Путь в тысячу ли

Такой дружбы, как у них, не бывает - но в двадцать шесть Серёжа не знает, как ещё это называть. Возможно, дело в том, что у него бе-бе-бе с ба-ба-ба, как принято говорить в интернете, или в чём-то ещё, в положении звёзд, ретроградном Меркурии в неправильном доме, плохой карме, но очень трудно называть "просто другом" человека, без которого не представить своё существование; не может быть, чтобы Олега вдруг не стало, потому что такое невозможно никогда. Это элементарно. Небо синее, трава зелёная, Земля круглая, Ландан из зе кепитал оф Грейт Британ, джи равно девять и восемь, Олег Волков - серёжин... "Серёжин - кто?" - ехидно скалится из зеркала Птица, перекрывая глаза цветными линзами. Серёжа, запертый в собственном теле, наверное, впервые не может найти слов. Потому что это точно привязанность и точно взаимная, раз Олег всё-таки не послал рыжего-бешеного нахуй со всеми его демонами. Раз приехал в ебучую дурку тюремного типа. Раз выкрал у этого ёбнутого психиатра. "Серёжа Волчеку платит," - напоминает колко Птица, поправляя воротник, - "а кто волку платит, перед тем волк в цирке выступает". Серёжа морщится - спустя столько сытых лет, когда не нужно жрать столовскую баланду или давиться бич-пакетами, а можно просто заскочить пообедать в любой ресторан хоть на Невском, хоть на Рубике, когда можно спать на мягком матрасе в отеле, в котором на крыше бассейн, а в лобби светский раут, а не на общажной шконке или пропёрженном советском диване, который ещё Сталина помнит точно, а Ленина - может быть, когда из Петербурга в Москву не на стрёмных попутках и не на боковушке у туалета, а первым или как минимум бизнес-классом, вопрос денег для него всё ещё почти неприличный. Потому что они никогда не вели счетов, сколько должны друг другу. Потому что между своими - ну какие счета, Серый. Никаких, Олеж. Да и не будут так делать за деньги. За деньги можно послать отряд головорезов - но не вести его самолично. Можно послать в аэропорт сонного водилу, а не мчаться лично в три ночи по горам, чтобы парой фраз и прикосновений успокоить истерику. Связать и оставить в комнате с белыми стенами, а не караулить тревожный сон. Но это никогда не было влюблённостью, которую Серёжа знал. Потому что влюблённость - это просто: зеркалить, зацепить внимание, вовлечь в разговор, блеснуть интеллектом или деньгами, поулыбаться и покивать в нужных местах, не забывать зеркалить, переспать раз-два-много. Вычеркнуть из жизни. Всех их - мужчин, женщин, тех, кто между, в дорогих и не очень костюмах, машинах, квартирах, номерах; пьяных, трезвых, под наркотой и попперсами. Повторить столько раз, сколько потребует эго. "О да," - тянет со знанием дела Птица в зеркале, пока тянет по руке белые перчатки, - "для эго твоего размера гроб нужен кинг-сайз!" Серёжа не спорит, пернатый мудак прав. Волосы привычно ложатся на пробор. Они с Олегом просто... как будто два обточенных булыжника в мостовой. Как притёртые временем брёвна в избах. "Как разношенная по ноге обувь," - мерзко хихикая, подсказывает Птица, пока фиксирует дурацкую маску на голове. Перед тем, как Птица окончательно берёт контроль, Серёжа согласно кивает. Тем удивительнее спустя столько лет, со всей истории с "Гражданином" и "садом", что некоторые вещи в пошедшей то ли кувырком, то ли вовсе каким-нибудь не менее интересным местом тридцати-с-лишним-летней жизни Серёжи остаются незыблемыми, неизменными, как сфинксы на набережной, или пробки у Аничкова, или та самая пышечная на Конюшенной, или безбожно лагающие "госуслуги". Всё просто, потому что он это выучил ещё в школе. Небо синее из-за озонового слоя и преломления света. Трава зелёная от хлорофилла. Земля круглая, Лондон, как ни взрывай, столица Великобритании, ускорение свободного падения джи равно девять целых восемь десятых. Олег Волков - серёжин.