«Лучше вор, нежели постоянно
говорящий ложь; но оба они наследуют погибель»
Болота, наполненные химикатами и отходами жизни сразу двух городов — самое мерзкое место в мире. Так думалось каждому, кто рос в этом особом приюте — таком же жестоком, как и мир за стенами. Нам, впрочем, всегда говорили, что здесь из нас может вырасти хотя бы что-то сносное, сильное, стоящее того, чтобы заплатить нам за силу и какую-никакую смекалку. Попавшие, однако, в это учреждение, больше никогда не возвращались к своим родным, и, хоть верхушка Зауна заверяла (читайте: подкупала) Пилтовер, что приют всего лишь обеспечивает брошенным детям кров, все прекрасно знали о львиной доле ребят, украденных специально для выращивания в стенах провонявшего особняка. Некоторым из них с самого детства вводили Мерцание внутривенно и внутримышечно — тем, кто послабее, заправляли маски с парами того же вещества.
Мне везло меньше. Я была девушкой, оттого обещания о будущем звучали как пустой
лепет: все знали, что в Зауне ты или боец, или дилер, или проститутка. Меня больше склоняли к последнему, хотя находились умники, умудрявшиеся вместить и свое мнение о «негодности» такого тела для наслаждений. Впрочем, меня это совершенно не обижало: в планы не входило раздвигать ноги перед зауновскими кретинами. Мерцанием мне приходилось дышать, и, какие бы надежды я на себя ни возлагала, слабое тело и ужасный иммунитет превращал химтек вещества в ужасные головные боли и обмороки. Сердце билось громко и часто — так, что отдавало порой в ушах — но меня не отпускала мысль о том, что мой последний шанс вырваться в мир — соревнования.
Как правило, никто и никогда заранее не знал, какой высокопоставленный арендовал тебя (девушек реже, чем мальчишек), тем более — какое в итоге будет задание. Самые мудрые все-таки приезжали выбирать себе бойца самостоятельно; те, кто по-глупее, доверяли выбору смотрителей таких приютов. Кто-то из сирот сразу готовился ехать на смерть, смельчаки же готовились стать любимчиком у какой-нибудь шишки. Это обеспечивало своего рода покровительство, защиту, «бронь», да такую влиятельную и сильную, что внесенный за тебя залог заведомо накладывал запрет на твою продажу.
Я стоила копейки. Мне назначили эту цену руководители, и я была откровенно против ее повышения. Пускай глупцы «сверху» думают, что моя цена станет показателем моего качества; хороший наниматель сначала взглянет на меня, а после с радостью внесет свою лепту в мой выкуп.
Эта мысль утешала меня какое-то время. Мне казалось, что такие условия точно должны привлекать внимание — но была и другая сторона монеты. Если ты стоишь дешево, то всегда найдется зевака, который придет на соревнования смеха ради — и купит он, конечно, именно тебя за неимением больших средств. А дальше пеняй на себя: вероятность того, что этот ублюдок в дальнейшем захочет использовать тебя как тело, настолько же вероятна, что уже через месяц такой жизни твой худой сифилисный труп будет болтаться в канаве с дерьмом и блевотиной самых гнусных отбросов Зауна.
Но что было бы, смести я траекторию?
В тот день в приюте была полная вакханалия. Надзиратели (а иным образом их назвать просто невозможно) всячески проверяли, достаточно ли они завысили цены на самых крепких из юношей, помня, что соревнования этого сезона приведут в стены их приютов множество влиятельных людей. Силко был в их числе. Я слышала о нем ранее, но подробности до пешек не доходили — по понятным, конечно причинам: нам банально не нужно было знать тонкостей мира «сильных», ведь тогда, как полагали смотрители, амбиции совратят умы тех, кто должен повиноваться, а не руководить. Меня настоятельно просили не уходить далеко: обещали, что сегодня у меня точно будет шанс проявить себя в роли бойца, но тот факт, что в дни соревнований активно торговали и девочками — в целях низменных — меня настораживал. Где-то в подкорке сознания упорно маячила мысль о том, что никто меня рекомендовать в качестве бойца и не собирается, а самый вероятный сценарий для меня в таком случае — оказаться в борделе или на руках частного лица.
«Из вас самих восстанут люди,
которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою»
Подобно товару детей выстраивали в ряд и ждали, когда найдется достойный покупатель: и такие находились, однако любой из пришедших подолгу стоял у каждого из представленных ребятишек. Именно ребятишек — в наступившую пору покупать старались не самых взрослых, чтобы их нрав и характер еще можно было формировать под свой лад и на свой вкус. Осматривали на данном этапе поверхностно (могли попросить показать зубы или нагнуть голову для проверки волос на наличие вшей), задирая туники и оглядывая ноги юношей, проверяя, нет ли на их телах язв или других признаков заболеваний. Дороже всех стоили те, кто имел явные физические преимущества. Кто-то, как нашептывал смотритель, бегал быстрее, а кто-то отличался особой физической силой или, например, обладал завидной выносливостью в беге. И никто, никто! не говорил про ум и смекалку, ошибочно полагая, что от этого ничего не зависит. Зачастую соревнования, доходившие своей непомерной жестокостью до крайности, и правда не требовали ничего, кроме силы, но я была убеждена: даже громилу можно победить правильно выстроенной стратегией ведения боя. Главная сложность заключалась лишь в том, что заранее даже покупатели не знали, какое именно задание выпадет в грядущем туре — потому покупка участника была, по сути своей, игрой в рулетку.
