Дневник великого меня (или не очень великого...)

Дорогой дневник, великий я официально перестал существовать как государство. Я в этом не виноват, это всё эти черти. Но я всё равно великий, не так ли, дорогой дневник? Всё началось с того, что я решил повозмущаться по поводу того, что Брагинский забрал у меня Кёнигсберг, он отдал мои земли, мои земли, которые по закону природы принадлежат великому мне испокон веков, он отдал Польше! Разве я виноват, что Россия не хочет отдавать ему завоёванные собой земли? Брагинский размеренно ответил, что миллион раз говорил мне, что так как я был частью рейха (честно говоря, я ею был, причём главной), он теперь может делать со мной всё, что захочет. Я сказал, что он может делать со мной всё, что хочет, потому, что он конченный идиот. Западные союзники не творят такой дичи. Россия на это ответил, усмехаясь, что сегодня они (то есть Америка, Франция и Англия) придут к нему и официально ликвидируют Прусское Королевство, хотя его и так по сути уже давно не существует. — А я тебе что, призрак? — спросил я, намекая. — Кто я такой по твоему? Иван сказал, что это интересный вопрос и на долю секунды замыслился, но тут его осенило. Он сказал, что я могу быть советской зоной оккупации. Я хмурил брови и качал головой из стороны в сторону. В голове моей не укладывалось, что великому мне говорят вот такое вот. Тот факт, что мои земли были оккупированы, для меня тайной не было — я же не тупица, чтобы этого не понять. Я — великий Пруссия! Но вот это! Ликвидировать моё государство? Как эти поганцы посмели позариться на святое? Да, моего государства де-факто не существует, но де-юре же! Я крайне возмущён этим жестом агрессии в свою сторону. Потом моё величество посмело испугаться, предполагая, что ликвидация государства означает мою смерть, и забывая обо всём своём достоинстве, припасть на колени перед Брагинским, моля о пощаде. Но уже через секунду я глубочайше сожалел о столь унизительном жесте с моей стороны осознавая, что тот же Феликс Лукашевич никогда не умирал в те моменты, когда его государство раздирали на кусочки, а потом на карте Европы снова, словно феникс появлялся Польша. Феликс-феникс. Звучит логично. Очевидно же, что со мной, великим Пруссией, будет точно также. Господь милостив ко мне, я это знаю, но сейчас он послал мне испытания, которые я пройду с достоинством. Почему-то я думал, что переставая быть страной, ты чувствуешь что-то. Что-то нехорошее, неприятное, или хотя б странное. Фигушки, я ничего не почувствовал в тот момент, когда был подписан документ о ликвидации моего королевства. Скрестив ноги и руки на груди, я просто смотрел исподлобья на союзнический контрольный совет. Союзнический контрольный совет смотрел исподлобья на меня, решая мою судьбу. Да, перестав быть страной, я не почувствовал ничего, кроме желания их расстрелять, но конечно же я этого делать не буду, ведь я — благородный Пруссия. Меня просто бесит то, что если кто-то одержал победу над нашим с братом рейхом, теперь эти кто-то прописали себе право решать судьбу всей Европы. Потом Альфред решил провести валютную реформу. Я очень рад, ведь теперь будут новые деньги за которые, надеюсь, наконец-то можно будет что-нибудь купить. Представить невозможно, насколько прискорбно осознавать то, что великий Пруссия опустился до того, что радуется американским деньгам. Но Россия, в отличии от меня, был выше этого всего. Россия не хотел ничего американского, поэтому решил провести свою денежную реформу. Стоит признать, эти банкноты выглядели бы совсем не дурно, если бы с них на меня не смотрели коммунисты, своими лазерными взглядами пытаясь прожечь мою нежную кожу. Проблема заключалась в том, что половина Берлина принадлежала западным союзникам, то есть американская валютная реформа должна была быть проведена и там. Россия этого не хотел, ведь он хотел иметь целый Берлин, но оправдывался тем, что так будет просто удобнее, ведь Берлин — это как анклав внутри оккупированного Советским Союзом меня. Чтобы не допустить попадания новых немецких марок в Западный Берлин, Россия взял и обнял его, не пуская никого и ничего в город и из города. Это