Флиппер и Лопака

      Воды Панамы были удивительно богаты на пищу и красивы. У него просто не было выбора, кроме как остаться.       Его жизнь была во много раз длиннее людской, но распоряжение ей превращалось в сущий кошмар. Волны достаточно побросали его вдоль всего побережья Южной Америки, примыв наконец к бухтам Панамы. Первое время он со всей серьезностью подозревал, что отправился к праотцам. Возле поселений двуногих, по его опыту, никогда не было так безмятежно. И это место оказалось мирским океаническим раем, где он мог упокоить свои старые кости.       Панама соединяла теплый и холодный океаны, что давало ему огромную возможность для маневра. И выбранная им бухта Канаэ была достаточно просторной, чтобы не беспокоиться более о людях. На человечьем она носила имя Сан-Мигель. По крайней мере, такое название он услышал от двуногих, которых он замечал рыбачащих на лодках и купающихся на мелководье. В середине залива иногда ходили корабли и паромы, но он научился чувствовать волнения воды, чтобы не всплывать рядом и не попадаться. Рядом со скалой, в которой была его расщелина, не было ни судов, ни людей, ни местных обитателей. Один этот факт целебным бальзамом ложился на его истрепанные нервы.       Климат в Панаме был мягким, и он заимел традицию подниматься на поверхность к скалам или острову неподалеку. Самым любимым занятием для него было растягиваться на горячих камнях на солнце. Оно приятно ласкало его темную желтоватую кожу и много повидавшую чешую. Местные приняли его так радушно как раз из-за яркого фиолетового хвоста и загара. И сам он, на удачу, был похож на типичного обитателя Канаэ со своей южной внешностью и длинными жесткими волосами. Чтобы окончательно стать своим, он назвался Винсентом. Нельзя было сказать, что он потерял многое – его родное имя, Уильям, в их устах постоянно коверкалось и искажалось, превращаясь в "Виньям". То еще удовольствие.       Солнце уже почти закатилось, пока он крепко держал на ногтях половинки йодистых орехов, чтобы затемнить их бежевый оттенок до черного. Цвет схватился, и он с чувством выполненного долга сбросил их. Морской ветер начинал холодить и сушить, и курортный день на сегодня стоило закончить. Стоило – но желание уплывать на дно еще не появилось.       Чтобы не зачахнуть, как медуза на песке, он скатился в воду на минуту. Этого должно было хватить, чтобы увлажнить нежные кожные покровы. Зависнуть с закрытыми глазами в толще воды было его вторым по желанности занятием. Его голову занимало много вещей, которые он не хотел озвучивать в разговорах. И с самых ранних зим он сам стал себе лучшим собеседником. Подпускать кого-то на близкую дистанцию было не в его привычках. И это создавало проблемы. Большие.       В Сан-Мигеле не все было так радужно, и то, что он изолировался от поселений, было одновременно его бичом. Здесь было не с кем и словом перекинуться, и сейчас он медленно опускался на дно как физически, как и морально.       Он осознанно сделал этот выбор, и винить оставалось только себя.       Вода вокруг охлаждалась, пока он, закрыв глаза и покачиваясь, погружался вглубь. По ощущениям, он был уже в трех рывках в отдалении от поверхности, и пришло время всплывать.       И тогда он почувствовал это. Боковая линия никогда его не подводила, и он замер, стараясь не создавать лишних движений. Совсем рядом что-то колыхалось, и вода пульсировала. Он развернулся и настороженно огляделся. Вокруг не было ни единой рыбы. Ни плавающего мусора двуногих. Только бесконечная синева.       Боязливо поджимая хвост, он выскочил на поверхность, на еще теплый камень. Подобное открытое место давало больший простор для обзора. Поединок с акулой не входил в его сегодняшнее расписание.       Тогда он увидел. Не поверил своим подслеповатым глазам, и весь вытянулся в сторону берега. Головешка с длинными прозрачными ушами спряталась в очередной волне и снова вынырнула.       – Привет? – озадаченно произнес он себе под нос, закашлявшись. Слишком давно он не использовал связки, и малейшее напряжение оказалось серьезным испытанием.       – Как тебя зовут? – его голос с хрипом надорвался. Кричать через водную гладь не было чем-то обыденным, как и видеть новые лица в этих местах. Один только бледный цвет кожи выдавал его атлантическое происхождение. Единственное, чего Винсент добился – незнакомец дернул ухом.       – ¿Me entiendes? – еще раз, надсаживая горло, спросил он. У обитателей Канаэ он позаимствовал не только еще один диалект, но и совершенно новый язык, свойственный людям этих мест, который коренные морские жители часто употребляли наравне с родным, – ¿Eres de aqui?       Понимания, кажется, не прибавилось, и он прекратил эти мультилингвистические попытки. Зато на его крики северный играючи подплыл ближе, настолько, что Винсент почти мог дотянуться до него рукой. В горле его забурлило ворчание, тревожное и как-то опасливое.       Если бы в Винсента во второй раз в жизни метнули гарпуном, он бы и не заметил. Он ужасно устал, вымотался и попросту затрахался, а этот чертов турист был самым интересным явлением за последний год. Все местные были или намного моложе Винсента, или намного старше, и он чувствовал, как начинает обрастать губками и мидиями от их разговоров. Возможно, немой спутник был самым удачным вариантом.       Винсент огляделся по сторонам и снова уставился на северного, как на экзотическое животное. На фоне нежно-голубого неба его бледная кожа выглядела странно. У коренных жителей была загорелая, почти оранжевая кожа и мелкие зубки. Этот же в каноны Сан-Мигеля не вписывался, и выделялся по-дикому красиво.       Вместе с поднявшейся волной он прыжком забрался на ромбовидную скалу, тесня Винсента. Осмотрелся по сторонам, прижимая уши к голове и быстро расправляя их. Возможно, слышал он лучше, чем говорил.       А когда он развернулся, стало видно, что у него не достает правой руки. Уже посветлевшие шрамы кончались практически на груди, и плечо оказалось буквально откушено на корню. Как и один из его сильно выступающих клыков. Наверняка это двуногие его так искалечили. На местных побережьях точно не было никого, кто бы мог так изорвать крупную северную русалку.       – Как твоё имя? – повторил Винсент через шум волн и чуть отполз в сторону. Из соображений безопасности, конечно. Улегся грудью на теплый камень и бил хвостом, обрызгивая спину. До него долетело пару брызг и он тряхнул головой, прижав уши. С вызовом уставился Винсенту в лицо и тот поежился. Черты лица у него были отнюдь не безобидные, острые и резкие. Торчащий клык добавлял грубости.       – Ты совсем не умеешь разговаривать? Ты же не местный? Не из бухты? Как будто и не из нашего океана даже.       Тот только молча улегся так же, как и Винсент. У него удивительно хорошо получалось поддерживать массивное тело одной рукой. Хвост у него был длиннее, чем у Винсента, и на узком выступе не умещался. Большим плавником он взбивал волны в пену, как корабельным винтом.       Вокруг было свежо и по-летнему тепло. По правую сторону голубоватыми столбами торчали из воды скалы. На них иногда садились чёрно-белые чайки, тявкая, а он завороженно, по-хищному за ними наблюдал, приподнявшись на локте. Солнце садилось через пару часов, не больше, но Винсент не хотел отпускать его так быстро. Он слышал, что люди испытывают то же самое, когда к ним во владения заходят мелкие хищники. Люди! Они так глупы и суеверны, что думают, что если они обведут животное вокруг ножки стола, оно останется у них жить.       У него дома не было ни стола, ни ножек. Ни своих, ни деревянных. Большая потеря. Стоило собрать из досок хотя бы один.       – Где твой дом?       