Нам не Свет

Можно долго говорить о свете и тьме. О демонах внутри нас и о том, что делает из человека чудовище… Только Гермиона не хотела обо всем этом думать. Она уже была обращена в монстра, хотя отняла первую жизнь еще до того, как стала вампиром. Война никого не щадит. Уж тем более девочек, мнящих, что одними умом и добротой можно спасти мир. О нет, спасают его не так. И когда тебя пытаются прикончить, последнее, о чем ты думаешь, — это спасение мира. Проверено на себе, поэтому Гермиона знала, о чем говорила. Она стала убийцей, защищая свою жизнь, до того как ее человеческое сердце стучало свои последние удары. Именно поэтому не важно, кто ты, а важен твой выбор. И сейчас перед ней лежал предельно простой выбор. Гермионе действительно позволили выбирать: принять лекарство и стать снова смертной, человеком и ведьмой. Или выбрать вечность вампира. Ту вечность, которую Гермиона никогда не просила для себя. Она не искала бессмертия, но получила его в дар как проклятие. И до встречи с Элайджей Гермиона о своей вечности вампира думала так. На нее никто не давил. Элайджа был слишком благороден, чтобы довлеть над ней, и умен, чтобы просить не принимать лекарство от вампиризма. А еще то, что он к ней чувствовал, было настоящим. Именно поэтому он смотрел в иллюминатор, пил свое виски мелкими глотками и молчал. Давал ей выбор и не желал, чтобы она его возненавидела, если выберет неправильно. Грета же была занята своим невыносимым гибридом, с коим помирилась, и психующей Первородной. И Гермиона была благодарна Героине за то, что Грета не вмешивалась. Хотя Грете было проще, чем влюбленному в нее Первородному — подруга примет любой ее выбор. Примет и одобрит. Гермиона вспоминала свою жизнь ведьмы. Полную магии и приключений. Такую яркую. Магия подарила ей сказку, друзей и раскрыла ее таланты. А также вмешала в войну, ожесточила и научила убивать. Гермиона осознавала, что, став вновь ведьмой, она может рассчитывать на блестящую карьеру в Министерстве Магии. Это то, чего она, умная и амбициозная, когда-то хотела. Недостаточно спасти мир, его нужно еще и изменить. И она могла это сделать. Только вот хотела ли? Карие глубокие глаза остановились на красивом профиле мужчины… Элайджа сел непривычно далеко от нее, и Гермиона уже чувствовала пустоту оттого, что Первородный не рядом. Раньше ее бы такая зависимость обеспокоила. Но не теперь. До встречи с ним Гермиона действительно считала себя априори чудовищем. Хотя как вампир не убивала и не пила кровь у живого человека. Именно Элайджа смог ее переубедить, показать, что она не монстр. Что в вампире может быть больше человечности, чем в большинстве представителей рода людского. И она его любила… Гермиона, стоя перед этим простым и в то же время страшным выбором, нашла в себе силы признать, что любит Элайджу Майколсона. Любит настолько, что не хочет делать больно. И терять тоже… Что неизбежно, выбери она лекарство. Но оставшись вампиром, она не сможет колдовать никогда. Гермиона не лгала себе — без магии она задыхается, как рыба, выброшенная на берег. Эта агония была с ней постоянно и утихала в те моменты, когда Грета ее обнимала, рядом с Элайджей. И всегда возвращалась. Гермиона не была уверена, что справится с этой пыткой. Дети. Вампиры бесплодны. Не способны порождать жизнь. Гермиона именно поэтому понимает отчаянное желание Ребекки Майколсон стать человеком. Первородная не выбирала участь вампира — ее обратили, не спросив ее согласия. Она хотела быть женой и матерью, любить и дарить жизнь. Не быть мерзостью на лике природы, как называли вампиров особенно радикально настроенные ведьмы. Сама она не задумывалась всерьез о детях. Когда? Нужно было учиться лучше всех, доказывая, что она достойна своей магии, спасать тощую задницу Избранной, а потом воевать за свободу. Гермиона планировала карьеру, то, куда отправится, если переживет войну, и лишь отдаленно задумывалась, что после, как встретит своего человека, о детях. Годам так к сорока. Маги живут намного дольше магглов. Сейчас она понимает, что хотела бы, хочет ребенка… Только вот не от “своего человека”, а конкретно от мужественного, прекрасного Элайджи Майколсона. Только от него. И это невозможно априори. Лекарство только для одного, и выпей она