выглядело так, будто бы Брагинский хотел, чтобы жители города умерли от голода и холода, что поспособствовало тому, что население нашей с братом «страны» (эх) начало считать его ещё большим идиотом. На самом деле Россия этого не хотел, пускай он и прослыл кровожадным типом. Он не планировал обнимать Западный Берлин долго — максимум пару дней. Иван верил в западную человечность. То есть Брагинский надеялся, что Джонс, не желая превращать горожан в заложников, отдаст ему Берлин. Фигушки ему. Америка не собирался отступать. Сначала он хотел прорвать блокаду на танке, но понял, что это может спровоцировать настоящую третью мировую войну. Выглядеть героем, а не оккупантом, в глазах простых людей ему тоже было нужно. Что я вам могу сказать? Может Альфред Джонс и делает добрые дела исключительно ради удовлетворения собственного эго, он всё же их делает. В то время, как Иван Брагинский для удовлетворения собственного эго творит всякую дичь. Джонс же тем временем не собирался отдавать Берлин. Вместе с остальными он разработал «воздушный мост» (такой опыт у него уже был в Гималаях), ведь ввиду какого-то там договора блокировать воздух России было запрещено. (А почему землю-то можно???) Итак, почти год в Западный Берлин все товары попадали исключительно по воздуху на так называемых изюмных бомбардировщиках (их так называли не сразу, а только потом, когда какому-то чуваку пришло в голову перед посадкой скидывать детям сладости на маленьких парашютиках). Каждые три минуты приземлялся самолёт — представляете, какая налаженная схема? Очевидно было, что теперь народ любит Америку. И всё-таки мне стыдно это писать. Великим должен быть Пруссия, а не Америка. Фу, как неприятно. До Брагинского наконец-то дошло, что запад вечно способен обеспечивать Берлин таким образом, так что выпустил город из своих холодных объятий. Кроме этого, Альфред инвестировал деньги в восстановление экономики всей Европы кроме той, куда его не пускал Иван. Тот зато вывозил всё, что не приклеено (да что я говорю? то, что приклеено, он тоже вывозил!) с моей территории, называя это репарациями. Ещё Брагинский начал строить у меня коммунизм, переводя всё имущество нацистов в государственную собственность. Только было не ясно, какого государства, ведь он постоянно напоминал мне, что я — не страна. Бесит. Тем временем мой младший брат, Людвиг, снова получил свою страну — теперь Федеративную Республику Германию, пускай и не в полном составе, и пускай Америка не собирался никуда сваливать. Россия же не хотел отдавать земли, оккупированные Советским Союзом, но даже до этого придурка дошло, что негоже мне всегда оставаться вот прямо оккупированным. Пишу это и пытаюсь понять, как великий я до такого докатился. Брагинский решил, что он хочет иметь своего Германию, и им должен был стать я. Я возразил, что я — Пруссия. Но ему было плевать. Он сказал, что меня теперь зовут Германская Демократическая Республика. Какая ещё демократическая, спросите вы. Я тоже задался этим вопросом и задал этот вопрос Ивану. В ответ я услышал смешок и «а что, рейхом хочется быть?». Да и так знал, что он идиот, незачем было ещё раз подтверждать. Рейх — это просто государство на немецком, а в его мозгах это означает только третий рейх. Да, чёрт возьми, я хочу быть государством. И вообще у меня есть предположение, что РЕйх и РЕспублика — слова однокоренные. Я сказал, что вовсе не против являться демократической республикой, закатывая глаза. Просто демократия не имеет ничего общего с однопартийной диктатурой и его коммунистической жопой. Он снова усмехнулся и сообщил, что ничего страшного в этом не видит. Я не понимаю, что с ним не так. Хотя нет, с ним всё так. Просто он — Россия, или правильнее сказать — Советская Империя. С этим ничего не поделать. Я молился Господу, сложив ладони и отправляя свои мысли и глаза в воздушное пространство: Милостивый Боже, спасибо тебе за то, что жизнь начинает в некотором смысле налаживаться (ведь Господа нужно сначала благодарить, а потом просить), и прошу тебя, милостивый Боже, пошли мне пятый рейх, ведь четвёртый - такое же гавно, как и третий, где великому мне и слова сказать не дают.