***
Она попала сюда чуть больше, чем три месяца назад. Бедная девочка, родители которой давным-давно погибли в автокатастрофе, а с другой стороны статная и успешная племянница своей богатой и известной тетушки, которая была настоящей акулой бизнеса. Приходилось поддерживать эту мнимую красивую картинку каждый день, пряча все самое сокровенное и терзающее куда-то глубоко. Ее переживания не волновали совершенно никого вокруг, и ряд некоторых событий привел ее к тому месту, на котором Харрис топталась уже долгое время. Расстройство пищевого поведения, которое удавалось скрывать от всех вокруг на протяжении достаточно длительного времени, в конце концов вылилось в обморок прямо посреди улицы, на пути к университету. Очнулась Агата уже лежа на кушетке в приемном отделении больницы, отдаленно вылавливая из разговора голос собственной тетушки, которая явно была не слишком довольна произошедшим, особенно если учесть тот факт, что сурового вида доктор сразу обвинила ее в наплевательском отношении к собственной племяннице. Саму Харрис никто не спрашивал, что было вполне ожидаемо, хотя она сама была вполне в состоянии принять решение касательно своего лечения и ближайшего будущего в силу своего возраста. Однако, Аннет оказалась куда суровее и проворнее: сразу договорилась, чтоб Агату упекли в лечебницу и кинули все силы на ее выздоровление. Причем пребывание там должно было быть конфиденциальным, потому как тетка, по всей видимости, куда больше переживала о собственной репутации и имени. Считай, избавила себя от вечной проблемы в ее лице, а между тем ни разу за все это время не проведала Харрис в этом дурдоме, и вряд ли задумалась о том, что в таком состоянии есть и ее вина. Академический отпуск на год оформить удалось без проблем, так как тут Аннет снова приложила свои усилия. Никто из ее прошлого круга общения понятия не имел, что же с ней произошло и куда вдруг подевалась Агата. У нее не было доступа ни к телефону, ни к каким-либо еще коммуникациям, потому для всего внешнего мира она просто исчезла, словно и вовсе всегда была чертовым пустым местом. Грязным и постыдным пятном в биографии тетки, которое нужно было оттереть, снова нарядить, как куклу и натянуть на лицо приторно счастливую улыбку. Мерзость.***
Александр сделал последний глоток своего чая, отправляя стаканчик в мусорный контейнер, а следом глянул на часы. Он приехал чуть раньше, чем было нужно, но это не было проблемой. Перед непосредственной встречей с пациенткой, личную карту которой он уже успел изучить вдоль и поперек, включая все методики, которыми другие врачи пытались ее лечить, стоило переговорить еще и персоналом, который ее обсуживал. Интересный случай, который многие называли безнадежным, заинтересовал с самой первой секунды, как швед услышал о нем впервые. Его ассистентка, Рэйчел, принесла ему новости об этой девушке буквально на днях, ворвавшись в личный кабинет, потому как знала, что Нильсен, несомненно, захочет взяться за нее, ведь из раза в раз брался за тех, относительно кого надежда давно была потеряна и выздоровление даже не предвиделось. Зачастую, у него получалось найти нужный подход, поэтому в медицинских кругах он честным трудом и кровью заработал себе репутацию специалиста, который может вырвать человека даже из лап смерти, если тот сам того пожелает и сделает ему шаг навстречу. Тяжелые случаи для всех для него были лишь очередной загадкой, к которой стоило найти ключ из сотни тысяч неподходящих, и в очередной раз он постарается справиться с поставленной задачей. Доверять мнению и словам других, составляя психологический портрет пациентки, не было никакого смысла, потому как их предвзятое мнение его почти не интересовало. В этом было еще одно отличие — швед всегда поддавался лишь личным суждениям, не выстраивая при этом их на чужих. Это помогало заглянуть