Клыкастый дёрнул ухом и сел, вопросительно заглядывая Винсенту в лицо. Тот перевернулся на бок. Не верилось, что он о чем-то спрашивает немого. Чего он ожидал? Клацанье и вой вместе с взмахом в сторону океана? Можно было называть ему океаны, моря и заводи, каждый раз сужая круг поисков. Это могло занять больше часа. Может, он не только немой, но еще и дикий, и даже не знает, в какой бухте обитает. Может, он вообще не знает, что такое моря, заводи и бухты.       Как бы там ни было, Винсент не собирался просто так его отпускать.       – Где ты спишь, я имею ввиду.       Он провел по воде так, как оставляет рябь упавшая капля. Оглянулся на Винсента. Замешкался и начал вертеться, пытаясь что-то найти. В конце концов поднял руку и махнул ей в сторону океана. Винсент слышал, как за спиной на скалах встрепенулась чайка, но не двинулся, а вот он проследил её полет до полной потери из виду.       – А я и вижу, что ты не отсюда. Мы в Панаме. Это бухта Канаэ, по-человечески Сан-Мигель. Выходит в Тихий океан. Запомнил?       Тот кивнул, несколько раз медленно оглянулся и лег обратно, разглядывая чешую Винсента. Её фиолетовые полосы поднимались от хвоста на полные бока. С возрастом он стал есть больше и двигаться меньше, что не способствовало набору мыщц. Винсент перевернулся на спину и потянулся, поглядывая на безоблачное небо. Они оба выглядели друг для друга диковинно.       – А шрамы откуда? – бросил Винсент, уже не надеясь на понимание, и указал на его лысый череп. Северный оскалился и хлопнул по воде хвостом, дергая рукой в сторону берега. Его шипение и рык действовали устрашающе, и Винсент боязливо вытер брызги с живота и груди. – Люди жестокие, правда? Когда-то давно-давно, когда я был совсем мальком, мне хотели отрезать хвост. Знаешь почему? – он приподнялся на локте и заглянул ему в глаза. Его молчаливый собеседник с интересом наклонил голову. – Потому что красивый, и кто-то хотел видеть этот хвост у себя на стене в кабинете. Они увешиваются трофеями и цацками из чьих-то костей, кожи и шерсти, как идиоты. За все те зим девяносто, что я наблюдаю за ними, ничего не поме...       Вдруг наклонившись, клыкастый схватил его ладонь и потащил к себе.       Его зубы блестели желтым, и Винсент закричал. Сердце рванулось в груди так, что чуть не отказало. В ужасе он выдернул кисть из его когтистой лапы, свалился на бок, проскользил по мокрому налету водорослей и бултыхнулся в воду. Воздух схлопнулся над ним, поверхность заволокло пеной, в ушах загудело. Он быстро перевернулся, сделал несколько рывков и вынырнул в десятке метров от камня.       Клыкастый все так же сидел там с недоумевающим и обиженным видом. Только сейчас Винсент смог оценить его габариты. Хвост широкий, мощный. Плечи ещё шире и крепче. Большие уши, такие же прозрачные, как у него. И клык, который размытой полоской желтел у него на лице. Очень страшный, наверняка способный перекусить его запястье и вырвать кисть из сустава.       – Я тебе не жратва, слышишь, ты? – Винсент ударил хвостом под водой, подбрасывая себя вверх, и махнул рукой. Он заметался на своем островке, возбужденно оглядываясь. Темные пятна его глаз казались Винсенту ещё больше. Может, он просто испугался, что жертва решила уйти. Взглянув в сторону так бесцеремонно удравшего ещё раз, он неловко соскользнул в воду. Винсент опустился под воду парой секунд позже и едва не насадился на его зуб глазом.       Перед ним был дикий экземпляр прямиком с берегов Аляски, и он не переставал в этом убеждаться. Какая ещё русалка сможет за секунды две-три проплыть столько? Точно не тропическая, какой был он сам.       На этот раз осторожно и медленно, он потащил его руку за запястье и пристально посмотрел на пальцы. Теперь Винсент понял свою оплошность, но извиняться не собирался. Просить прощения у какого-то приплывца? Нет уж, у него еще оставалось самоуважение. Поэтому он просто смотрел в сторону, в толщу воды, где было видно только макушки длинных водорослей и стайки снующих рыб. В последний раз он чувствовал себя виноватым зимы три назад, когда отобрал у девочки электрического угря. Та разрыдалась, а он заметил, что это не и угорь вовсе, а сноп ламинарии, которую она сажала в цветочную клумбу. Уже тогда он понял, что зрение его нещадно портится. А ещё что он уже старый и может рассыпаться в песок от малейшего тычка.       