***
Он выходит из привычной квартиры как положено ангелам — с помощью телепортации. Однако после долгих лет жизни возле Максима этот способ не кажется традиционным. Гораздо ведь приятнее открывать дверь, слышать препротивный скрип, ощущать на коже холод металлической ручки, будучи, по сути, не до конца материальным. Антона может видеть только Максим. И влиять своими силами Антону разрешено только на Максима. Такие правила вызывают у Антона непреодолимое желание жить как люди, у которых впереди огромный простор возможностей, а внутри — широкий спектр эмоций. Он хотел бы чувствовать душой, мыслить без рамок и ощущать лёгкую безнаказанность, рассекая ночные улицы в пьяном угаре; не помня себя от счастья смеяться в компании друзей, как это делал Максим; позволять промозглому октябрю целовать в распахнутое сердце лёгким холодным ветерком — только чтобы чувствовать. Антон позволяет себе человеческие «развлечения» слишком часто, хоть они и не действуют так, как должны: сигареты, что предлагает Максим, не заставляют кашлять, а от поцелуев крышесносно приятно не становится. Антон не ощущает физического удовлетворения после ночи с Максимом, но в счастье партнёра не сомневается — а значит, волноваться не о чем. Застревающие в горле слова после таких ночей — настоящие паразиты, своим присутствием откапывающие в Антоне запретные чувства и неуместные сантименты. Максим крепко спит, заботливо укрытый тёплым одеялом, и ему наверняка снится его единственный и неповторимый Артём, окутанный пеленой идеальности. Антон чувствует это даже за закрытой дверью, даже во время телепортации, даже в самом раю — такова сила безупречного сна. Дома — в раю — он натыкается, первым делом, на Дмитрия. Тот выглядит неравнодушным и нервным, словно ему на голову внезапно свалились все божьи невзгоды. И стоит ему увидеть Антона — глаза сверкают презрением. Дмитрий ничего не объясняя хватает его за предплечье и переносит куда-то в лес, где, по его мнению, безопаснее всего. — Зачем… — Антон бестолково пытается скрыть эмоции и вести себя как подобает: холодно, бесчувственно, не по-человечески. Дмитрию нет дела до того, как он из кожи вон лезет, изображая невозмутимость, у Дмитрия в голове трескается терпение и шатается самообладание. Он еле сдерживается, чтобы не закричать. — Скажи мне, чем ты занимаешься? — грозно выделяя каждое слово, спрашивает он. — Ты и так уродом в семье прослыл, ты хоть осознаёшь, что тебе сейчас к братьям и сёстрам и близко подойти опасно?! Руки Дмитрия дрожат и дёргаются, создавая жутковатый контраст со злостным отсветом в тёмных зрачках. Он сам себя тормозит в глубоком нежелании наговорить (или того хуже — наделать) чего-то лишнего. Однако возмущение и ярость из него так и льются: — Про твои дела с человеком уже все в раю наслышаны, хочешь, чтобы до Отца всё дошло? Недолго тебе ждать, Антон, если не прекратишь — верный путь к смерти обеспечен! — Дмитрий много себя вкладывает в эти устрашающие предзнаменования, потому что знает: об Антоне кроме него никто не позаботится. — Ты что, не понимаешь, что это грех?! Или думаешь, что мы ничего не знаем? Скажи мне, зачем вообще ты в это ввязался? Скучно стало за человеком приглядывать?! И рядом с Дмитрием любая веская причина связи с Максимом становится глупой и незначительной, особенно учитывая напряжённую вену, проступившую на его шее от такого накала. Антон сжимает и разжимает челюсть, медля с ответом, Дмитрий же, наблюдая за его скованностью, потирает веки вздрюченными пальцами и безнадёжно качает головой. — Ты умираешь, Антон, — говорит он тихо, пытаясь не то достучаться, не то разломать в щепки Антонову дверь сознания. — Если ты, конечно, уже не мёртв. Чувства и желания для нас — катастрофа. Почему мы ангелы? Потому что не грешим. А почему мы не грешим? — …потому что не чувствуем желания грешить, — заканчивает за него