Tu vas me détruire /Ты погубишь меня

      Зал сияет огнями свечей. Музыка, смех, звон бокалов. Рождественский бал в Министерстве всегда проводится с размахом.       Стакан огневиски, что составлял ему компанию последний час, опустел. Очень кстати мимо проплывает поднос с напитками, и он меняет его наполненным.       Здесь, в конце зала, у колонны, он стоит лишь с единственной целью – наблюдение. Все приветствия озвучены, комплименты подарены, сделки закреплены рукопожатиями, одним словом – приличия соблюдены и его молчаливая одинокая фигура нареканий не вызывает. Все давно привыкли, что он не принимает участия во всеобщем веселье более, чем того требуют дела. И это всех устраивает.       Новый глоток дорогого алкоголя согревает изнутри, понемногу расслабляя напряженное тело. Этот бокал будет последним. По крайней мере, до возвращения домой. Контроль не должен быть потерян. Никто не должен ничего заметить.       Напряженный взгляд снова окидывает зал в поисках знакомой фигуры. Странно, что до сих пор он ее не заметил, ведь уже давно глаза мимо воли находят ее в толпе безошибочно.       Он смирился с тем, что его внутренний компас отныне настроен только на неё. Где бы она ни была, он замечает ее за доли секунды. Её осанка, поворот головы, движения кисти, даже взмах ресниц, все это уникально. Это не спрятать. Не проигнорировать. А он пытался. Мерлин, как он пытался…       Поначалу он думал, что это случайность. Он убеждал себя, что смотрит лишь для того чтобы найти недостатки. О, а они были. Резкая, порывистая, с хаосом на голове, она так отличалась от его привычного окружения и раздражала, как бельмо в глазу. Ни капли изящества, ни грамма утонченных манер. Он замечал все ее недочеты и ошибки, не утруждая себя сокрытием презрительных гримас.       Напориста, неуступчива, прямолинейна, бескомпромиссна. Там где большего можно добиться лестью и хитростью, она перла напролом, вызывая восхищение у других и нервный тик у него. Так чем же она привлекала его пристальное внимание? Она ведь была средоточием всего, что он ненавидел.       Вслед за взглядами пришли мысли. И это вызвало недоумение, следом раздражение, потом тихую панику.       Он был уверен -- его опоили. Или прокляли.       Он знал ее довольно давно, так в какой же момент все изменилось?! Будто кто-то щелкнул выключателем, и он стал думать о ней. Вспоминать. Её взгляд, улыбку, голос. Это было невыносимо – закрывать глаза и видеть ее образ, будто выжженный на обратной стороне век. Взмах ресниц, смущенный или гневный румянец на щеках, розовые губы, ямочка на щеке, что появлялась, когда она улыбалась.       Это было безумие.       А еще более безумным было то, что ни он сам, ни специалисты, к которым пришлось обратиться от безысходности, вмешательства извне не обнаружили.       Помешательство было исключительно его заслугой.       Он вроде бы смирился – неприятно, но не смертельно, учитывая, что о постыдном предмете его мыслей не знал никто.       Но все усугубилось.       К мыслям добавились сны. Выматывающие, мучительные, жаркие. Когда он просыпался на сбитых влажных простынях покрытый испариной, с колотящимся сердцем, напряженный как тетива лука, со сжатыми до скрипа зубами, что не могли сдержать стона.       Снова сон. И в этом сне она зовёт его, манит за собой, но в руки не дается. Соблазняет. Едва заметной улыбкой, сверкающими очами, хрустальным смехом. Лишь во сне её глаза смотрят на него со страстью и желанием, а с губ стоном срывается его имя. С влажных блестящих губ. С горячего порочного язычка. Он уверен, что ее поцелуй – это яд. Сладкий, тягучий, смертельный. Как яды Востока. Но он жаждет вкусить его. И пусть это будет последнее, что он сделает в жизни. Он жаждет этого. Всем своим существом. Хотя бы во сне. Ведь нет ни единого шанса, ни единой возможности воплотить эти сны в реальность.       Но даже во сне она не подпускает к себе. Он ненавидит её. За то, что она существует. И себя. За то, что желает её.       Он больше не обманывает себя. Ложь – грех, а ложь самому себе – грех вдвойне. Он влюблен. Мучительно. Запретно. Как сопливый мальчишка.       