глубже, заслужить к себе доверие, без которого лечение не будет иметь смысла. Больной должен полагаться на своего доктора, иначе все труды и старания пройдут стороной. Зайдя внутрь клиники, Нильсен поздоровался с охраной, показал свои документы и пропуск, а затем двинулся дальше, к лестнице, избегая лифта. Четвертый этаж, стойка медсестер и регистрации, которая как раз была ему нужна. Его сразу же встретила Элиза, представившись личной медсестрой Агаты. Познакомившись со всеми остальными, вместе с девушкой швед прошел к кабинету, который был выделен специально для его работы тут, попутно уточняя какие-то детали, касающиеся поведения и характера Харрис. Он не был привязан к какой-либо определенной клинике, вместо этого сотрудничал сразу с несколькими, регулярно появляясь в каждой для осмотра своих пациентов. При этом, нагрузить себя лишними больными не старался, дабы уделять уже существующим максимум своего внимания. Собственно, на Агату Александр решил взглянуть лишь потому, что сейчас его подопечные были в более ли менее контролируемом состоянии. Просторное помещение с большим окном, удобным столом, ящиком, диваном и еще некоторой мелкой мебелью. Недурно, очень даже, ему предоставляли места и похуже, но это не играло весомой роли. — Я сказала Агате, что вы придете ближе к обеду. Можете разложить все свои вещи, а как будете готовы, найдите меня, я вас проведу и познакомлю. Если будут какие-то вопросы, обращаться можете к любой медсестре. — Спасибо, Элиза.***
— Агата, приехал твой новый доктор, — блондинка снова проходит в палату и тут же открывает дверь пошире, впуская мужчину, — познакомься, это Александр Нильсен, он работает с такими тяжелыми случаями, как твой. Медсестра хочет сказать что-то еще, но Харрис тут же подскакивает с кровати. — Мужчина?! — девушка недоуменно пробегает взглядом по шведу, с ног до головы осматривая, — все мои прошлые врачи были женщинами! Он не подходит мне! — У тебя нет выбора, милая. Это наш последний вариант, если не поможет он, значит, никто, — медсестра пожимает губы, — не будь такой упрямой! — Значит, не нужно мне помогать! Я отказываюсь лечиться у мужчины! Перепалка начинает набирать обороты, но в разговор вовремя влезает молчавший до этого момента Александр. — Элиза, оставьте нас наедине, — его тон спокойный, но в голосе четко прослеживается указ, какие-то стальные нотки, пока внимательный взгляд останавливается на медсестре. Девушка кивает головой, колеблется всего пару секунд, а затем выходит, прикрывая за собой дверь. — Итак… — Убирайтесь отсюда! Вам же наверняка уже рассказали, что от меня все отказываются. Зачем зря тратить время? Все равно ничего не получится, — Агата нервно размахивает руками и садится обратно на кровать. — Ты права, я знаю об этом. Но, смотри-ка, я все равно тут, рядом с тобой, — мужчина аккуратно усаживается рядом с ней на стул, чтоб девушке не приходилось задирать голову наверх, дабы смотреть на него, — как ты уже знаешь, меня зовут Александр, и я хотел бы, чтоб мы сразу перешли на «ты» для общего удобства. — Ни о каком удобстве не может быть и речи! Мне не нужен доктор мужчина, знаю я вас. Превышаете свои полномочия на осмотрах, трогаете, где не нужно. Увольте, я не собираюсь лечиться под присмотром какого-то извращенца, цель которого лапать меня и смотреть, как я раздеваюсь, — Агата даже пускает нервный смешок, когда говорит о лечении, но не предает этому значения, — а никем кроме извращенца вы быть не можете, если любите смотреть на такое уродство. Нильсен слушает ее тираду совершенно спокойно, легко кивая головой. — Ты уже сталкивалась с таким, верно? — вопрос риторический, даже не обсуждающийся, просто как бы для констатации факта, — я понимаю твои опасения. Раздеваться перед женщиной и незнакомым мужчиной, которого ты совершенно не знаешь, совершенно разные