Были уже такие случаи. Одного из ранее выросших здесь мальчиков — я не помню его имени — купили, руководствуясь данными о его высоком росте и внушающем весе. Вероятно, человек, который внес за него залог на время состязаний, не мог даже предположить, что грядущее задание будет представлять из себя ходьбу по тонким брусьям на высоте более двенадцати метров. Проигрыш был громким во всех смыслах этого слова.
Я глядела на осмотр из-за приоткрытой двери коморки, спешно затягивая небольшую грудь. Мне уже говорили, что выгляжу я абсолютно неженственно: в той обстановке, что я росла, это было лучшим из комплиментов. Заметив, что смотритель увел свой взгляд куда-то в сторону, обсуждая с напарником прогнозируемый «специалистами» в области торговли людьми (детьми) рост прибыли в этом сезоне, я успела проскользнуть в ряды юношей. Что уж поделать? Видать, рекомендовать меня и правда не торопились, и дело надо было срочно брать в свои руки. Выглядело это откровенно жалко — я, хоть внешне по половому признаку и не была отличима от рядом стоящих мальчишек, но скудностью мускулатуры и общей физической слабостью точно выделялась.
— Ты какого черта забыла здесь, — шикнул на меня кто-то за спиной, и я, даже не отреагировав на возмущения, лишь выпрямилась. В рядах стало шумно. Мальчишкам не нравилось, что я стою здесь с ними на равных.
— Какая тебе разница? Мы все равно здесь идем на смерть, а не в светский салон. — Мой аргумент, кажется, стал решающим. Негодованию осталось лишь поселиться в лицах моих совоспитанников и еще пару секунд звенеть в воздухе отголосками прежних бранных речей в мой адрес. Я же, однако, была непоколебима. Страшно, конечно, но вера в лучшее, вера в судьбу и возможность всячески подбадривала меня. Кто не рискует — тот не пьет пунша. Многие, напротив, сказали бы, что тот, кто не рискует — не захлебывается потом в собственной крови и чужом дерьме. К этому я не была до конца готова, разумеется. Мне казалось, что у меня будет исключительный шанс: что я, подобно избранным, сумею выбиться в мир и люди с высоко поднятой головой. Мое имя просто обязано было перескочить с замызганного списка детей в провонявшей полке смотрителя на уста всего Зауна. Пускай у меня будет шанс, ведь разве может быть греховным желание жить лучше?
И пусть все знают, на что я способна.
В помещении словно бы стало темно, когда в комнату вошли двое. Сначала женщина — высокая донельзя, смуглая и хмурая, с крепким телом и темными глазами. Следом — мужчина в огромном пальто, которое, казалось бы, заменяло ему собственную тень. Он стоял к нам спиною — меня, впрочем, больше интересовал воинственный стан и широкие плечи его спутницы — однако, когда брюнет повернулся к воспитанникам, я почувствовала, что мое напряжение сливается с общим. И не ошиблась: в рядах стало тихо, мальчишки умолкли и замерли, глядя на господина, который, напротив, теперь бесстрастно глядел сквозь нас. Никто не был заинтересован его именем, ведь глаз, янтарным блеском сияющий в темноте, говорил сам за себя. Достаточно было лишь раз взглянуть в его лицо, как имя мужчины всплывало в рассудке само собою. Никто из воспитанников не знал, как он выглядит; но, согласитесь: среди влиятельных не так уж мало брюнетов, зато с такой
особенностью — точно единственный. Глаз господина в черном пальто был его визитной карточкой.
Силко ладонью в темной перчатке указал, чтобы ряды расступились, и принялся внимательно разглядывать юношей на предмет травм или недомогания. Он двигался медленно, плавно. Так, как двигаются дикие коты, высматривая в высокой траве свою добычу. Он медленно оглядывался, поправлял плечами свое пальто — и это чертовски сильно походило на игру лопатками пантеры, готовящейся вот-вот разодрать в клочья несчастное травоядное. И сейчас мне правда хотелось быть самой аппетитной добычей. Пускай — я правда не против — этот кот захочет разодрать именно меня.
— Ты. — Он указал на мальчишку из второго ряда, к которому подошел совсем вплотную. Ребенок сделал несколько шагов вперед, нервно сглотнул и поднял голову к мужчине. Глядеть в глаза не осмелился. — Сколько тебе лет?