И только железный самоконтроль спасает от позора. Никто не должен узнать о его слабости. И прежде всех - она.       Снова звучит вальс. Танцпол быстро заполняется парами. Дамы в ярких, как тропические птички, нарядах, кружат в объятиях кавалеров в строгих черных костюмах. И среди этого многоцветия всполохами огня кружит Она.       Горло пересыхает моментально. От силы сжатия пальцев скрипит под перстнем бокал, но, хвала Мерлину, не разбивается.       Дисциплина и самоконтроль.       На лице вежливое равнодушие, во взгляде привычное высокомерие. А внутри – ураган. Одного взгляда на нее хватает, чтобы сердце зашлось сумасшедшим галопом. Однажды оно не выдержит и разорвет само себя на мелкие кусочки, как откричавший Вопитер. А пока глупая мышца разгоняет по телу яд, пропитывая им каждую клеточку измученного тела, медленно и безжалостно убивая его.       Она кружит по залу в облаке пламенного шёлка, будто феникс. Горит, но не сгорает. Сгорает он вместо неё. А она счастливая, хохочет в объятиях мужа, что ведет её в танце.       Смотреть на неё в чужих руках мучительно, и он отводит взгляд. Глоток огневиски немного успокаивает. Даёт возможность перевести дыхание. Сколько ещё будет продолжаться эта пытка, это наказание? Вопрос на миллион. В том, что это наказание за его грехи он больше не сомневается. Он знал, что расплата рано или поздно настигнет его, но и помыслить не мог, что она будет настолько жестокой.       Ни одну женщину он так не желал в своей жизни, как её. Так страстно. И так безнадёжно. Так, чтобы мысли только о ней, сны о ней. Чтобы её запах и голос преследовал неотступно. По сравнению с этим получить Непростительное – благо. И он почти согласен на него.       Напиток в стакане заканчивается. Стихает музыка. По залу разносится голос министра Кингсли Бруствера. Его речь со сцены проходит мимо сознания фоном: поздравления, благодарности, пожелания и приветствие нового заместителя. Зал взрывается овациями, а его настигает понимание – она это сделала.       Несколько лет упорного труда и, наконец-то, признание её заслуг. Умница! Он гордится ею. Пусть об этом она никогда не узнает, но он гордится ею так, как никем и никогда до этого. И если бы ему было позволено сказать об этом, он бы сказал, а после расцеловал нежные пальчики, сжал бы в объятиях, закружил и заверил, что пост замминистра -- это только начало. Весь мир будет у её ног. Он ей это обеспечит.       Но ему не позволено.       Это делает ее муж. Прижимает нежно к себе за талию, с гордой улыбкой целует в зардевшуюся от удовольствия и смущения щечку и присоединяется к аплодисментам. Она поднимается на сцену, принимает поздравления от министра и благодарит его и всех в этом зале.       Он наслаждается звуками ее голоса. Нежный, бархатный, чуть хрипловатый от волнения. Он позволяет себе на пару мгновений прикрыть глаза и, не вдумываясь в смысл сказанного, просто плыть по волнам её голоса. Этот звук приносит удовольствия больше чем руки опытнейших куртизанок. Он вызывает сладкую дрожь по телу. Заставляет сжиматься мышцы пресса и тяжелеть низ живота, покалывать кончики пальцев от желания ощутить нежность ее кожи.       Его несбыточная сумасшедшая мечта – узнать, как звучит из её уст стон желания, не во сне – наяву. Будет ли он тягучим как мед, или хриплым. Тихим и чуть слышным, как вздох, или громким до сорванных связок.       Будь у него возможность, он бы заставлял её кричать, и никак иначе. Он бы доводил её ласками до исступления, до помешательства. Чтобы на пике блаженства кричала его имя. Снова и снова. День за днём. Ночь за ночью. Вечность.       Глаза снова распахиваются. Она спускается в зал. Взглядом он ласкает ее хрупкую фигуру. Такая нежная, будто фарфоровая куколка объятая пламенем. Ей невероятно идет алый шелк, что обнимает небольшую грудь, тонкую талию, округлые бедра, бесконечные ноги.       Выдох прорвался сквозь стиснутые зубы с шипением.       Не стоит об этом думать. Не сейчас, не здесь.       Поставив стакан на проплывающий поднос, он двинулся сквозь толпу. Поздравить с назначением нового замминистра обязанность каждого в этом зале, разве он может проигнорировать?       