На фоне этого дикого зубатыша он чувствовал себя не постаревшим и невкусным даже для людей, а опытным и мудрым. Все ещё быстрым и сильным, и, к тому же, с налаженным режимом питания. А значит, было чем гордиться.       – Два раза в полулуние я укладываю на них скорлупки от йодистых орехов и держу, пока не потемнеют. Двуногие называют это маникюр. Красиво? Скажи "красиво".       В его горле родилось прерывистое ворчание и Винсент улыбнулся. У его нового знакомого были не аккуратные ногти, а звериные когти, белые и крупные, с весь палец шириной. Совсем как рыбы капли в миниатюре, только острые и наверняка смертельные. И этим самым ногтем он провел Винсенту по скуле, изрядно испугав.       Это несерьезно. И он не собирается привязываться. Не собирается. Не собирается.       Полулуния шли одно за другим, и Винсента все больше устраивало соседство с новоприбывшим. Майк ловил рыбу, совсем как дельфин, зубами. Сосредоточенно слушал его рассказы, извечно наклонив голову и даром что не записывал. Винсент полагал, что ему и вправду нравилось слушать о людях, их занятиях и особенностях, а еще о природе тех мест, где он побывал.       «Скажи «Винсент». Это почти как Ви-цент. Открывай пасть шире и вытяни язык.»       «Э'о г'уупо.»       «Глупо – это то, что ты говорить не хочешь. Комплексы у него, гляди, а мне догадываться нужно, что ты там мычишь. Давай, или я тебя выгоню. Развивай артикуляцию.»       «Вто такое?»       «Твое умение понятно говорить слова. Чтобы я не сидел и не говорил с тобой, как с дурачком. Ты же не дурачок, правда, Майк?»       «Ньет, Финцет.»       «Тяни язык. Шире пасть. Повторяй. Винсент.»       «Вимцемт.»       Майк. По его словам, именно так его назвала мать до того, как он покинул родные берега Баренцева моря.       Несмотря на все старания, из его глотки слова звучали так, как будто во рту у него застряло три горбуши и треска. Что-то было с его пастью не так, что без напряжения он мог только клацать зубами и урчать. И Винсент знал, что – подрезанный язык и во многом – клык. Верхняя губа едва не рвалась по краям, и не закрывала остальные зубы полностью. Когда он ел, рыбья кровь ужасно смешно сочилась из-под неё и поднималась наверх красной струйкой.       Этика была чужда Майку, и это было только на руку. Пещера Винсента находилась в отдалении, и даже чтобы доплыть до неё нужно было постараться. Поэтому он не стал беспокоиться об отдельной лежанке для гостя. Места внутри было немного, и он приучил Майка спать рядом с собой под плетенкой из прочесанной нитчатки. Находиться в одном доме с себе подобным было спокойно и не так одиноко. Все чаще он сразу проваливался в сон, без ноющей боли в животе.       Уже несколько четвертилуний всё шло как по течению. Жизнь потихоньку меняла ритм, и он с удовольствием окунулся в него с головой. Отстраненность начинала отступать, и даже просыпаться больше было не в тягость. Чувство благодарности наполняло все его существо и било через край, отчего он все чаще ловил себя на том, что относится к Майку с нежностью. Как простая помощь с его затруднениями из-за недостающей руки привела к такому?       И Винсент не мог сказать, почему это всё же произошло.       Возможно, виной был его собственный усталый вид. Когда он выматывался, морщины прочерчивались на лице, как расщелины, выдолбленные подводными реками. Если он притаскивался в деревню в таком виде, мальки даже жалели его, думая, что он пережил трилобитов и вот-вот издохнет. Может, они даже ходили искать его скелет втайне от родителей. Любой из них запросто утащил бы его кости и носил бы на шее, как цацки.       