Антон. — Вот именно! — отчаянно произносит Дмитрий. — А ты себе что позволяешь? — Я лишь хотел помочь своему человеку… Разве не в этом наша работа? — еле связывает Антон, словно с трудом нанизывая одно слово за другим. Дмитрий хмурится от недоумения: — Как? Ложась с ним в постель? — Я… да, — признаёт он в конце концов. — Это помогало ему. Дмитрий устало вздыхает и говорит: — И ты не нашёл менее распутного пути помочь ему? Антон задумывается о том, что никогда даже не искал: Максим просто влиял на него слишком неожиданно, заставляя сердце изо льда трепетать и таять. Каждая его просьба выполнялась безоговорочно, как бы бесславно она ни звучала. Ему было дозволено абсолютно всё, Антон свою работу делал даже чересчур увлечённо. — Заканчивай с этим, Антон, я не шучу, — Дмитрий настаивает. — Ты не человек, чтобы любить. С этими словами он исчезает, оставляя Антона наедине с качающимися деревьями и паршивыми сожалениями. Если бы он только родился человеком…***
Максим понуро добавляет сахар в чай: кажется, это уже четвёртая ложка, насыпанная на автомате. Он никогда не допускал, что все его капризы будут выполняться до конца его дней, но в груди почему-то застревает обида. И это хуже всего, ведь Антон и так в лепёшку расшибается, чтобы его, бедного, осчастливить. Максим точно не имеет ни одного основания винить Антона, но ощущение, словно ему плюнули в душу, навязчиво не отпускает. Забавно, как его ангел-хранитель, которого он воспринимал лишь как помощника, одним своим поступком сумел заполнить все его мысли. Само собой, он не обязан быть для Максима верным рабом, но Максим, несмотря на это, упрямо его использует. Использует, но не хочет этого признавать. Все его раздумия от: «Антону наверняка неприятно каждый раз под меня подстраиваться» рано или поздно доходят до: «Это же его обязанность — мне помогать». А сейчас, после отторжения, он проклинает свой нездоровый эгоизм и ненавидит себя всё сильнее. Вспоминая всё досконально — Антон всегда рядом, всегда открыт и всегда готов помочь. Даже в момент глупого озарения, когда Максим имел достаточно смелости попросить его об одном специфическом одолжении, Антон не отказал. Максиму тогда было совсем не до мучений ангела, ему и своих с головой хватало — невзаимная любовь горько отдавалась в сердце жалобным стуком, почти разъедая кровяные сосуды. Он влюбился в художника — скромного, но яркого, странного, но парадоксально близкого ему по натуре. Артёму всего двадцать, и он намного младше сокрушённого слабостью Максима. Однако это вовсе не мешает ему гордо носить звание первого и единственного, кто наполнил сердце Максима теплом. Возле него он словно и сам становится художником: различает оттенки Артёмовых эмоций, чувствует, как на щеках проступает румянец, подобно тонкому слою розовой акварели. Артём — настоящее искусство, а не только его усердный создатель: руки его неизменно в линиях и пятнах, на плече — сумка с кистями и красками, в наушниках играет что-то из восьмидесятых. Он в таком положении рисует всегда — и плевать, что его отвлекают и сбивают все, кто проходит мимо. Так даже лучше, по его мнению. Артёму подвластно невероятное умение работать отвлечённо и во многом бессознательно, ведь каждая его работа не имеет поначалу плана и конкретной задумки — он решает всё в процессе создания картин. И, быть может, поэтому они такие неоднозначные: он упрямо не пытается исправлять «косяки» и никогда не думает, что что-то идёт «не по плану». Плана нет, причём ни по жизни, ни на холсте — Артём просто привык пускать всё на самотёк. А когда он — простуженный, но непоколебимый — впервые встретил Максима в парке, то почувствовал… ничего, если быть откровенным. Покрасневший нос свидетельствовал о том, что художник явно замёрз, но хмурые брови и сосредоточенное лицо намекали, что это не так уж и важно для него. Артём кусал губы, не замечая