— Мне двенадцать, сэр.
— Хочешь, чтобы я купил тебя?
Ребенок замялся. Стоило ему хоть на секунду засомневаться, как Силко сразу же потерял к нему всяческий интерес. Я поняла его стратегию почти — ему нужен верный соратник, который хочет быть выбранным. Ему нужна добыча, которая желает быть съеденной. Вопрос преданности и верности — вот, что его волновало намного больше внешних характеристик. У меня хватило сил прочистить горло и, понизив голос совсем немного, произнести:
— Извините. Выберите меня, — голос слабо дрожал от волнения и, очевидно, оттого, что подобного рода мероприятие было первым за всю мою жизнь. Я видела только издали, как мальчиков или выбирают, или сразу увозят. Но быть частью этого театра мне не удавалось. Деваться было некуда — я уже открыла свой рот, и Силко явно меня услышал. Почти физически ощутимо его глаза врезались в мое лицо. Мне не хватало духа сказать что-то следом. Очевидным было лишь то, что я слишком переоценила как свои силы, так и свою стойкость. Этого человека — человека, которого все зовут Силко и который стоит прямо передо мной в паре метров — не зря боялись и уважали. Мне хватило только взгляда, чтобы встать на место и остыть. Что же можно было говорить о том, насколько бы хорошо мужчина сумел ослабить мой пыл одними только словами?
— Представься, — просит он, а мою голову наконец покидает прежнее напряжение. Оно остается стучащим в висках сердцебиением, но подступившая минутой назад паника сошла на «нет». Облизнув сухие губы, я максимально спокойно озвучила свое имя: не знаю до сих пор, звали меня так действительно, или так меня нарекли после похищения из родного дома. Это, впрочем, не было важной деталью.
— Чудесно. Выйди ко мне и покажись. — Этого делать не пришлось — расступившиеся передо мной мальчишки позволили Силко самому сделать несколько шагов вперед. Его рука скользнула по моей щеке, в следующую секунду надавливая на нее, как бы требуя приоткрыть рот. — У тебя хорошие зубы. Это плюс. Ты болеешь чем-нибудь?
— Нет, сэр. Я здоров. — Мне удалось солгать, глядя в его глаза. Второй — тот, что янтарным светом пронзал наверняка насквозь — словно бы видел меня всю, анализировал, насколько сильно моя ложь в дальнейшем может повлиять на мою же верность и трудоспособность. Я действительно была здорова. Но не была, очевидно, юношей.
— Прекрасно. Сними майку, я взгляну на объём твоей грудной клетки.
В ушах зазвенело. Осознание того, что с минуты на минуту я буду рассекреченной, пугало меня. Что станется потом? Если Силко не внесет за меня залог, то смотрители высекут меня как сидорову козу за такие вольности. В глазах этого человека, мне казалось, я обнажена уже сейчас, хотя одежды на моем теле было достаточно, чтобы скрыть не только наготу, но и все остальное — все, что я надеялась от этих глаз укрыть.
В комнате повисла гробовая тишина. Каждый, кто жил в этом месте и сейчас мог быть свидетелем грядущей трагедии, знал о том, кто я такая и что из себя представляю, но никто не мог осмелиться вклиниться в наш с Силко неравный диалог. Каждый предвкушал следующий шаг и одновременно страшился его, не представляя, что можно сделать с этим заведением за нанесенное фактической главе Зауна оскорбление.
— Я выразился недостаточно ясно? Я вижу, что под майкой бинт. Если ты не ранен, покажи мне свое тело, чтобы я мог быть уверен в аренде стоящего бойца, а не подбитой дичи.
Мне оставалось только медленно кивнуть и снять с себя майку, а следом — так же слаженно — размотать утяжку. Силко взглянул на мою грудь только единожды, а после, переведя взгляд на перепуганного донельзя смотрителя, выдохнул. Не знаю, к каким именно выводам он пришел и какие мысли роились в его голове до этого, но выглядел мужчина так, словно он заведомо знал о моем обмане. Знал, и, возможно, участвовал в моей афере не меньше меня самой. Это была игра?
— Я внесу за нее залог. Дайте девчонке одежду, и через полчаса я хочу видеть ее на заднем дворе.
Смотритель засуетился. В комнате внезапно поднялась суматоха, когда Силко, кивнув своей спутнице, вышел из комнаты прочь, а за ним выбежал один из торгующих. Я, стоя посреди почти нагишом, спешно прижала к груди одежду и огляделась. Силко не был идиотом. Тогда что сподвигло его, как непосредственного участника соревнований и серьезного соперника, согласиться на аренду настолько слабого экземпляра?
Пути его, впрочем, неисповедимы.
В чем заключалась суть моей лжи? Сделала ли я что-то плохое, пытаясь вырваться из одной лужи в, возможно, другую, но не такую смрадную и горькую? Поначалу я чувствовала себя невестой, выданной родителями тому жениху, который сможет поправить их материальное положение. Ощущение себя, как вещи, я компенсировала тем, что хотя бы сторговалась я самостоятельно. Сама назначила себе покупателя (попыталась и, следует полагать, удачно), сама выбрала назначенный путь.