вещи. Что, если я дам тебе слово, что мы будем проводить с тобой осмотры сугубо в одежде? По крайней мере, в твоем халате, пока ты не начнешь доверять мне. То есть, я не буду видеть тебя в белье или просить раздеваться. Харрис вскидывает бровь и недоверчиво щурится. — Даже если так, это не отменяет всего остального, что я сказала. — Не отменяет. Однако, если тебе покажется, что я как-то не так провожу осмотр, либо же трогаю тебя с каким-то интимным посылом, ты сразу можешь пойти к медсестре и сказать, что тебя не устраивает подход. К тому же, мы можем оставлять дверь немного приоткрытой, чтоб ты не думала о том, что я могу как-либо помешать тебе выйти, — Александр спокойно перечисляет все альтернативы, — а насчет уродства… видишь ли, Агата, я доктор и в моем видении все тела и люди красивы. К тому же, у тебя нет каких-то проблем, которые нельзя было бы исправить. Нильсен, очевидно, располагает к себе. Его слова звучат разумно, к тому же, он действительно не выглядит так, будто собирается как-либо домогаться ее. Не то, чтоб она считала себя красивой, скорее, наоборот, но люди бывают разные, с совершенно похабными и мерзкими фантазиями. — Но зачем вам вообще это нужно? Я не подопытный кролик, на котором можно каждый раз проверять свои «уникальные методики». Ничего не выйдет, это гиблое дело. Не стоит пытаться за мой счет повысить свою репутацию, — девушка отводит взгляд куда-то в сторону и тут же ложится на постель, слегка морщась от сильной головной боли. — Я не стал бы рассматривать тебя, как подопытного кролика, к тому же, если тебя так это волнует, я должен признаться, что у меня нет никакой методики или готового плана лечения, так что проверять мне нечего. Я работаю обычно немного иначе, — швед откладывает от себя ручку и блокнот для записей на небольшой письменный стол, — я люблю помогать людям и считаю, что нет такой таблетки, которая поможет всем и сразу. Каждый требует к себе индивидуального подхода. Не имеет значения, считают ли другие это дело гиблым или нет, я сам принимаю решения. И сюда я приехал только для того, чтоб дать тебе толчок и помочь начать двигаться вперед. Ты застряла в мертвой точке, но без твоего желания я один ничем не смогу помочь. Александр немного разводит руками в стороны. — Мне не нужна помощь. — Что ж, как скажешь. У тебя есть время подумать над своим окончательным решением. Если захочешь просто поговорить или передумаешь, просто попроси медсестру позвать меня. Принуждать тебя к чему-либо я точно не собираюсь. Хорошего дня, Агата. Нильсен лениво поднимается со стула, слегка запахивая халат, который немного разметался, подхватывает длинными цепкими пальцами все свои принадлежности и покидает палату, тихо закрывая за собой дверь. Первый шаг сделан.***
Мужчина проходит в свой временный кабинет, усаживается в кресло и постукивает пальцами по поверхности стола, кидая взгляд на часы. По его предположениям, спустя пару часов девушка будет более открыта к разговору, когда переварит всю полученную информацию и разложит ее по полочкам в своей голове. Так происходило зачастую: он разрушил привычное понимание и представление о врачах его специализации, и, если был достаточно убедителен, заставил поверить себе, пациент начинал сомневаться в принятом решении, так как вся история изначально начинала свое развитие не по привычному намеченному пути, а совершенно иначе. Оставалось лишь ждать. Терпеливо. Суматоха в таких случаях могла лишь навредить и спугнуть то, что только-только дало свой росток в чужом сердце.***
