ноль из десяти

Мужчины никогда не нравились Алтане в самом прямом понимании слова «нравиться». Бесконечно тупые, грубые, непостоянные и необязательные, а окружающие ее, живущую в доме у деда после смерти матери, — ещё и все на одно лицо. Хмурые брови, кирпичные челюсти — в России и Китае одна и та же чума. Мужчины никогда не нравились Алтане, и женщины тоже. Точно как персонажка Литвиновой из «Трёх историй», она поставила бы ноль этой планете, потерявшей всю свою ценность ровно таким же образом, как и обретшей право на появление вовсе — после одного-единственного взрыва. Мужчины никогда не нравились Алтане, но их для удовлетворения простейших из своих нужд использовать совершенно не стыдно. Они подают пальто, опускаются перед ней на колени, чтобы стереть грязь с глянца дорогих туфель, они открывают двери машин и сидят за рулём, подносят бокалы с шампанским даже без команды, по одному только лёгкому движению аккуратной хозяйской ручки. Они послушные, с ними не нужно много думать, не нужно даже много позволять и особенно стараться: ей хватает всего пары взглядов, нескольких ничтожных улыбок, нежно выглядывающего из-за выреза платья кружева белья, чтобы получить желаемое. Алтана никогда не перезванивает и сама носит в неудобных клатчах презервативы, потому что мужчинам она ещё и не доверяет. Ему — особенно. Вадима приводит дед. Огромного, дурацкого со своей зубочисткой, с торчащими из-за воротника борцовки клочьями цветастой татуировки и неуместным совершенно: — Ваше золотейшество! — кланяется тогда и всегда, будто насмехаясь над ее YSL под пяточками, над блестящими наконечниками кос и ползущей по платью змеей золотистой вышивкой, над самим ее именем, Алтана, насмехаясь тоже. — Кто это? — Это Вадим. Будет присматривать за тобой, пока я не вернусь. Тогда и всегда они друг другу совсем не нравятся. — Мы поладим, — обещает он в Пулково, накрывая здоровенной лапой ее плечо, острое, совсем недружелюбное к сомнительным двухметровым визитёрам. — Обязательно, — отрезает она и, вовсю демонстрируя собственные силу и уверенность, садится на сиденье рядом с водительским. Ещё не знает, что кататься впереди сможет навсегда только с ним. Пока же Вадиму Алтана не доверяет особенно, он ей — тоже. Долго друг к другу притираются. Дракон — иначе и не назвать, с такими-то татуировками — трется подле неё совершенно буквально. Задевает вечно всем собой, сплошными коленями и граблями, что вместо рук, хватает, ворочает, тяжёлыми пятернями придерживает талию, таскает без спроса через лужи — носки каждой из десятков пар туфель стучат друг о друга и об асфальт, цок-цок, ma lady — и дышит очень-очень близко, у самого уха. Алтана раздаёт хлесткие пощёчины, напоминает, что она — «вы», выдаёт ему ключ от комнаты этажом ниже собственного, крепко держится во время аварийных дождливых транспортировок за широченные плечи и повышает Вадима до постоянно лакея по своим пальто. Он бережно стряхивает с неё все пылинки, она — через несколько месяцев вынужденного сотрудничества иногда снисходительно берет его под руку. — Принцесса. — Помолчи. Вадиму Алтана не доверяет, но он сворачивает за неё челюсти, отрезает пальцы, занимается нелицеприятными непотребствами, вламывается шумный и грязный — потный, кровавый, серые глаза по цвету ухают в мокрый асфальт — в оранжерею требовать поцелуев. Принцесса лупит дракона выпачканной в земле перчаткой по довольной морде, спрашивает только, тыча наманикюренным пальчиком в бурое пятно на футболке: — Твоя? — Ах если бы! А вы бы плакали? — у него вместо улыбок постоянно оскал. — Сходи в душ. Алтане никогда не нравились мужчины. Они тупые, нескладные, с ними невозможно дольше нескольких часов и больше одного раза. Но Вадим оказывается, видимо, в большей степени драконом, потому что когда Баатар погибает, его младшая внучка не хочет видеть никого, кроме. — Ваше золотейшество, косички сами не заплетутся. Смотрите, кого я вам привёл. Добыча в виде гувернантки ободряюще улыбается. Через вечность ободряюще худое Алтанино плечо в Гонконгском крематории сжимает Вадим. Ещё через вечность оказывается, что Юма не доверяет