Нет, я сама выбрала себе жениха, который все равно будет выше меня, сильнее меня и влиятельнее: и сколько бы я не пыталась утвердиться самостоятельной единицей этого акта купле-продажи, я все еще товар, с которым можно будет делать все, что угодно. Мне оставалось только думать, что моя ложь была совершена во благо — ибо может ли быть грешным желание жить хорошо? Может ли мое рвение и борьба восприниматься не как неповиновение привычным догмам, а как стремление к высшим целям и идеям? Мир, в котором мне пришлось расти, не показался мне в полной мере, потому идти приходилось наугад. Щупать, словно незрячей, скользкие стены, надеясь когда-нибудь выбраться в то место, где я не элемент экономики, а в первую очередь личность.
Никто не запрещал мне считать себя личностью уже сейчас, но именно это мое заблуждение — самое что ни есть невинное и чистое — привело меня на арену. Остаться в приюте для меня было бы приговором лишиться возможности считать себя кем-то хотя бы для себя, в то время как прыжок в неизвестность никогда заведомо не означает полную гибель и разложение.
Гарантий на обратное, кстати, тоже не было.
Через полчаса я была собрана. Меня вымыли, подпоясали, и вот я, стоя на пороге перед своим покупателем, снова чувствую себя обнаженной. В руках этого человека теперь моя судьба. Внесенный за меня залог разрешал Силко использовать меня как участника на время соревнований, а после, если он сочтет нужным, меня выкупят окончательно. В противном случае — я либо погибну, либо меня притащат обратно инвалидом. Не будет глаза, или, например, я просто лишусь рассудка. Но сейчас я, объятая тусклым светом лампы, чувствую, как за мною тянется невидимая фата, а мужчина — тот, кого я зову теперь женихом своей судьбы — даже не подает мне руку. Может быть я стану одной их его жен, а может быть он будет вдовцом на еще одну девчонку уже сегодня вечером — а я всегда буду невестой в трупных червях, но никогда более не стану супругой. Омытая с ног до головы, я еще более явно чувствую грязь этого места. А выбор, совершенный в мою пользу господином с янтарным глазом, теперь кажется актом помилования с его стороны. Это точно сделка, совершенная исключительно мною? Вдруг этот янтарный глаз управлял моим существом на самом деле?
Я только потом узнаю, что Силко выбрал меня не из жалости, а из удивительной расчетливости. Не знаю точно, как (предполагаю, дело в связях), но ему удалось заранее узнать, какое задание будет в грядущем туре. Он точно рассчитал, что в этот раз он купит самого мелкого, гибкого и тонкого участника из тех, что найдет. Я сама подвернулась ему под руку и сделала это крайне удачным образом. Видно было, как во время нашей молчаливой поездки до места проведения состязания он недовольно пятился в сторону окна небольшого автомобиля.
— Мне не нравится твоя ложь, — говорил он, — если бы я купил тебя раньше, чем узнал твой пол, мне пришлось бы забить тебя к чертовой матери.
— Дело в том, что я девушка?
— Дело в том, что ты пыталась обмануть меня в своих целях. Так могу делать только я, — верно подмечал Силко, но говорил тихо и спокойно. Не злился на меня голосом, но вымещал свое недовольство в колких словах. Разве обман мой — обман во имя спасения — мог быть грешным? Разве он не видит? Хотя, кажется, все он прекрасно понимал — лишь не видел смысла вкладываться в чужие грезы, а оно и понятно. Холодный расчет не мог идти рука об руку с пылкими мечтами. Мы сидели в одной машине до ужаса одинаковые, как я выяснила позже, но настолько разные, что мне приходилось отворачиваться каждый раз, когда Силко мог бы заметить мой взгляд.
— Давай заключим сделку. Без поблажек и привилегий. Честную деловую сделку.
— В чём будет ее суть?
— Мы поступим так, — он глубоко выдохнул, закинув ногу на ногу, и достал толстый мундштук для сигары, прокручивая его в руках, — если ты принесешь мне победу в этом туре, я выкуплю тебя и сделаю так, чтобы ты имела свободу над собою.
— А если я не сумею?
— Я отвезу тебя в бордель и продам сразу туда. Тебе, вероятно, не известно, однако из приютов, вроде вашего, дорога девушек ведет не к покупателям-единицам. Вас пачками увозят в публичные дома, где смотрители получают за каждую кругленькую сумму.
Эта новость действительно была для меня новой, но совершенно не шокировала (может быть совсем немного): несложно было догадаться, куда девочки исчезают целыми партиями. Это были лишь додумки до беседы с господином в черном пальто, однако сейчас, когда правду опрокинули на меня настолько прямо и резко, сомневаться было не в чем. Слова Силко не вызывали у меня подозрений.