— Да что вообще он о себе возомнил?! — Агата сокрушительно бьет кулаками по подушке, — «я не собираюсь тебя заставлять», высокомерный индюк! Разве не в этом вообще его задача? Девушка недовольно фыркает и оседает на постель, тяжело переводя дыхание. Даже такой маленький всплеск эмоций выжимал у нее все силы, которых в худом маленьком тельце осталось не так и много. Ее вообще обычно хватало лишь на путь до ванной и обратно, так как еду, которую чаще всего Агата умудрялась выбрасывать или смывать, добродушно приносили в комнату, не заставляя ее выбираться в общую столовую к другим людям. После ухода Нильсена прошло около десяти минут, а она успела выпустить весь свой пар, который накопился за время их короткого разговора. В самом деле, он был совершенно не такой, как другие врачи, с которыми она имела возможность пообщаться. Не такой строгий, без похабности во взгляде или голосе, да даже без этих фамильярностей и глупых «выканий», которые Харрис буквально на дух не переносила. Что-то в нем отчаянно склоняло к себе, как бы Агата не пыталась сопротивляться этой навязчивой мысли, идея позвать его была впереди разума. Впрочем, он же предлагал просто поговорить, верно? Она совершенно в любой момент сможет выставить его прочь и отказаться, хотя тетушка вряд ли такое поведение одобрит. Тихо простонав, девушка зарылась лицом в подушку, решая, как же правильнее будет поступить. Сидеть тут целыми днями было невероятно скучно, а в последнее время даже тошно. Ей не позволяли смотреть в зеркала, но это и не было необходимостью. Собственное отражение стало самой ненавистной вещью после самой себя и своего тела. Телефоны, ручки, карандаши, альбомы, все было под запретом и разрешалось только в виде исключения в общей комнате, после посещения которой медсестры проводили осмотр и проверяли, не стащила ли она что-нибудь с собой, чем могла бы себе навредить. Чертовы идиотки правда наивно полагали, что она не додумалась спрятать лезвия в матрас своей койки и с задней стороны трубы под раковиной. Она умела быть находчивой, когда это было необходимо. Все, чем Харрис могла тут заниматься целыми днями, это, разве что, самобичеванием, с каждым днем все сильнее желая просто избавиться от этих мучений. Собственная палата стала для нее тюрьмой. Еще иногда Агата поднималась, залезала на подоконник и смотрела в окно без ручки, откуда открывался вид на довольно милый парк. Это помогало отвлечься от плохих мыслей ненадолго, помечтать, что позволить себе девушка могла крайне редко. Воспользовавшись возможностью, она тут же заняла свое излюбленное место, предположив, что именно это занятие сейчас сможет ее успокоить. Оно и же помогло принять ей решение. Взгляд сам собой зацепился за какую-то весьма колоритную пару, которая неспешно прогуливалась по дорожке, держась за руки. Харрис не могла слышать, о чем они говорят, но чувствовала, что обоим было комфортно и они ловили чертов момент, были счастливы, как не могла быть она. Пожалуй, никогда в своей жизни, потому что не имела возможности быть настоящей. Что ж, один разговор ведь никак ей не навредит?***
— Рад снова тебя видеть, Агата. Чем могу помочь? Александр снова проходит в палату весьма вальяжным шагом, но на этот раз не взяв с собой ни ручки, ни блокнота. Когда Элиза неловко постучалась в дверь кабинета и тут же сказала, что Харрис хочет его видеть, мужчина лишь кивнул головой, внутренне радуясь тому, что пока что все шло как нужно. Она, по крайней мере, захотела с ним поговорить, а это уже было прогрессом, пускай и небольшим. На данном этапе толчки должны быть совсем мимолетными, небольшими, иначе все старания могут разлететься, словно карточный домик. Стоит быть предельно осторожным. — Я не передумала, — говорит чуть резче, чем нужно, но тут же становится спокойнее, — но ты говорил, что мы можем поговорить, если я захочу. Тут смертельно скучно. Она сама не замечает, как переходит на «ты», как изначально швед и просил, но его это полностью устраивает, так что внимание он не заостряет. Лишь снимает надоедливый халат, вешает его на спинку стула, а сам присаживается, оставаясь в одной лишь черной рубашке. — Конечно, все, что