наёмнику даже больше. Предлагает сослать его в Сибирь, охранять лесопилку, но вместо этого принцесса и дракон вдвоём летят обратно в Петербург. Оба полёта она спит на его плече. Алтана не доверяет Вадиму, мужчины ей все ещё не нравятся, но этот мужчина будто бы оказывается последним, что досталось ей от Баатара Дагбаева. Что-то вроде снитча, который открывается под конец, или свитка воина дракона. Верить в то, что Вадик — проебавшийся дедов подчиненный, которого в наказание обрекли нянчить покорёженную в теракте младшенькую, чтобы не натворила делов, почему-то неприятно. Алтана хочет быть особенной хоть в чем-то, хочет из вынужденной своей катастрофической западни, заточения в ненавистном ей статусе во всех отношениях второй леди-босс, извлечь хоть что-то, кроме тупой ноющей бесконечно боли в груди. И Вадим этому желанию потакает, одобряет, подпевает любой ее, даже самой фальшивой песне, осторожно переписывая ноты, пока Алтана отворачивается, и выдавая все гениальные сочинения за хозяйские. Дракону удобно, чтобы принцесса была довольна, дракону от этого спокойно и до странного хорошо. Алтана не спит ни с кем дважды — не спрашивает имени, не запоминает лица, не оставляет кокетливо красивые трусики под чьей-то подушкой — но в какой-то момент Вадим оказывается в ее постели снова. И опять. Она даже перестаёт считать. Кончает с ним ярко, долго, дрожит, пересаживаясь с лица на член, дымит в рот мятным паром любимой дуделки и царапает спину под душем. Алтана носит бесконечные бадлоны, потому что он обкусывает ее всю, а ещё никуда не пускает одну, мнёт бедра и жадно облизывает проколотые соски. Почти обзаводится своим ковриком у хозяйской кровати, но все равно предпочитает соседнюю Алтаниной подушку вместо. Алтана не любит мужчин, не любит женщин, не любит детей, она поставила бы ноль этой дурацкой планете, и если бы был шанс остановить ее и сойти куда-нибудь в бескрайний космос, затеряться во тьме на здоровенном красном звездолете, оставив дела и нескончаемые обязательства, она взяла бы с собой книги, и кучу платьев, и самые катастрофические шпильки, набрала бы красивого белья и наняла заново Вадима, чтобы помогал его снимать. Алтана понимает, что камень из снитча не воскрешает мёртвых, а лишь напоминает о том, что их больше нет в живых; думает, что отражение в свитке По — один из самых трогательных сюжетных поворотов мультипликации; соглашается перестать считать Вадима желаемым ответом на неопределённый вопрос собственной исключительности, потому что настоящий вырастает сам. У него из ноздрей рвётся пламя, мощные лапы сносят крыши домов, а чешуйчатое брюхо доверчиво теплится под пальцами принцессы. И даже если в конце ее не ждёт ничего, кроме непосредственного конца, мало кто может похвастаться таким же захватывающим к нему путём. — Алта-ана, — рокочет бархатно и довольно, взмокший у самых висков, тяжелый сверху на нежном ее теле Вадим в самое ушко. — Какую сказку желаете услышать сегодня? — Про спящую красавицу, — Алтана чешет его затылок, разнеженная, пожёванная в лучшем из возможных значений понятия и косится на качающуюся за окном от ветра ветку. Та вот-вот вырастет еще немного и начнёт бить в стекло. — О-о-о, эта моя любимая. Начнём с того, что когда неудачливый принц с очень дурацкой прической отдернул полог предполагаемого посмертного ложа, там уже совсем никого не было. Даже место остыло — он проверил. — И куда же пропала принцесса? — А у принцессы были совершенно другие планы на уготованную вечность. И с их осуществлением ей очень-очень помог один знакомый дракон. Однажды… Вадим улыбается, Алтана улыбается тоже. Решает, мягко-мягко растворяясь в фантасмагорическом повествовании, что нет пожалуй, ничего плохого в том, чтобы разделить вечность с кем-то мудрым, ценящим богатство… — И чертовски симпатичным! — Так и сказал? — Так и сказал: как ты могла на чертовски симпатичного дракона меня променять? — А она что? — А она ничего. Вскочила на чешуйчатую спину и прости-прощай. Такая вот принцесса. И с ней, прежде чем уснуть, Алтана внезапно оказывается очень недоверчиво и крайне неприязненно солидарна.