интересующихся его работой прохожих, среди которых и числился Максим, не менее завороженный процессом. Артём, затаив дыхание, оставлял мазки холодным мастихином, беспорядочно бегал взглядом по кривым линиям и совершенно не услышал скромного комплимента от кудрявого незнакомца. — Вау, — обронил тогда Максим. — Это так необычно. Никакой реакции, конечно же, не последовало. — Извините, — набравшись смелости, Максим позвал громче, так, чтобы художник не смог пропустить обращение мимо ушей. Артём на секунду зажмурился, а затем резко открыл глаза и как можно дружелюбнее посмотрел на прохожего: — Да? — его голос сквозил наигранной вежливостью, мол, говори быстрее и отстань от меня, и Максим растерялся, забыв, что хотел сказать. Зато он оторопело рассматривал бледное лицо молодого художника, особенно заостряя внимание на холодных голубых глазах. В них переливалось нетерпение, ярко сияла пылкость — и лучше бы Максим скорее озвучил своё предложение, пока этот взгляд не заледенил его окончательно. — Вы, кажется, замёрзли, — начал он неуверенно. — Не хотите выпить кофе? Краем глаза он видел вдалеке тёмное пятно — то был Антон в своём неизменном чёрном костюме. И Максим молился, чтобы, в случае чего, он помог ему в этой неловкой ситуации. Максим умел шутливо флиртовать с друзьями и коллегами, но когда дело дошло до Артёма — леденящего одним взглядом — вся лёгкость куда-то пропала. Он чувствовал себя нелепо, особенно когда художник поджал губы, шмыгнул носом и отрицательно покачал головой. — Я занят… — попытался он начать. — Я могу принести! — к своему же удивлению перебил его Максим. — Тут же совсем рядом кофейня, может, вам не помешает согреться? Артём раздумывал недолго, пожал плечами, и решил: раз предлагают — можно и согласиться. Тем более, что от кофе он правда бы не отказался, при такой-то погоде. — Если вас правда не затруднит, — улыбнулся он. — Большой американо, я переведу вам деньги. — Нет, что вы, — облегчённо выдохнул Максим. — Угощаю. И энергичным шагом направился в сторону кофейни, не давая Артёму возможности заупрямиться. В подсознании мелькала неприятная мысль о том, что согласившись, художник не выразил свою заинтересованность, а лишь не смог устоять перед стаканчиком кофе. А рядом с кофейней как всегда поджидал Антон, готовый слушать и помогать, если, конечно, понадобится. Почему «как всегда»? Потому что таких случаев Максиму предстоит пережить слишком много: пусть он познакомится с Артёмом, возьмёт его номер телефона, подпишется во всех социальных сетях — больше, чем просто другом он не станет никогда, только если ему не поможет чудо. Стоит ли говорить, что «чудом» оказывается Антон, которого он спустя месяцы после знакомства с художником просит об одолжении? По просьбе Максима Антону приходится прибегнуть к своим силам: он полностью меняет свою внешность, с головы до пят становясь копией единственного персонажа всех Максимовых фантазий. Его не отличить от Артёма, и Максим приходит в восторг от этого сходства. А затем теряет самообладание, заводя Антона в дебри грехов. Сам Антон пытается убедить себя в том, что так помогает своему человеку, и ничего более. Он наконец видит во взгляде Максима столь желанный интерес и впервые чувствует, что правда ему нужен — хоть и немного в другом обличии. Однако со временем до него добирается осознание: Максиму ведь нужен совсем не ангел с крыльями и способностями, а обыкновенный художник из парка, что хмуро водит кистью по холсту и вовсе не обращает на него внимания. В каком-то смысле, Антон его даже понимает. Максим, вспоминая смущение и конфуз на его лице, чувствует себя настоящим мудаком. Про таких как он говорят: «поматросил и бросил», если не грубее. Он наконец откладывает ложку, встаёт из-за стола и решает наконец обустроить свою личную жизнь, чтобы Антона туда не втягивать.***