Цацки. Он ненавидел людские украшения, неужели Майк этого не понимал?       Возможно, причиной стало то, что Винсент отпускал его на поверхность в одиночку. Майк как раз был из тех, кто один раз обжегся на горячих камнях, а потом с размаху прыгает на них. Каждый раз Винсент волновался уже через солнечную четверть его отсутствия. Он не был глупым... Он не был тупым. Он ведь не был? Винсент надеялся, что его мозги варили лучше, чем он показывал. Иначе он бы не выжил по пути сюда.       В любом случае, это была точка невозврата.       Тем хмурым осенним вечером на поверхности шел дождь, и на глубине было темнее обычного. Его чувствительные уши слышали даже отголоски грозы где-то на людской половине. Море лениво волновалось. Он заранее проверил порфиру, но она не складывала свои листы, а значит шторма не предвиделось.       В это время года начинало холодать, и имело смысл готовиться к зиме, что Винсент и делал. Тер длинную полосу нитчатки между камнями, делая новую циновку на каменную поверхность пещеры. Водоросль уже распалась на части и он начал сплетать их в одну веревку.       – Будь у тебя две руки, я бы и тебя припахал, – вздохнул Винсент. В одиночку работа шла ужасно медленно, – За все надо платить.       – А я готов. Умже давно хочу темве покамзать. Тволько обещай, что не рамзозлишься.       Майк, до этого спокойно сидевший напротив, вдруг завертелся и стал рыть землю под аккуратно посаженными рядами ламинарии своими когтями. "Сейчас все корни повырывает," – подумалось Винсенту. Пока он извлекал из-под земли предмет – что одной рукой ему удавалось с трудом, – Винсент успел хорошо его разглядеть. Плоская ракушка, дрожащая на сплетенной в косичку веревочке. На первый взгляд какой-то мусор. Даритель повесил этот невероятный кулон ему на шею, совсем по-мальковски заглядывая в глаза. Винсент выпрямился от удивления.       И как ему стоило отреагировать? Нормальные ответы не шли в голову. Конечно, он бросал косые взгляды на Майка. И от странных мыслей ему было не по себе. Винсент слишком долго провел в одиночестве, чтобы снова подпускать к себе кого-то.       И если уж Майк придумал такой способ подмазаться, то пусть будет готов к такой реакции.       – И что это? Что ты делаешь? Это ты у двуногих насмотрелся? Ну конечно, только они так носят. Цацки свои.       Всё радостное ожидание в его лице сменилось на обиду и раздражение. Глядя на его сведенные брови и суженные глаза, Винсент ощутил, как кишки скручиваются в узел от страха.       Не стоило в открытую его отталкивать.       Не раз он видел потенциал его пасти на удирающих рыбах, которым он, рванувшись, перекусывал хребты. Над его головой в такие моменты расплывался яркий кровавый туман. Что если зубы Майка сомкнутся и на его загривке?       А жест дарения явно был нежным. Шнурок на ракушке казался сплетенным вручную. Винсент не верил, что он его откуда-то своровал. Вдобавок он нашел перламутровую жемчужницу. Не какого-нибудь выпуклого рапана, а плоскую и блестящую створку, которую будет удобно носить на груди. Пробил в месте сцепки дырочку – а может, прокусил, во что он больше верил. Столько стараний – и впустую. Да Винсент и сам бы выгрыз глаза отказавшему.       Видя, в каком испуге и нерешительности он прибывает, Майк перестал скалиться и смягчился. Лег перед ним на бок, заглядывая в лицо. Винсент отвернулся, положил разбитые листья на хвост и попытался вернуться к плетению ниток. Руки перестали слушаться и одеревенели.       – Эвто красиво? – забурлил голос Майка у него за спиной. Винсент покосил глаза на живот, не наклоняя головы. Ракушка переливалась перламутром от слабого лунного света и динофитов, налипших на ламинарию. От скуки он неплохо изучил окрестности и часто совершал неспешные заплывы, но жемчужниц здесь не видел уже пару лет. Где Майк вообще её достал?       