился, задышал часто-часто, прикрыл лицо руками. Саньлан так и не отстранился. И когда Се Лянь немного пришёл в себя, он неожиданно оживился и засуетился. — Боже мой, Саньлан, прости, подожди немного, я что-нибудь придумаю! — О чём гэгэ говорит? — Голос Саньлана прозвучал с хрипотцой, но самое ужасное, что он в принципе говорил, и ничто ему не мешало. — Ты!.. — Се Лянь не мог связать мысли в слова, но он хотел бы сказать очень много и очень быстро. Наругать, похвалить, выразить восторг, но просто не мог связать и двух слов из-за стыда. Саньлан хитро улыбнулся, абсолютно довольный, а потом неожиданно широко открыл рот и клацнул зубами, слегка поддаваясь лицом вперёд в этот момент. В его рту оставались разводы от семени Се Ляня. — Ты — мой гэгэ, и я хочу заполучить тебя себе полностью и без остатка. Се Лянь, кажется, начинает возбуждаться вновь. — Я — твой, — и Саньлан, кажется, мурчит, слыша эти слова. Се Ляню не нужно много времени на растяжку, но его муж всё равно аккуратно ласкает его пальцами изнутри, раздвигая стенки. Двинь он пальцами чуть под другим углом — и Се Лянь бы издал стон удовольствия, но его член всё ещё был опавшим, и воздействие на некую точку могло привести к дискомфорту. Саньлан предлагал остановиться на этом, но Се Лянь был непреклонен. «Я хочу, чтобы тебе было хорошо». И прямо сейчас Се Лянь вновь возбуждён и чувствует, как член Саньлана прижимается к колечку мышц. Чувствует, как его растягивают, и это уже так привычно и приятно от одного лишь предвкушения удовольствия, что будет наступать и убывать с каждым медленным движением… А потом Саньлан проникает максимально глубоко, ждёт некоторое время. Се Лянь лишь кивает ему, без слов показывая, что готов. Саньлан медленно выходит, оставаясь внутри лишь головкой. А потом резко, без паузы, толкается вперёд. Снова и снова. Ах, точно. Разве Саньлан не упоминал об этом? Но Се Лянь совершенно забыл, потому что привык к тому, какой Саньлан медленный и нежный с ним. Но громкие крики, вскоре перешедшие в тихий скулёж, говорили лишь о том, что ему нравилось. Да, Се Ляню нравилось то, как быстро двигался Саньлан, как его руки крепко держали его за талию, придвигая навстречу толчкам. Как он сам не мог сдержать рычания, тихих стонов, как откинул голову назад, прикрывая глаза от удовольствия. Саньлан наслаждался своим богом, а тот был рад отдать себя. — Гэгэ, гэгэ, мой гэгэ, — звал Саньлан супруга, шептал куда-то на ухо — мой бог, мой принц, моя любовь. Шлепки тел и стоны заставили их забыть о том, каким тихим сначала был вечер. Саньлан попадал прямо по заветной точке, с каждым толчком приближая Се Ляня к краю. — Ты ведь близок, — слова Саньлана звучали не как вопрос, а как утверждение. Он наизусть знал привычки Се Ляня и его реакции, даже если ситуация была не самая привычная, он мог предугадать, что ощущает его супруг прямо сейчас, поэтому начал медленнее и вместе с этим резче двигать бёдрами, заставляя Се Ляня произносить слова по кусочкам, с паузами, будто тот долго думал над тем, что будет говорить — и это было правдой. — Сань… лан… Ах! Я хочу… — Моя любовь, чего ты хочешь? — Тебя… Твоё… Внутри… Саньлан, — Се Лянь плакал. Каждый толчок заставлял тело поддаваться навстречу, принося порой невыносимое удовольствие. Он мог кончить несколько раз, он знал это, но терпение начало подводить его. Он хотел этого безумно сильно — расколоться на мелкие кусочки в этих сильных руках, почувствовать себя обессиленным. И он почти дошёл до этого состояния, отчего слёзы катились по лицу. И вдруг Саньлан замер. Се Лянь посмотрел на его лицо и увидел там абсолютный восторг. Казалось, что щёки Саньлана покраснели, хотя обычно он делал это разве что из желания поактёрствовать. — Что ты сказал? — Сань-ах! — Се Лянь вдруг ощутил резкий толчок, когда попытался ответить, что