угодно. О чем ты хочешь поговорить? — Нильсен дарит ей легкую, спокойную улыбку и слегка наклоняет голову, ловя каждое движение пациентки. — Я не знаю. У тебя есть предложения? Ты же предполагал такой исход, — Агата разводит руками и тут же понимает, что в действительности даже не придумала, что хочет узнать или спросить. Легкое смущение тут же накрывает ее с головой. Идиотка. — Как насчет обоюдных вопросов? — столкнувшись с непониманием, спешит объяснить, — мы будем по очереди задавать друг другу вопросы. Абсолютно любые, без рамок. Я обещаю отвечать честно, а ты, если что-то будет для тебя неприемлемым или запретным скажешь об этом и я придумаю что-то другое. Никаких записей или заметок, все совершенно конфиденциально и останется только между нами. Идет? Харрис раздумывает над его предложением всего пару секунд. Это хотя бы не так скучно, да и все, вроде как, равноценно, потому она ничего не потеряет, если согласится. К тому же, Александр даже не взял с собой ничего, где мог бы оставлять пометки, как делали остальные. Кажется, в его словах не было лжи. — Я согласна. Спрашивай первый. — Какой твой любимый цвет? — швед кусает губу. Девушка в легком недоумении вскидывает бровь. Она думала, что вопросы будут касаться ее болезни, прошлой жизни или чего-то, что может как-то ему помочь, но тут он снова смог удивить. — Небесно-голубой. Такой нежный, легкий, расслабляющий. Будто ты витаешь в облаках и не чувствуешь ни боли, ни усталости, — отвечает честно, а затем перенимает ход на себя, — к чему это? Как это касается лечения или может помочь? — Это твой вопрос? — Нильсен самодовольно поднимает бровь, а сам в голове запоминает ее ответ. — Нет, — Агата фыркает, явно не желая терять свой вопрос на такое, — а твой? Какой твой цвет? — Зеленый. Не яркий, более глубокий. Возможно, с вкраплениями желтого и немного серого, как твои глаза, — мужчина отвечает также честно, без запинок, а затем не дает ей возможности вставить слово, — какие цветы тебе нравятся? Такой неожиданный комплимент цвету глаз приятно колет. Сама Агата до жути его не любила, считала каким-то болотным, некрасивым, но сейчас вдруг краски заиграли слегка иначе. Еще во время своей нормальной жизни всякий раз доводилось слышать что-то о фигуре, груди или длинных ногах. Но вряд ли кто-то из ее ухажеров мог бы точно сказать, какого цвета ее глаза. Зато без проблем назвал бы размер груди, рост и остальные параметры навскидку. — Пионы. И, пожалуй, орхидеи. Раньше, когда мне их дарили, я всегда радовалась. Главное, чтоб не розы, это слишком банально и вульгарно выглядит, — в голове сразу всплывают воспоминания из прошлого, когда разные статные парни и мужчины задаривали ее раз за разом букетами из роз всех возможных цветов, которые она терпеть не могла. По коже даже бегут мурашки. — Почему ты тут? На самом деле, — эту возможность Харрис не упускает, спрашивает прямо в лоб, а сама внимательно впивается взглядом в его ледяные омуты, собираясь понять, соврет или скажет правду. — Ты знаешь, почему. Я хочу помочь тебе. Александр отвечает мгновенно, с той же интонацией и скоростью. Даже бровью не ведет, не утаивая ничего. — Зачем тебе мне помогать? — девушка наседает на него, напирает, совершенно забыв о том, что сейчас не ее черед. — Я должен спрашивать, это уже второй вопрос, так нечестно. Дождись своей очереди, — швед цокает языком и пробегает им по пересохшим губам, — у тебя были увлечения? Тебе должно было что-то нравится. Именно тебе, не кому-то еще. В этот раз Агате приходится немного задуматься. Она играла на музыкальных инструментах, занималась танцами, учила иностранные языки, стреляла из лука, но все это требовала от нее Аннет, это не было личным желанием. Не сказать, что все эти хобби совсем ей не нравились, но это было явно не тем, чего требовала девичья