«Весна — это начало чего-то нового и свежего», — размышляет Антон, разглядывая своё отражение в большом зеркале торгового центра. Время вокруг него стоит на месте, пока он устало движет невидимыми для людей крыльями и думает, готов ли он рискнуть ими ради своего подопечного. Неповиновение может лишить его не только сил, но и жизни — именно поэтому он угрюмо ждёт своего часа. Рано или поздно Отец узнает, рано или поздно Антону придёт конец — и до этого «рано или поздно» нужно успеть обеспечить Максиму безоговорочное счастье. Редко встречаются люди, у которых нет хранителей: они предоставляются абсолютно всем, только многие ангелы не решаются показываться своим подопечным, сохраняя эдакую «анонимность». Им легче присматривать за людьми без их ведома. К таким относится и Дмитрий — его подопечный живёт припеваючи в полной сохранности, но даже не подозревает, чья это работа. Антон не знает, появится ли у Максима новый ангел-хранитель, если его грехи не удастся скрыть. По этой причине он и забивает голову переживаниями. «Весна у всех своя», — он оборачивается и наконец подходит ближе к человеку, ради которого и пришёл в торговый центр. Как и всегда: томный взгляд вникуда, широкие шаги, мягкая щетина — Артём вновь закупился масляными красками и готов идти в сторону парка, чтобы творить. Он, застывший во времени, как и все остальные в этом торговом центре, через пару минут и не вспомнит, что рядом с ним стоял ангел и заглядывал ему в душу. Антон колеблется — в теории, его силы почти безграничны по отношению ко всем смертным, но использовать их дозволено только с подопечными. Он дрожащими пальцами касается лба Артёма, не решаясь сделать то, что планировал. В его планах — позаботиться о счастье Максима. Кто ж виноват, что это единственный способ? «У Максима должна быть идеальная весна», — убеждает он себя и проникает в Артёмовы мысли, чтобы их слегка подкорректировать. Он не впервые пытается манипулировать самими чувствами, однако впервые у него действительно получается — с Максимом подобные действия не порождали никаких результатов. Видимо, его чувства к Артёму чересчур сильны, чтобы просто стереть их — и Антон успел в этом убедиться. «Надеюсь, я успею увидеть теплоту весны в твоих глазах» — обращается он к Артёму и возобновляет течение времени.***
Он решает написать в Телеграм вместо звонка и своё желание поговорить променивает на скупую пару слов. Односложный вопрос «Как дела?)» в последнем облачке сообщения будто бы издевается над ним, тычет в лицо фактом: Максим слишком нерешителен. Наружу рвутся глубокие, потаённые слова, услышав которые Артём, возможно, и растаял бы, но тем не менее, даже парочка коротеньких сообщений бесцеремнно крадёт у Максима непростительно много времени. Перед глазами мельтешат картины-шедевры Артёма — небрежные, но оттого не менее поразительные — и руки слабеют. Такие, как Артём бывают влюблены только в искусство. Максим — далеко не искусство. Даже наоборот: он в толпе сливается со всеми, не стремится ни к чему, но постоянно хочет большего — как будто и вправду верит, что счастье находится на расстоянии вытянутой руки. Однако получив ответ от Артёма, вдруг убеждается, что счастье немного ближе, чем принято считать. «у меня всё хорошо, спасибо» «не хочешь сегодня потусоваться со мной в парке?)» «я резко понял, что ни разу не катался здесь на аттракционах, хоть они и рядом совсем» Максим не замечает, как перестаёт дышать: лёгкие словно сдуваются и наполняться воздухом не хотят. Не помня себя от счастья строчит в ответ несколько радостных сообщений:«Конечно!» «Я только за»
