об обладателях широких спин

У Леры в жизни все очень даже неплохо; моральные ориентиры, конечно, приняли вид Пизанской башни, но в остальном у нее в жизни все, в целом, хорошо. Не считая работы, работы на Разумовского и самого Разумовского и ровно до того момента, как «отдохни, но лучше бы не напиваться. завтра в два».ᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠᅠ «лучше бы не напиваться» Совет в повелительной форме кажется усмешкой-насмешкой, затягивающейся веревкой на шее и служит спусковым крючком так, что Макарова из принципа — который раньше был принципом никогда не перебирать — хочет не напиться, а, как следует, надраться. Способствуют этому, помимо Сергея, в разной степени родители, уехавшие на выходные, — которые! Лера! планировала! потратить! на! учебу! а! не! на! сраные! тренировки! — Любка, которая вовсе из поля зрения пропадает с какой-то девчонкой после первого же шота, внезапное одиночество и внезапный нарушитель одиночества (а если конкретнее — широкая грудь, бархатистый голос и шустрый язык этого нарушителя). У Леры в жизни все очень даже неплохо, если, конечно, не считать атрофировавшегося инстинкта самосохранения, который, пожалуй, самую малость был необходим человеку, собирающемуся трахаться с индивидом с крестами на шее. В ней один приторно сладкий безалкогольный коктейль, но кровь в венах пьянит, безбожно будоражит что-то подобное тому, что она, поддавшись принципу, искушению, вырвала из загребущих лап Разумовского, нечто, прозванное странным, теперь по-новому ощущающемуся, что зовется свободой. Холодная керамика странной плоскости на которой установлены раковины в женском туалете — да, блять, кому ты с твоими-то локонами сдался здесь — была предназначена похоже, что как раз для таких же сдвинутых, как они. Встретились в клубе средней паршивости два киллера, два мента, наемник и чумной доктор, ну, где же еще потрахаться? Лере ее отражение, сбито дышащее и с размазанной по лицу помадой, с задранным блестящим топом и синеволосым парнем у ее спущенных джинс, нравится до одурения, заставляя на движения снизу отзываться, бедрами вперёд подаваясь. — Я не против, чтобы ты в один момент задушила меня своими шикарными бедрами, — с усмешкой выдыхает парень, отрываясь от выдержанного ритма языком у нее промеж половых губ и бросая изнеженный взгляд из-под ресниц снизу, — но было бы прекрасно, если бы это было уже после того, как мы закончим начатое. У Леры в жизни все очень даже неплохо, по крайней мере, пока утром — час дня, на самом деле — она не просыпается с осознанием, что опаздывает на тренировку с международными террористами. Волков встречает ее со стаканом воды и аспирином, и сложно угадать: знают ли они историю ее времяпровождения или из Олега хороший стратег и психолог, и она считывает в этом какой-то жест заботы (очнись, дура, не выспавшуюся от слова совсем тебя, просто не очень-то и интересно убивать). Разумовский обнаруживается на кухне, сидя на развернутом стуле и заинтересованно уместив голову на локтях, в свою очередь опирающихся на перекладину стула. Из окна свисает широкая спина, одетая в оверсайз кислотно-яркую футболку и плавно переходящая (Лерочка, двадцать с чёрточкой лет, четвертый курс медицинского) в шею с кретами побокам и с синеватым засосом, с ее блядским засосом, а пучок синих волос колышется холодным ветром. Обладатель перечисленного набора частей тела наконец поворачивается, кажется, так же — черта с два по нему поймешь за ухмылкой, ебанный потенциальный абитуриент театрального — ахуевая, как и она, и раскланивается. Макарова давится прежде предложенным стаканом воды под воодушевленный взгляд Разумовского. — Ну, я смотрю изучение уязвимых точек в процессе! — ей кажется, что и радостно похлопать в ладоши с него станется. Сергей вскакивает со своего места так же резко, как и делает в общем все остальное в своей жизни, покидая их и указав жестом вперед, пока Лера, отходящая от шока, выдавливает из себя остатки самообладания и холодности — а по ощущениям, остатки вчерашнего ужина — и нарочито вежливо протягивает руку для знакомства своему старому-новому знакомому. — Лера. — Бурная ночка, Валера? — усмешка беззлобная, точно олеговская. — Шура, — он вместо ожидаемого, закономерного, дежурного, простого человеческого рукопожатия дает ей пять, пусть и горизонтально, обходя ее сбоку и направляясь вслед за разумовским, но неожиданно останавливается, нависнув над ее ухом, — но можно просто “еще!“. И никто почему-то не задаётся вопросом, что движет (или, скорее, что не движется в мозгу) человеком, второй раз согласившимся на сделку с дьяволом.