Пока он мой жених — пока за меня внесен залог — все мои слова и действия только в его власти.
— Я согласна.
Мы не пожали руки.
* * *
Исав и Иаков были братьями. Старший — Исав — по праву своего первенства обязан был получить и право первородства. Исав был хорошим охотником, и думал о благополучии своей жизни в первую очередь — Иаков же во всем следовал заповедям Божьим, и не понимал Иаков, почему именно Исав наследует право от их отца.
Исав тогда, пришедший с охоты уставший, за миску еды продал своему брата право первородства: и притворился Иаков Исавом, и благословил отец младшего на право первородства. И была в том Божья воля, и был в том замысел великий. Исав не следовал законам Всеотца, и спорил он с Господом в мыслях своих.
— Чем я хуже, Господи?
Разве мое желание жить хорошо может быть грешным?
Не ответил ему Господь.
* * *
У Силко была железная воля и безупречная интуиция. Он был исключительным промышленником и замечательным в прямом отношении бандитом, так искусно исполняющим свою роль в мире сильных. Его авторитет был неоспорим, и ощущение превосходства над всеми явно льстило ему. Эта «слава» не была безосновательной, не была пустым лепетом человека, знающим о существовании господина в черном пальто понаслышке. Я своими глазами увидела, как именно ведут себя, казалось бы, сами химбароны в его присутствии. Потому идти рядом с Силко теперь казалось неслыханной дерзостью и вместе с тем непомерной привилегией, и у меня даже получилось на секунду горделиво задрать подбородок выше. Отчего-то думалось, что именно мой уверенный вид сможет добавить и Силко авторитета: мол, «взгляните, у него и участник характерный», но, кажется, я не совсем угадала с настроем. Моя уверенность была напущенной, притянутой за уши, в то время как уверенность Силко — гордой,
безусловной. Но зато нельзя было отрицать, что моя незнакомая всем личность приковывала внимание каждого, в чье поле зрения попадала я и мой покупатель. Это только его заслуга. Заслуга влиятельного жениха, который собирается венчаться с своей невестой, о которой доселе никто не слышал — потому она всем так интересна.
Место, в котором мы оказались
, было до ужаса мрачным и туманным. В воздухе стоял запах затхлости и разложения — растительного, но оттого не лучше — и мои опасения касательно токсичности «паров» оправдались, когда в глаза бросились гости в респираторах. Я попыталась привлечь внимание Силко вопросительным взглядом, но он, отрицательно помотав головой, отвернул лицо в другую сторону. Он не надевал такую же маску, и на секунду мне подумалось, что это обозначает некритичный характер ситуации.
Я ошибалась.
Когда нас разделили, мне пришлось пройти на свою позицию — небольшой каменный выступ, такой же, как и у остальных участников, который по сути не представлял из себя ничего большего, чем просто огромная темная плита, покрытая мхом. В таких мероприятиях не было особой подготовки или размеренности: все куда-то спешили, торопились начать состязание и поскорее вернуться в парадоксально ненавистный образ жизни, снова замкнуться в цикл беспрерывной битвы за власть и (вы не поверите!) престиж. Совершенно неприятно было осознавать, что ведут нас всех в огромную яму с болотом в самом низу. Дышать было сложно, а смрад, исходящий от гнилой помойной воды, усугублял ситуацию вдвое — нет — втрое, не давая должным образом получить кислородное насыщение. На лицах других участников удалось прочитать ту же эмоцию, что испытала и я. Никому не хотелось лезть туда, но было очевидно, что суть испытания будет заключаться именно в нахождении в этой воде и грязи. Я задрала голову к трибунам, находящимся прямо на краях «обрыва» в эту самую яму. Силко взглянул на меня так же холодно, как и прежде, но в его взгляде было строгое напоминание: «Помни наш уговор…
…Помни имя свое»
На краю обрыва возник силуэт мужчины: я не смогла разглядеть его лица, но общая сутулость, сухопарость в теле и, как выяснится позже, скрипучесть в голосе выдавали в нем глубокого старика; стоит все же отметить тот факт, что за хрупкостью этого силуэта все еще скрывалась живость в движениях. Встреченный возгласами зрителей, он прокашлялся с глухим клокотанием и, поправив на своем лице респиратор, завел свою речь:
— Как приятно видеть в такую пору старые лица, — он определенно имел гостей, систематически участвовавших в мероприятиях такого толка. — Все мы собрались здесь, среди тягучих болот, ради того, чтобы насытиться новыми зрелищами сезонных соревнований! Вы хотите, чтобы я зачитал задание? — В игровой манере восклицает он, и с трибун ему в ответ рвутся голоса гостей. Мой взгляд в тот же момент метнулся к Силко — он сидел гордо и молча, закинув ногу на ногу. Спокойный и статный, сияющий тьмой в свете и светом во тьме. Не было человека, я уверена, который бы не заметил, как сильно он выделяется даже из толпы, как многие полагали, «себе подобных». Ни один из жителей Зауна не смог бы похвастаться таким аристократичным началом, какое было в Силко. Весь его образ — от походки до лица, выстроенного из острых углов и изгибов — не оставлял сомнения в том, что он — истинный Король Зауна в значении не столько политико-экономическом, сколько образном.