«ура :)» «тогда жду в парке» Ещё никогда Максим так быстро не приводил себя в порядок: казалось бы, только с утра он был расстроен поведением Антона, готовый весь день провести в объятиях одеяла тоски и самобичевания, но несколько сообщений от Артёма — и все проблемы словно решились сами собой. Он старается не думать, что сподвигло Артёма дать ему шанс. Знает ведь, что если задумается — обязательно перегнёт палку и очнётся в окружении не самых приятных мыслей. Напридумывает себе глупых теорий и не сможет здраво воспринять ни одного словечка от Артёма. Сегодняшнюю дату он решает запомнить как день, когда судьба сделала ему шаг навстречу — осталось только по возвращении извиниться перед Антоном, чтобы закрыть наконец эту препротивную главу из жизни. Улица встречает его недружелюбным холодом, словно пытаясь указать на сумбурность и необдуманность его намерений. Однако подъезжая к парку, он чувствует что-то резко контрастное, словно сейчас он выйдет из машины и наткнётся не на Артёма, а на саму судьбу в её наипрекраснейшем виде. Хотя, откровенно говоря, есть ли для него разница? Наверное, нет. Артём замечает его сразу же, как только он появляется в поле зрения, и Максим кажется ему совсем другим. Его пугает навязчивое желание потрепать кудри Максима и заключить его в объятия — словно мир перевернулся за пару часов и весна ударила в голову, меняя его отношение ко всему. Он встаёт со скамьи и быстрым шагом подбирается к Максиму, а по пути думает, уместно ли будет спустя месяцы упорного игнорирования так внезапно броситься в объятия к нему. Шаги становятся неувереннее, но намерение никуда не уходит. «И пусть», — думает Артём и чуть ли не падает к нему в руки. — Тиш-тиш, аккуратнее, — Максим обвивает его шею, руки удобно ложатся на хрупкие плечи. Он чувствует на талии крепкую хватку — как будто Артём боится, что он может испариться в воздухе. — Я очень рад тебя видеть, — не сдерживается Артём, не спеша отпускать. — Это хорошо, наверное, — неуверенно говорит Максим, выпутываясь из чужих рук. У Артёма в глазах тают ледники и наконец сверкает искренняя приветливость, но один вопрос всё же остаётся нерешённым. Максим хочет знать причины, почему отношение к нему так круто переменилось, только он вдруг понимает, что это неизвестно никому. Человеку ведь совсем не часто бывает нужен повод — с этой мыслью Максим скидывает с плеч груз подозрительности и наконец наслаждается сказочной улыбкой Артёма, к которой стремился так долго. Среди толпы стоит и наблюдает незаметный мужчина в чёрном классическом костюме. Как ни странно, среди множества других людей в цветной и яркой одежде, такой контрастный образ не привлекает внимания. Он наблюдает — и наблюдает пристально, пока может, ведь в любой миг его могут лишить этой возможности. Он бродит по парку вслед за счастливой (благодаря ему, разумеется) парой и тоскливо улыбается после каждой произнесённой шутки. Он стремится почувствовать себя живым в последний раз, однако без своего человека не может себе этого позволить. Ему кажется, предложи сейчас Максим сигарету — он обязательно бы почувствовал едкий дым в лёгких; расскажи Максим нелепую историю — рассмеялся бы громче всех; скажи он, что любит — сердце Антона заглушило бы своим стуком все звуки в радиусе километра. Он видит, как Максим не может сдержать безмятежной улыбки, глядя на своего любимого художника. И Антон был бы рад сказать, что сердце ему прожигает ревность или горечь, но дела обстоят гораздо хуже. В миг, когда в груди чувствуется жжение, он поворачивает голову и видит, как его крылья медленно, но верно превращаются в скорбный пепел, начиная с кончиков. За одно мгновение его не станет, через минуту он рассыпется невидимой для людских глаз золой, и никто не выслушает его последних слов. Он сам выбрал этот путь давным-давно, когда встал на скользкую, но такую манящую дорогу влюблённости и порочных чувств. Антон рассыпается, но ему не больно, Антон теперь не сможет утонуть в своих же грехах ещё сильнее. «Вернусь домой — обязательно попрошу у него прощения и поблагодарю за всё», — как бы между прочим думает Максим, переплетая пальцы с создателем своего счастья.