душа. — Наверное, рисование, — говорит чуть неуверенно, вспоминая, как раньше любую свободную минуту тратила на какие-нибудь наброски и зарисовки, — но это в прошлом. — В прошлом? Я могу договориться и тебе предоставят все, что нужно для рисования. Краски, кисти, холст, карандаши. — Это запрещено. Медсестры боятся, что я убью себя острым карандашом или ручкой, — девушка закатывает глаза, понимая, как глупо это звучит. — Я знаю. Но очень сомневаюсь, что ты так поступишь. Во-первых, у тебя наверняка есть что-то, чем, при желании, ты давно бы это сделала, учитывая свежие бинты на твоих запястьях. А во-вторых, в отличие от тех, кто такому подвержен ты сознательна. У всех них изменено сознание, у тебя такого я еще не заметил. Так что, думаю, это вполне можно будет устроить, под мою ответственность, конечно же. Агата смотрит на него с легким недоверием, явно пытаясь понять, является ли все сказанное глупой злой шуткой. Однако, Александр смотрит серьезно, без тени смеха, так что приходится поверить. Когда он обращает внимание на бинты, девушка интуитивно отдергивает рукав ниже, закрывая их. — Твоя очередь. Спрашивай. — Ты сказал, не будешь меня заставлять. Почему? — Потому что так толку не будет. Я не могу заставить тебя захотеть нормально и счастливо жить, никто не может, кроме самой тебя. Я могу помочь вылечиться, встать полноценно на ноги, но только при условии, что ты будешь стараться вместе со мной. Я не в силах сделать всю необходимую работу за тебя. Врачи, которые пытаются так делать, будут всегда топтаться на одном месте, — швед водит пальцами по поверхности стола, не отрывая взгляда от лица напротив, — что ты любила есть раньше? — Если ты хочешь притащить мне мою любимую еду из прошлого, то это не сработает. — Даже не думал. Просто ответь. — Что-то вредное. Калорийное. Пиццу и сладости. Дома меня всегда держали под строгим присмотром и контролировали все, что я ем, поэтому, куда появлялась возможность, я сразу сметала все неполезное, что могла найти, — Харрис даже роняет еле заметную улыбку, вспоминая то время, но тут же стирает ее со своего лица, — почему ты хочешь помочь мне? Я ведь уже отказалась, а ты продолжаешь ждать. — Потому что ты заслуживаешь этого. Каждый заслуживает получить руку помощи. Крепкую, надежную, и я хотел бы стать такой для тебя. Я работаю со многими пациентами, которые для всего мира давно обречены на верную смерть, а потому умею отличать действительно провальные случаи от тех, где еще можно все наладить. И ты относишься ко второму типу, Агата, — мужчина приподнимается на ноги, — знаешь, кого ты мне напоминаешь? Феникса. — Почему?.. — у девушки голос едва потрясенный, тихий. — Феникс — птица, восстающая из пепла, несмотря на все свои невзгоды. Невероятно сильная, Харрис, стойкая. Думаешь, она делает это для кого-то? Бред собачий. Она возрождается для себя и только, потому что нет ничего, что было бы дороже собственной жизни и благополучия. На одной чаше весов сотни шансов, которые ты можешь упустить, а на второй счастливое будущее, стоит только отпустить все свои глупые предрассудки и сделать шаг вперед, на встречу к самой себе. Что же ты выберешь? Ты очень сильная, я чувствую это даже на расстоянии, просто сама в себе ты это еще не открыла. Ты превратилась сейчас в пепел, но возрождаться или нет решить можешь только ты. Не я, ни кто-то другой. Александр забирает свой халат, отворачивается от нее и замирает, уже взявшись за дверную ручку. — Ты не можешь говорить, что не хочешь лечиться, потому что не для кого и тебя там, в большом мире, ничего не ждет. Ты есть у себя, а всего остального можно добиться, имея желание и приложив необходимые усилия. Но твоя воля для меня закон. Если ты отказываешься, я не собираюсь настаивать. Нильсен нажимает на ручку и выходит, оставляя ее наедине со всей этой навалившейся информацией.