Он движется сквозь людской поток неспешно и целеустремленно, краем сознания отмечая, что перед ним все так же расступаются. Неосознанно и где-то даже раболепно. Он ни на кого не обращает внимания, упорно идя к своей цели, что с улыбкой принимает поздравления и тосты в свою честь. Подносит к алым губам бокал с шампанским, делает небольшой глоток. Даже с такого расстояния он замечает искристую капельку на нижней губе, которую она слизывает кончиком розового языка.       Он непроизвольно повторяет движение за ней, проводя языком по пересохшим губам. Он в аду. Невинное движение, без малейшего сексуального подтекста, раскаленным хлыстом стегнуло вдоль хребта. Кажется, даже волосы на загривке зашевелились. Крепче сжать пальцы, сильнее стиснуть зубы.       Он уже близко. И даже в этой шумной толпе слышит ее звонкий голос. Или ему чудится, что слышит. Иногда он думает, что окончательно сошел с ума и всё это происходит лишь в его воспаленном сознании. Так было бы легче. Проще. Но это происходит наяву. Она реальна. И его мучительная одержимость ею реальна. И исходящее кровавыми потеками нутро тоже.       До нее полдюжины шагов. Она замечает его. Брови слегка приподымаются, а взгляд обращается к мужу. Заметив ее реакцию, он оборачивается и тоже замечает его. Тело едва заметно занимает оборонительную позицию. Рука на тонкой талии каменеет. В глазах настороженность и подозрение. Видимо с контролем он переборщил и лицо не спокойное, а зверское. Немного расслабив мышцы, он благожелательно кивает им, получая кивки в ответ.       Протягивает ладонь.       – Могу я попросить этот танец? – Голос спокоен и доброжелателен. Он может собой гордиться.       Её глаза распахиваются от удивления, а дыхание сбивается. Она явно не ожидала и явно не хочет этого. Поджимает, нахмурившись, губы и снова переводит взор на мужа, ища поддержки и совета. Его едва заметный кивок и она на выдохе вкладывает чуть подрагивающие пальцы в его ладонь.       Вселенная смилостивилась над ним, подарив этот танец.       Или решила окончательно добить. Он еще не понял.       Раздаются первые аккорды музыки. Мелодия хорошо знакома. Он усмехается иронии судьбы. Все-таки добить.       Пара шагов и он уверенно вводит ее в круг танцующих, изящно и грациозно кружа на паркете.       "Молиться бесполезно,       Прогневал небеса я;       Передо мною бездна,       И я стою у края…»       Она напряжена и скована. Не доверяет, но пытается скрыть это, отводя взгляд, смотря ему куда-то в подбородок. И он даже благодарен ей за это. Посмотри она пристально своими шоколадными глазищами в его, неизвестно сохранил ли бы он контроль. А контроль на грани.       Гибкое стройное тело в его руках. Как он мечтал. Их разделяет лишь пара дюймов предписанных танцем. Её ладонь в его руке практически ледяная, его же напротив, почти пылает.       «И сладко мне, и тошно,       Пусть будет то, что будет,       Но будет только то, что       Она меня погубит…»       Как точно подмечено, она действительно однажды погубит его, даже не подозревая об этом…       Она так близко, что можно рассмотреть каждую веснушку на носу и щеках. И то, как она задумчиво прикусила губу, отправляет его в ад. Он не может отвести глаз от этого зрелища. Пара глубоких вдохов призванных вернуть самоконтроль, облегчения не приносят. Цитрус, роза, магнолия и мускус. Она – сама весна, она – райские сады, вход в которые ему заказан. Её запах – это что-то запредельное, что-то, что поднимает из глубин его черной души всю забытую нежность и топит его самого из-за невозможности выплеснуть эту волну на ту, кому она предназначена. И он давится ею. Сглатывает. Снова и снова. Не замечая, как пальцы сильнее сжимают её ладонь и талию.       «Ты гибель моя! Ты гибель моя!       И нету мне спасенья,       Нету мне прощенья…»              Моя погибель. Моё сладкое наваждение.       Она недоуменно поднимает на него глаза, будто слышит, как слова песни созвучны его мыслям, и снова хмурится. Приоткрывает губы, чтобы что-то сказать, но не решается. Отводит взгляд.       «Ты гибель моя! Ты гибель моя!       И нет во мне раскаянья,       А лишь отчаянье одно…»       – Поздравляю с назначением, – молчание невыносимо и он решается на светскую беседу.       – Благодарю, – голос ровный, равнодушный, в глаза не смотрит.       Хочется встряхнуть её и крикнуть: "Смотри на меня! Смотри! У меня так мало времени! Прошу, смотри…"       И будто слыша его мольбу, шоколадные радужки прикованы к нему.       «Ты гибель моя.       Ты гибель моя.       Ты гибель моя…»       Бровь иронично изгибается.       – Были сомнения? – Дерзкая. Взгляд полыхает, от былого равнодушия не остается следа.       – Ни малейших. Только удивление, что принятие решения у министра заняло так много времени.       Ему удалось её удивить. Такого она явно не предвидела.       – Похвала? Вот уж не ожидала. – Она пристально рассматривает его лицо, ища подвох или признаки иронии. Ищет и не находит. И это сбивает с толку. У них годами сформированный формат общения и такое явное отступление от сюжета выбивает почву из-под ног.       Он может собой гордится. Он привлек её внимание, полностью завладев ним.       – Напрасно. Я умею признавать ошибки, кто бы, что ни думал.       – Что ж, благодарю, – голос заметно потеплел, и она немного расслабилась в его руках.       Он снова рассматривает её.       «Во сне иль наяву я       Всё время представляю,       Как я тебя целую,       Как я тебя ласкаю,       То этот нежный локоть,       То белые колени…»       Буйные кудри укрощены в элегантную прическу, лишь несколько локонов ласкают обнаженные плечи. Нежная шея, опоясанная золотой цепочкой, что стекает между тонких ключиц к ложбинке сливочной груди, где притаился скромный алмазный подвес.       Она прекрасна.       И ей не нужны горы украшений чтобы это доказать. Напротив, минимум драгоценностей только подчеркивает ее статус. Она дорога сама по себе.       Пальцы снова зудят. На очередном повороте он резче разворачивает их и, чтобы уклониться от соседней пары, крепче прижимает ее к себе. Она испуганно вздрагивает и отстраняется, как только препятствие позади. Не поняла. Не заметила, что это было сделано намеренно.       «О, похоть, похоть, похоть!       Сильней огня в геенне.       Ты гибель моя! Ты гибель моя!       И нету мне спасенья,       Нету мне прощенья…»       Мимолетное прикосновение ее груди к его, запускает ревущую лавину в жилах. Как это невыносимо держать её в целомудренных объятиях, когда хочется сжать до хруста косточек. Смять губами приоткрытые в испуге губы. Чтобы они стали алыми не от помады, а благодаря ему. Врываться языком в ее рот и пить ее дыхание, ее стоны, выпивать её душу с каждым движением губ и языка. Покрывать легкими, как крылышки мотылька, поцелуями её лицо: высокий лоб, вздернутый носик, трепещущие веки, румяные щечки. Провести кончиком языка по краю ушка, прихватить зубами мочку, слышать, как прерывается дыхание. Проложить дорожку жарких поцелуев по скуле и подбородку, медленно перемещаясь к беззащитному горлу. Целовать его, обводить языком пульсирующую вену и слышать, как оно вибрирует от стонов, расцвечивать кремовую кожу багровыми цветами страсти.       Он мог бы целовать её вечность. Извлекать из неё все новые и новые звуки, как опытный музыкант извлекает звуки из скрипки. Но это мечты. Запретные, несбыточные.       «Ты гибель моя! Ты гибель моя!       И нет во мне раскаянья,       А лишь отчаянье одно.       Ты гибель моя. Ты гибель моя. Ты гибель моя…»       Новый поворот в танце и он против воли притягивает ее ближе. Просто не в силах обуздать себя. Пальцы на ее спине не принадлежат ему более и едва слышно, ласкающе ведут по ткани вдоль позвоночника вниз.       Снова испуганный взгляд. И жар смущения на лице, что за секунду сменяется бледностью. Она не понимает его действий, это видно по мечущемуся взгляду. В её умной головке не укладывается происходящее, и она решает – показалось. Он с жадностью и наслаждением любуется её замешательством, просто дурея от собственного безрассудства. И снова ведет пальцами в обратном направлении, заставляя ее вытянуться в струнку. В её взгляде паника, в его исследовательский интерес. И адские всполохи желания. Уголок губ изгибается в намеке на улыбку. Порочную, как он сам.       «Я думал, голос плоти       Я укротил навечно,       И вот горю, как порох,       И таю словно свечка.       