— Глубина болота перед вами, господа, — три метра. В корнях растений, протянувших свои корни в воде и иле, спрятан важный Артефакт — дорогой, стоит заметить. Купчий, чей Купленник быстрее остальных достанет и передаст ему Артефакт, будет являться безусловным победителем соревнований. Прошу заметить, что у Купленников нет ограничений на прикосновенность в отношение друг друга, потому смерть участника от рук другого не будет дисквалифицировать Купчего и не предполагает компенсацию средств, потраченных на ребенка. — В ушах зазвенело. У меня, может, больше всех шансы вытащить Артефакт, но меньше всех остаться живой в схватке: другие участники были крупными, злыми и достаточно напуганными для того, чтобы драться ради победы насмерть. Мною овладел почти животный страх, а паника, сковавшая мне горло, едва не заставила тотчас же вспороть себе чем-нибудь шею: может быть так получится вдохнуть поглубже. Я понимала, что многие захотят устроить жестокую схватку еще до того, как начнут поиски «приза», чтобы убрать потенциальных конкурентов, и по взглядам мальчишек было совершенно очевидным, что я была для них первой и самой легкой жертвой. Голова гудела, а кровь пульсировала в висках, сердце грозилось выпрыгнуть из грудной клетки и утопиться в дерьме и тошнотворной болотной воде прямо сейчас. Я не была готова. Я была гордячкой. Слышишь, Силко? Ты указал мне на мою гордость, теперь прошу, спаси свою невесту.
Жених был молчалив и кроток.
Сигнальный выстрел показался мне похожим на звон колокола. Я не успела сделать спасительного вдоха, как пришлось с разбега нырнуть в отвратительно грязную воду и слизь, чтобы не попасться в руки остальных участников так сразу. Я чувствовала, как сильно напряжено мое тело: как борются руки, разгребая тину и мелкие корни в густой массе болота; как ноги толкаются изо всех сил, стремясь отплыть подальше от места, где я стояла буквально несколько секунд назад, ожидая начала кровопролитного побоища. Вода наполнила мои уши, и я с огромными усилиями, но слышала возгласы начавших борьбу мальчишек. Сложности возникали одна за другой, казалось бы, фактически на ровном месте. Нам не дали времени переварить информацию или выстроить стоящую тактику хотя бы у себя в голове, потому того факта, что открывать глаза в этой воде не просто опасно, но и нереально, хватило, чтобы смутиться от ничтожности своего положения. Искать Артефакт наощупь? Меня быстрее раздавят или вытянут на поверхность, где забьют менее, чем за одну минуту. Может быть, просто затаиться? Переждать, когда все они перебьют друг друга, а после принести Силко безусловную победу?
Однако что-то мне подсказывало, что этот план был не более, чем черновой: вечно сидеть под водой не получится — мои легкие тоже не были бездонными. Я судорожно стала соображать, что придумать в такой ситуации. Нормальный человек подумал бы о том, что хотелось бы просто остаться живым, даже без Артефакта, но мы не были нормальными. Нами торговали, многих насиловали еще до момента, когда продадут; забивали до смерти, если ты вдруг заболевал, ведь никто не тратил деньги на хорошее лечение, и люди, которые занимались нашим непосредственным воспитанием, гордо называли это «естественный отбор». И мы верили. Но был ли он естественным, если в наши судьбы постоянно кто-то вмешивался? Разве не был он заведомо искусственным, ведь все мы — выходцы из таких приютов — не были добровольцами и хозяевами своей участи? Но разве нет ничего более естественного для таких, как мы, чем судьба провести свою жизнь в руках неизвестного покупателя или жестокого надзирателя? Есть ли у нас шанс — у брошенных, краденых детей Зауна — быть кем-то большим, чем зверьми в тесных грязных клетках?
Эти мысли испугали меня. Мне было жутко от того, какие метаморфозы происходили у меня в уме от банального страха: еще менее часа назад, сидя в автомобиле с господином в черном пальто, я вспоминала, что именно мое «я» и бравое самосознание существуют в этом мире вне зависимости от гнёта, ко мне применяемого. А теперь? Теперь я, с головой окунувшаяся в гнилое болото, плаваю среди дерьма и останков, признавая, что иной участи для меня и не может быть.
Воздух в легких заканчивался. Я чувствовала, как в груди щемит от невозможности более терпеть, и резко вынырнула. Это было ошибкой: несмотря на то, что поодаль от меня нещадно боролись юноши, многие заметили меня. Они, толкаясь и ругаясь, ринулись ко мне. Бежать по пояс в болоте было сложно не только мне, но и им (и этот факт, откровенно говоря, даже несколько обрадовал меня), потому для меня открылась чудесная возможность надышаться первые секунд тридцать, чтобы снова нырнуть под воду.