Винсент так долго не отвечал, что его ткнули пальцем в поясницу. Он обернулся и оживился.       – Извини. Спасибо. Правда, спасибо, вижу, ты хорошо постарался. Мне очень приятно.       – Твебе правда нрамится? Оно кравщивое? – продолжал допрашивать Майк, – Ты говорил, что твои ногти крафщивые. А это кравщивое?       – Красивое. Но не отменяет факт того, что это людские цацки. По их моде.       Дальше – больше. Эта чертова синяя зубатка приготовила им обед.       День был просто чудесный. Теплый и солнечный, как в летнее время. Даже с глубины было видно, как снаружи греют лучи. Зима наверняка обещала быть прохладнее, чем обычно, раз даже в середине осени мягкий климат Панамы выдавал такие фокусы.       За последний месяц Винсент так наморозил хвост, что солнце стало для него чем-то священным. К низким температурам, как Майк, он не привык, и реагировал на малейшие смены погоды. Он жмурился от довольства только когда у поверхности было настолько жарко, что нежные медузы вокруг плавились в один большой комок желе.       Уже не раз он отрывал взгляд от почти готового полотна. Там, наверху, все переливалось голубым и зеленым от тока волн и ярких солнечных лучей.       Ему хотелось и хотелось ужасно. Чего-то. Усталость наваливалась, как якорь, и избавления не находилось.       Какие бы отмазки он себе не придумывал, нужно было заняться делом. Работы был ещё непочатый край, а Майк был недостаточно усидчивым, чтобы использовать его в качестве бесплатной рабочей силы. Пройдет не один час, пока он не научится использовать для плетения свою единственную руку. Солнце, конечно, уже успеет закатиться в океан, и он не понежится на поверхности.       Такой расклад его не устраивал, но пришлось смириться. Так же, как и в прошлые разы. Мало ли чего ему хотелось. Двадцать три зимы назад он уже получил урок. Не смог удержать свои животные чувства и получил два гарпуна в хвост.       Он сам убил Элизабет. Своими же действиями.       Двуногие подтянули её за веревку. С её прозрачных плавников струйками стекала кровь. Они подтягивали и рвали её плоть, а она визжала, как не визжит рыба-жаба. Попытками выскользнуть она сама загоняла крюки глубже, разворачивая мыщцы до костей. Еще один гарпун прилетел сверху, когда он с воем бросался на борт корабля. Наросшие снизу моллюски рвали живот, лицо и руки, но он не замечал их. Налегал все яростнее. От ударов трещали раковины и доски. Сейчас, пусть только вода хлынет в трюм, а тогда уж он перегрызет их всех своими же зубами. Унесёт её. Тогда уж...       Рядом с ухом просвистело и молнией ударило об воду. И он закричал. Упал назад, в воду, лишь бы скрыться. Кровь толчками била из основания хвоста. Клубами обтекала железный штырь. Он прошел насквозь, и теперь торчал из чешуи. Произошло что-то неправильное. Внутрь его плоти загнали железную палку. Неправильное. Инородное.       Его вздернуло вверх. Сзади всей лапой вцепился гарпун, выламывая чешую. Он рванулся и вцепился в веревку. Вода слилась с него уже красная. Около десяти двуногих тянули его вверх, и он беспомощно раскачивался на веревке и кричал от страха и злости. Сверху её детский визг затихал. Мягко и вязко хлопнуло, она захрипела и стала глотать воздух и задыхаться. Что-то зазвенело и лезвие звонко лязгнуло о дерево.       «Сначала голова. Они не могут выжить без головы. С выпущенными кишками – пожалуйста, а без башки – уж никак, милый,» – говорил рыбак мальчику, который сидел вместе с ним в лодке. Тогда нужно было перевернуть её и убить обоих. Он остановил себя: ведь там маленький человеческий головастик, разве он виноват, что должен выслушивать деда, у которого голова набилась песком? А морской песок очень мягкий, прямо как людские мозги. Теперь он чувствовал, как тонет в нём, и как по-родному он обхватывает его со всех сторон. Он должен был убить людского ребенка с такой же жестокостью, с какой они сейчас убили его собственного.       