прервало его. — Мне не послышалось, гэгэ? — Нгх, нет, я-, — но голос вновь сорвался на громкий стон, — хочу тебя внутри до самого конца, пожалуйста! Саньлан услышал эти слова и не смог удержаться. Толчки стали беспорядочными, и вскоре он откинул голову назад, ощущая наивысшее удовольствие. Се Лянь почувствовал, как внутри него разливается тягучее тепло, и лишь этого и пары толчков сквозь оргазм хватило, чтобы он кончил, выкрикнув имя мужа. Горло неприятно саднило — кажется, он сорвал себе голос. Саньлан, что отчего-то громко дышал прямо сейчас, посмотрел на Се Ляня. На его красное от жара лицо, на котором застыло выражение истинного блаженства. Он весь был покрыт укусами. Шея и ключицы, грудь, бёдра. Некоторые казались несильными, лишь пятнышками, но какие-то определенно не сойдут ещё долго. Руки Се Ляня были над его головой, и он даже не пытался прикрыть себя, стереть слюну на уголках губ или подтёки семени на животе. Саньлан вышел из Се Ляня, лёг рядом и тут же притянул к себе, в нежные объятия и такой же поцелуй. Такой знакомый, привычный, спокойный. Последние слезинки сорвались с ресниц принца, и нежные ладони стёрли их с щёк. Саньлан начал нежно шептать, его голос был слегка охрипшим, но звучал с таким обожанием, что Се Лянь вновь чуть не заплакал. — Гэгэ, мой гэгэ, всё в порядке? Я не был слишком груб? Любовь моя, такой красивый, нет никого лучше тебя. Прекрасный, удивительный, мой гэгэ. А Се Лянь ни на что в этот момент внимания не обращал, кроме родного запаха кожи, поцелуев по всему лицу и одного слова: «Мой». — Саньлан. — М-м? — Мой Саньлан, — Хуа Чэн будто удивился, хотя слышал, как его называют так, сотни раз. — Мой гэгэ. И они оба засмеялись совершенно счастливо и беззаботно, будто дурачившиеся друг с другом подростки. Будто и не было восьмисот лет одиночества. — Чего сейчас желает мой муж? — Ты утомил меня, Саньлан. — Неужели? — демон выгибает в наигранном изумлении бровь. — Да, и мне… нравится это. — Возьму на заметку, — ухмыльнулся по-кошачьи — на этот раз это означало нежность и любовь, — я хочу позаботиться о тебе за то, что мой гэгэ исполнил небольшое желание. — Это было и моё желание тоже, — краснея, ответил Се Лянь. Саньлан хотел отнести своего мужа в купальню на руках, но тот вдруг зарделся до кончиков ушей и запротестовал. — Саньлан, если я сейчас двинусь, то… мы испачкаем всё. Именно мы, потому что в возможном беспорядке будут виноваты оба. Се Лянь, что так активно просил наполнить его, и Саньлан, что сделал это. Он не удержался и посмотрел на мужа, туда, откуда сейчас вытекало его семя. И он мог бы почувствовать себя отвратительным, порочащим божество, если бы не его слова. — Это… приятно. «Приятно знать, что я принадлежу тебе. Приятно знать, что у меня есть ты, а у тебя — я». Но им всё равно пришлось уйти в купальню. Горячая вода разморила Се Ляня окончательно, и он еле держал глаза открытыми, пока Саньлан мягкой пеной обволакивал его тело, смывал водой, водя руками по искусанным плечам, шее, ключицам. Потом он также нежно обтёр его полотенцем, и вдруг прижался к самой шее, вдыхая нежный запах. — Я могу залечить твои раны. — Не стоит, — ответил Се Лянь, оглаживая мокрые волосы мужа, — я бы хотел оставить их на себе. Но перед тем, как уснуть, Саньлан всё равно зацелует все метки по-новому, потому что дорожил невероятно своим богом. А утром он обязательно будет над Се Лянем подшучивать, но всё равно урчать от одного вида показавшихся красных и иногда фиолетовых пятен. И захочется, чтобы они с белой кожи не исчезали никогда. Потому что он теперь не сомневается, что его принц хочет Саньлану принадлежать. И что он может любить его с силой всех своих чувств, и тот это примет и будет счастлив. И с тех пор Се Лянь для Саньлана «его», а Саньлан для Се Ляня — тоже. И никак иначе.