Никогда не надо поворачиваться спиной к своему неприятелю. Это золотое правило преступного мира, мира Зауна, да и мира Пилтовера наверняка — но почему именно сейчас этот драгоценный постулат не закрепился в моем сознании в режиме «сигнала SOS»? Я снова не рассчитала свои возможности, оттого не успела и моргнуть, как сильные руки накрыли мои плечи и резко надавили, опрокидывая меня лицом в смрадную болотную жижу. Очевидно, что со мной драться будет не так сложно, как с остальными, — но разве могу я позволить себе позорно утонуть? От неожиданности я распахнула глаза, с ужасом обнаружив, как больно их разъедает вода с химикатами. Следом я как следует хлебнула этой воды — меня прямо вод водой вывернуло обратно, и, когда мою голову подняли за волосы, пришлось сплюнуть собственную рвоту куда-то в сторону.
Голова нещадно гудела, но мне хватило сил заехать своему обидчику пяткой ботинка прямиком в коленную чашечку: едва ли я нанесла ему хотя бы приличный ушиб, но болезненный возглас мальчишки до меня донесся отчетливо. Мы все возились в этих отходах, стонали от боли и кричали, когда нас били. Мы, усаженные в смрадную яму на потеху нашим жестоким зрителям, словно гладиаторы боролись за право быть сильнейшим. Чужие руки в моих волосах разомкнулись, и я рванула вперед. Разве что Фортуна помогла мне не навернуться в воду обратно, но я быстро свернула куда-то в сторону.
— Стой, сученыш! Плешивая дрянь, я выпотрошу тебя нахер, когда догоню. — Зашипел мой соперник, стремительно направляясь прямо ко мне. Ему предоставилась возможность кинуться на меня — но я, заприметив этот порыв вперед, сиганула в сторону. Мой удар раззадорил его гнев сильнее, чем факт ничтожного положения, в котором мы определенно были в одном ряду.
Стоило мне сделать шаг в сторону, как мою ногу пронзила такая невыносимая боль, что я не знала, куда деться от этой агонии. Отравленная отходами вода разъедала рану, а вытащить ногу у меня не получалось — она намертво застряла в корнях. Думалось, что мне станет стыдно перед Силко за свой жалкий вид, но сил на эти мысли просто не оставалось: я скрутилась, опрокинувшись вперед, и, едва удержав равновесие, снова сблевала прямо в вязкую воду перед собою. Было это от страха или от того, что я густо наглоталась болота? Не знаю. Мысли путались в голове, не позволяя толком сообразить, что делать, и я уже с надеждой подняла голову на своего вероятного убийцу. Но юноша отвратительно сморщился, словно глядел не на человека, а на раздавленную колесом тушу животного; сплюнул в густую воду в сторону от меня, и, кажется, не желая прерывать моей муки, развернулся прочь. Глупый и откровенно детский поступок с его стороны. Я ведь могла бы — он должен был это понять — выскочить и напасть со спины. Но я действительно не могу. Не могу и все; а этот мальчишка уходит, и я смотрю ему в спину. Он был обязан свернуть мне шею, но он оставил меня мучиться. Разве потешаться над чужой болью — не обязанность зрителей?
— Скотина! — Взвизгнула я, грязной рукой утирая такое же измазанное лицо. Обида за то, что даже умереть красиво у меня не выйдет, съедала все мое существо. Тогда меня и опрокинуло в какой-то странный полуобморок: тело успело отклониться назад, чтобы свалиться спиной прямо в груду бревен, а я… Забылась, наверное?
***
Неудивительно, что мое тело, валяющееся на разлагающемся дереве — бледное и грязное — восприняли за труп и не стали трогать. Место для соревнований подобрали просто шикарное: в болоте не придется убирать тела, ведь они просто сгниют в нем и станут частью эдакой «экосистемы» на краю жизни Зауна. Потому меня не трогали. Не трогали даже после того, как соревнования закончились. Я слышала, однако, как зрители с негодованием гудели над ямой. «Победителя не будет», «На что только деньги потратил», «Зато резня какая!» — отголоски темной стороны монеты жизни тех, кого в Зауне принято было звать «элита». Неужели мальчишки и правда переубивали друг друга? Значит ли это то, что, если я заявлю сейчас о своей жизнеспособности, то стану победителем? Нет, секунду.
Силко это не понравится. Силко не одобрит то, что его Купленник победил только тем, что валялся мертвой тушей. Он не примет меня без Артефакта, нет.
В перспективе было притворяться мертвой и дальше. Обстоятельства, правда, моими перспективами не интересовались. Я попыталась двинуть ногой в воде, чтобы сменить положение, и, задев вторую — проткнутую насквозь и напрочь отравленную в воде — крупно вздрогнула и крикнула. Боль вернулась. Она словно бы и до этого была, но сейчас эти ощущения выдернули меня из дымки бессознательного обморока. Мне пришлось распахнуть глаза.