Хвост прошило болью, и его выбросило в реальность. Руки задрожали и разжались, и он снова упал. На этот раз до воды не долетел, и хлопнулся на крюки. На секунду показалось, что они прорвались сквозь тело. Винсент завизжал, совсем как она, извиваясь на веревках, как детская игрушка. Вдоль боковой линии прошлась судорога. Изверги. Он сдавался на потеху извергам. На праздничный стол. Молодое и нежное мясо и украшения для дома из чешуи. Волосы для медицинских нитей и кожа на перчатки.       Из последних сил он поднял тело к хвосту и ухватился за веревку. Теперь было видно: возле главного плавника торчала ещё одна железная палка. Из разрыва в чешуе вяло вытекали почти черные струйки.       Они посыпались вниз, как камни с утеса, когда он раскачался на их же верёвках. С животными криками и взмахами, прямо в воду. Последний не удержался и упал прямо на него, и он перегрыз его шею раньше, чем шлёпнулся спиной о поверхность волн.       Он не мог остановиться. Выдавливал их глаза и разрывал щеки. Двум вырвал челюсть, пока оставшийся на корабле экипаж стрелял в него оставшимися гарпунами и палил из пистолетов. В воде ему без труда удавалось их обходить. Кровь неумолимо вырывалась из хвоста, и тогда он от бессилия опустился на дно вместе с парой трупов. Они волочили за собой кишки так же, как он – рассеивающийся красный шлейф. Сверху медленно прошла гигантская тень корабля.       Пока солнце не село, он пилил стержень, пронзивший его плоть, камнем. Шипел от боли и иногда вскрикивал, когда случайно шевелил гарпун.       – Вимцент?       Перед его лицом изниоткуда появился Майк. Взгляд Винсента приковал обрубок его правой руки, нелепо торчащий из плеча. Спасибо, что в живых оставили.       – Момжно... Момжно приглафсить тебя на... на ужин?       Что? Что это, мать его каракатицу, значило? Какой посыл был в это заложен? И, еще раз, что, черт его дери?       И он прекрасно понимал, что. И ему было кристально-ясно, к чему это ведет, и сердце почти осязаемо рвалось на части, потому что он, блять, не знал, что делать с влюбленным юнцом.       – Сначала я расскажу тебе историю про маленькую Элизабет. Чтобы между нами не осталось секретов.       ***       От его рассказов Майк приходил в детский восторг. Винсент никогда не повторялся. Казалось, он прожил зим под двести и впитал все когда-либо услышанное. Он знал так много, что у Майка голова трещала, как рыбий пузырь под зубами. Особенно приятно было слушать, лёжа на нем в темноте пещеры. У него была широкая мягкая грудь и большой теплый живот. На его теле Майк не видел выступающих костей, а значит не рисковал их поломать.       И сам Винсент был длинным и крупным, и с ним было особенно приятно обниматься. Ещё он умел грациозно двигаться. Он бил по воде хвостом, как настоящая мурена. В такие моменты хотелось, чтобы он так же изгибался в его руках. И Майк совершенно не знал, как заставить его так себя вести. А лучше – что сделать, чтобы он хотел просто так плавать с ним по округе и рассказывать истории.       Ему нравились истории. Но конкретно эта привела его в шок.       – Эти твои люди просто отрезали ей голову, – завершил он, сжимая в руках начатое полотно. Наличие у Винсента их обеих вызывало у Майка особенно теплые чувства, но сейчас он только приторможенно глядел на него, – Понравилась сказочка?       – Нефт, – твердо ответил он, встречаясь со взглядом истерически улыбающегося Винсента. От его напряженного лица плавник на спине застывал в острую пластину, и на загривке сбегались мурашки.       Секундой позже он скривился и разрыдался. Майк обнял его, утыкая лицом в шрамы на собственной груди. Его сердце билось где-то в горле, чуть не выскакивая.       – Мфне жаль, чшто так получимлось, Вимцент. Прости. Чшто мне сейфчас сделать?       – Принеси... принеси мне тот свой ужин. И побыстрее.       И он всегда был рад повиноваться.