его, он останется Первородным вампиром. Ее смертность в их случае ничего не изменит. У них не будет детей и “долго и счастливо”. Элайджа останется бессмертным, а она умрет и разобьет ему сердце — снова. Этого Гермиона хочет меньше всего. Она понимает, что жизнь даже с магией без него — это не то, что ей нужно. — Элайджа, обними меня, пожалуйста? Она тянет к нему свои хрупкие руки и видит, как на красивых чертах промелькнула боль. Он думает, что это прощание… Гермиона улыбается и утыкается носом ему в грудь. Ей трудно, но она должна. Прежде всего ради самой себя. Тянуть дальше сил нет, иначе она никогда не решится. — Кол, можешь принести ящик с Сайласом? — Гермиона? Она поднимает голову, привстает на носочки и целует, смешивая сладость поцелуя и соль слез. Тонкие пальцы зарываются в волосы Первородного. Гермионе кажется, что от боли она задохнется, но ничего: она привыкла делать трудный выбор. И уверена, что рядом с Элайджей не будет сожалеть. За настоящую любовь магия — не такая большая цена. Тем более когда понимаешь, что без него жизни у тебя не будет. — Я приняла решение. Мы вольем лекарство в Сайласа, а потом убьем его. — Ты уверена? Гермиона отстранилась и посмотрела на обеспокоенную Грету. В зеленых глазах стоял вопрос — ты не пожалеешь после? И Гермиона не могла быть уверена, что не пожалеет, это ведь жизнь. Но все равно жить ее смертной, без Элайджи, она смысла не видела. — Да, уверена. Элайджа, — хрупкие ладошки легли на мужские щеки, — я люблю тебя и хочу разделить с тобой вечность. Им не мешали. Ни Кол, ни Клаус, державшие ящик с Сайласом. Ни улыбающаяся сквозь слезы Поттер… Элайджа накрыл ее руку своей и передвинул к губам, чтобы поцеловать ладонь. Гермиона видела, что он многое хотел ей сказать, но пока не мог найти слов. Да и были ли они? Элайджа осознавал, какую жертву ради него она приносила. — Уверена, девочка Бэмби, ты об этом пожалеешь… Ни одна любовь моего брата не была счастливой. Бокал Ребекки полетел в стену, а сама она с трудом встала. В голубых глаза стояли слезы… Она яростно смотрела на братьев: они снова выбрали своих девок вместо родной сестры. Как всегда. И спрашивается, на что она рассчитывала? Ребекка была готова расхохотаться и одновременно вскрыть горло пассии Ника. Ее все равно уложат в гроб, так пусть ублюдку будет больно. — Не смей. Кол охнул, когда Клаус отпустил ящик и тот грохнулся ему на ногу, а все ради того, чтобы заслонить свою хрупкую зеленоглазую колючку. Кол посмотрел на сестру — серьезно? Больше драмы, Бекка! Причем такой, после который она в гробу проведет пару веков минимум. Первородный поставил ящик так неаккуратно, что иссохший труп снова долбанулся о стенки. И врезал ногой в лицо Деймона Сальваторе — кретин пытался дергаться. Кол бил так, чтобы вдолбить переносицу и зубы вовнутрь. А затем, подмигнув заплаканному двойнику, сломал обоим братьям еще и шеи. — Кол, открывай ящик. Элайджа… Ребекка и пикнуть не успела, как старший брат оказался за спиной и обнял ее, обездвиживая. Бывший ведьмак закатил глаза и сорвал замок. Очевидно, челюсти мумии разжимать ему. Эл выполняет грязную работу для Никлауса, за что Бекка его возненавидит — вот уже ревет… Сам гибрид обнял и зарылся носом в волосы своей ведьмочки. Ну, Кол себя утешил: лекарство принесет ему очаровательная Гермиона, которая никогда не станет смертной. Ему не было жаль Ребекку: ее идея стать смертной была полной хренью. Дорогая сестренка и пары месяцев бы не продержалась. И отсутствие всех преимуществ вампира, скорее всего, убило бы ее. В этом вопросе Кол бы на стороне старших братьев. Именно поэтому он наклонился, преодолевая брезгливость, со скрежетом разжал челюсть Сайласа — судя по звуку, сломав ему ее, — и с улыбкой забрал у милашки Гермионы лекарство. Погладив тонкие пальцы — намеренно. Элайджа же это видит, и ему будет полезно побеситься. Кол влил рубиновую жидкость в пасть первого бессмертного. Мумия содрогнулась, послышался хрип, и она задергалась в попытке вдохнуть. Первородный дернул за голову, отрывая ее и пальцами ломая кости черепа, и одновременно погружая левую руку в грудь, где билось сердце, вырывая его и раздавливая. Пара капель черной, густой, как битум, крови упала на пол, стекая с его руки. Сайлас был мертв.