путеводная

оцепенение намертво сковало тело. по рукам от запястий растекается ощущение, словно в тонкие кости вбивают раскаленные гвозди. медленно и методично, но на деле на все едва ли уходит две секунды. воздуха не хватает. катастрофически. – значит, ты боишься прикосновений? кажется, пройдет ещё секунда, и все звезды под веками скрошатся в пыль. весь мир распадается на атомы. остаётся лишь крепкая хватка чужой горячей ладони на собственных руках, из которой не представляется возможным вырваться, и след, как минутное напоминание о беспомощности перед собственным сознанием. красный, как ожог. перед глазами ничего не плывет, и это можно было расценить как чертово благословение, но мир вокруг настолько четкий, что это режет глаза как под самым отвратительным фильтром контрастности и шума. все до такой степени реалистично и осязаемо, что сознание начинает отторгать действительность. запястья нещадно горят, стиснутые над головой. где-то под подошвами ботинок лежит упавший нож, поблескивая тускло и дразняще. в груди расцветает глухое раздражение. оно когтями острыми щекочет, едва не разрывая вклочья натянутые нервы-струны. дыхание сбитое. так глупо обезоружить себя. совершенно некстати в голове мелькает мысль о том, что где-то здесь же на полу под подошвой чужих туфлей, – уже лишённых золотых бляшек, – валяются её перчатки. вторая-первая кожа. если бы ритвельд могла рычать, то непременно сделала бы это. провалилась бы под землю, не от стыда, конечно, в крайнем случае. но в своём положении она не может даже вырваться. жарко жалко, и даже слишком. происходящее все еще не приобрело ясные краски, рассыпается белым шумом по темным углам, но удивительно, однако, что в этих же темных углах каз не находит образы вздутых тел. не вздрагивает от пустых взглядов, застывших во времени, а фантомного запаха болезни и разложения нет и в помине. есть чужой голос, отзывающийся тупой головной болью, но не дающий окончательно потеряться. роллинс перед глазами слишком, слишком настоящий, и с этим нельзя не считаться. взгляд останавливается на его глазах, тускло блестящих в темноте, как лезвие под ногами. досада вновь бьет почти физически ощутимую затрещину, когда ритвельд слышит, как нож отлетает в сторону, ударяясь о стену. пекка усмехается, смотря в темные злые глаза девчонки, стоящей перед ним, на лихорадочно горящие скулы. а слухи-то оказались правдой. бреккер не была идиоткой, но сейчас, под весом собственных травм и страхов она определенно не была собой. за её фигурой более не тянулись нити слухов и страшных сказок, руки, более не скрытые за кожаным панцирем, на удивление даже не венчались когтями. руки у неё были светлые, почти белые, но обычные, и даже слишком. это чуть было не заставило его усмехнуться. ритвельд, бывшая заложницей собственного разума, была вынуждена признать один паскудный факт: в этот момент, растекающийся по венам горящим керосином, пекка роллинс был её главной опорой, чем-то вроде последнего стабильного ограждения перед безумием. звездой, не меняющей своего положения. сознание, испещренное язвами, обычно плавилось от чужих прикосновений, но ненависть к роллинсу оказалась намного сильнее. она стала путеводной звездой для девушки. голова начинает болеть в пару раз сильнее прежнего; это слегка заглушает эмоции. жар степенно сходит на нет, со взгляда спадает пелена. картинка перед глазами медленно наполняется смыслом. – интересная реакция, – полушепотом, не без издевки. бреккер роняет смешок. пекка перед ней, живее всех живых. однажды и он превратится в мертвеца. они не рассказывают сказки, но на их телах можно много чего вычитать. ритвельд позаботится о том, чтобы его труп стал ярчайшим сочетанием искусства и жестокости. о том, чтобы любой, кто увидит его, знал, как молитвы, наизусть: с девушкой по имени каз бреккер лучше не становиться врагами. ритвельд обязательно позаботится об этом, разберет его до основания, до костей, уничтожит, кирпичик за кирпичиком. позже. демоны в голове затихают. сейчас ей достаточно чувствовать, как спали с конечностей оковы оцепенения. достаточно пары вариантов способов вырваться, просчитываемых в уме. достаточно чувствовать, что она твердо стоит на ногах. достаточно слабого света путеводной звезды над её головой. кирпичик за кирпичиком. а остальное потом. прямо сейчас.