Я поднимаю руки       Для страшного проклятья,       И я их простираю       Для страстного объятья!..»       Она замечает это и вздрагивает. Глаза мечутся по залу, ища кого-то в толпе и, видимо, находят, пара секунд и она успокаивается. На очередном повороте он поднимает взгляд и бросает его туда, куда смотрела она.       За ними пристально наблюдают. Во взгляде лед. Под бледной кожей перекатываются желваки. В руке сжат бокал до скрипа, как у него совсем недавно, он уверен в этом. Её муж в ярости. Он заметил. Не мог не заметить. Это рискованно и обернется нешуточными проблемами, но искушение непреодолимо.       «Ты гибель моя! Ты гибель моя!       И нету мне спасенья,       Нету мне прощенья…»       Ее трудно не желать, ведь она – сама жизнь. Яркая, пылкая, нежная. Она мечта. Она спасение. Она приговор.       Сама того не ведая, она губит его черную душу. И однажды он пойдет ко дну с её именем на губах, благодаря и проклиная вселенную, что пересекла их пути.       «Ты гибель моя! Ты гибель моя!       И нет во мне раскаянья,       А лишь отчаянье одно.       Спасения нет. Прощения нет.       Ты гибель моя.       Спасения нет. Прощения нет.       Ты гибель моя. Ты гибель моя.»       Последние аккорды стихли. И пары замерли. Два удара сердца и он склоняется к ее кисти с поцелуем, благодаря за танец. Запоминая этот момент близости, чтобы темными ночами воскрешать их вновь.       Два десятка шагов и он передает ее супругу с нейтральным выражением лица, замечая, как лицо того каменеет. В его глазах огонь ярости, в ее – недоумение.       – Благодарю за танец, – её нервный кивок и натянутая улыбка. – Пожалуй, на сегодня мне достаточно светского общества. Желаю приятного вечера. – Взгляд снова прикован к её мужу. – Жду завтра к одиннадцати, в Мэноре.       Дождавшись медленного кивка, он разворачивается и уходит, рассекая толпу.       Надменный, величественный, холодный снаружи и с бушующей лавой вместо крови внутри. С мыслями о той, что осталась позади. Той, что пробудила этот спящий вулкан, запустив процесс самоуничтожения, даже не подозревая об этом. Той, что дороже и желаннее всех. Той, что навеки принадлежит другому, достойному её.       А ему остаются лишь сны. И надежда, что возможно, в одной из множества вселенных, в каком-то из параллельных миров, если они существуют, где-то, когда-то, он сделает другой, правильный выбор, и она будет принадлежать ему.

***

      Смотря в спину удаляющемуся мужчине, Гермиона перевела дыхание, а потом обернулась к мужу, что напряженно смотрел вслед ушедшему.       – Эй, все нормально? – она взяла его за руку, нежно поглаживая пальцами кисть, отмечая, что взгляд любимого теплеет, напряжение уходит, разглаживаются жесткие черты.       Он притягивает ее к себе, целуя в висок и крепче сжимает хрупкую ладонь, не обращая внимания на любопытные взгляды. Ему все равно. Главное – она рядом, она в безопасности.       – Все хорошо. Он… Он не обидел тебя? – Ярость снова поднимается из глубин души.       Этот взгляд…       Он хорошо знаком ему.       Он почти привык, что Гермиону провожают заинтересованными взглядами. Но этот взгляд – нечто иное. То, что он сам испытывает к ней вот уже много лет – желание и одержимость.       Как он посмел?! Мерлин! Пусть ему показалось… Иначе быть беде… А сейчас успокоить её. Чтобы ни о чем не догадалась, не испугалась. Он все решит.       – Нет, что ты! – Уверенный голос и еще одно пожатие пальцев. – Лорд Малфой был на удивление галантен и поздравил с назначением. Спас от столкновения с соседней парой, что чуть не врезалась в нас. Всё прошло, я бы сказала… выше ожидаемого! – Её веселая улыбка заставила разгладиться морщинку на его лбу. Заметив это, Гермиона снова облегченно выдохнула.       – Хорошо. Я просто удивлен его приглашением.       Высвободив руку и положив ладонь ему на грудь, туда, где мощно билось его сердце, другой рукой нежно погладила мужа по щеке, большим пальцем игриво тронув уголок любимых губ.       — Я тоже, Драко, – глаза сияют любовью и заботой, предназначенной только ему. – Но кто знает, что творится в голове у Люциуса Малфоя?