— Глядите! Мальчонка-то жив! — Обратил внимание кто-то с трибун, и толпа наполнилась другими настроениями. Мне было ужасно плохо. Я не могла даже думать о том, как жалко выглядела. Как жалко выглядела
перед ним.
— К черту его! — Взвизгнул кто-то, чей Купленник наверняка погиб последним. Ох, вероятно, ему было чертовски обидно за то, что победу может выцарапать какой-то хиляк, отрубившийся в первые несколько минут соревнования. Я попыталась приподняться, когда этот мужчина навел на меня оружие с края обрыва.
— Это мои деньги. — Холодно заметил Силко, опуская пушку на ствол чужого поднятого оружия. — Или хочешь побороться с ребенком за победу лично? Я погляжу на это.
Я ставлю на то, что «дуэлянт» Силко очень хотел оскалиться в ответ на его слова, но по очевидным причинам не стал: Силко сразу бы вынес ему мозги.
— Не трогать моего Купленника. Я сам к нему спущусь.
Сострадание. Я молилась за то, чтобы это было сострадание. Хотя бы раз за всю мою жизнь обстоятельства должны быть на моей стороне. Да, не самая сильная, ловкая, хитрая. Но я ведь не много прошу! Дайте мне свободы.
Силко не солгал. Спустился ко мне ровно тогда, когда болото все спешно покинули. Он, вальяжно и спокойно прикуривая, встал поодаль от меня, чтобы не марать ботинки в слизи.
— Знаешь, я ведь тоже чуть не утонул однажды. — Задумчиво протянул он. Я задрала голову, чтобы видеть его лучше. Не представляю, какой сильный между нами контраст. Он, утонченный, весь из ровных углов и отточенных движений — и я, испачканная, изжеванная событиями последних часов, откровенно неприятная.
— Мой глаз, — продолжил он, — рана на нем тогда не особенно оценила состояние воды. Твоя нога, полагаю, теперь будет такой же. Если вообще будет.
Я слабо поерзала, потянув ногу на себя. Она была пробита насквозь чем-то очень твердым и невыносимо тяжелым. Только теперь я догадалась спустить ладонь вниз, раздвинув гнилые корни. Вместе с моей ногой поднялся и Артефакт.
— Ты погляди. А посох и правда большой. — Силко наклонился ближе. — Вытаскивай. И ни единого писка. Нельзя, чтобы кто-то знал, что я его забираю.
Точно. За Артефактами часто велась охота и на тех, кто по праву соревнований выиграл эти призы. Просьба мужчины не показалась мне странной: это все еще мой шанс получить жизнь собственную, а не разбрасываться собой и своим телом вечность. Мою ногу пробило только острым концом, и на том спасибо: в ином случае тянуть почти половину было бы ужасно больно. Хотя я не сказала бы и о том, что тянуть из уже зараженной раны что-либо в принципе неплохо. Тело ужасно дрожало, руки постоянно скользили по ледяному металлу, но две минуты — всего две, подкрепленные желанием жить — и Артефакт я откинула к чужим ногам. Сама быстро подползла ближе, разворачиваясь на живот и взглядывая на мужчину над собой.
— У нас был уговор.
Силко спокойно затянулся. Осторожно окинул полы плаща, снова цепляясь тонкими узловатыми пальцами за ручку револьвера. Мы с ним, все-таки, очень похожи. Он тоже считает, что стремиться к лучшей для себя жизни — безгрешное дело. А что же в нем. грешного?
— Я даю тебе свободу.
За три секунды до выстрела прямо в мой лоб я успела понять несколько вещей. Первое: в мире, где торговля детьми и всяческая деятельность безнравственного (а может быть другое?) подполья существует, не будет существовать истинной свободы, как бы я к ней не стремилась. Второе: мой ненаглядный жених получил от состояния невесты ту часть, которую желал, и теперь пойдет дальше — к сотням и тысячам новых супруг. Мы обвенчались, но ни в этот вечер, ни в следующие несколько часов мою вуаль так и не подняли.
И третье: благими намерениями выстлана дорогая в Ад. Для меня — тоже. Силко тоже обязательно попадет туда, но позже меня. И я не знаю точно, сделал ли он мне услугу этим убийством, или наоборот — снова расчетливо избавился от бракованного товара. Я не знала о Силко ничего. Может быть, в его борьбе и правда есть какой-то глубинный смысл, сакральные мотивы. Может быть кто-то ждет того момента, когда Силко вернется домой. Я наивно полагала, что мы с ним сильно различаемся. Мы оба хотим жить для себя. У него просто больше сил.
Так получай же, Силко, Король Зауна, мой милый желтоглазый жених, свое право священного первородства! Пускай сегодня эта борьба будет в твою пользу.
Пускай, Исав.
