Противоположность.
Иногда сердце переполняет такое количество эмоций, что хочется перестать чувствовать.
Эррор, не в силах что-либо сделать, лишь сжимает кулак со всей силы или грубо посылает человека, посмевшего нарушить его покой. Ну что им всем нужно?
Раздражает весь этот юношеский максимализм оных знакомых.
Жутко бесит, когда один из них снова появляется рядом и приходится отводить взгляд. Просто потому что иначе не получается.
Пусть брюнету и не тринадцать, и пубертатный период остался в далёком прошлом, но сердце предательски ускоряет пульс, когда в глаза снова попадаются эти татуировки, когда
он стягивает рубашку, небрежно бросая её на свою нелепую сумку в раздевалке перед физрой; когда
он легко флиртует с кем-то, а уж тем более с самим Эррором; когда
он ловит на себе его взгляд и улыбается или хихикает.
Что уж тут говорить?
Он терпеть не может этого мелкого художника, такого живого и одновременно странного.
Полная гетерохромия завораживает, вот только нормально разглядеть вживую эти глаза нельзя — зачем показывать, что тот ему вообще интересен? Приходится листать соцсети и, заметив знакомый ник, надев очки, мельком пробегаться по свежей фотографии с
ним и его друзьями, которую парень запостил пару часов назад. А после этого быстро выходить из приложения, бесконечно думая о своей глупости. Он ведёт себя как ребёнок.
Конечно, эти аккуратные узоры на его плечах, ключицах и спине, плавно заканчивающиеся на предплечьях, шее и пояснице. Они не могут не заинтересовать, тут каждый невзначай засмотрится на чужое тело, мысленно, быть может, осуждая или восхищаясь.
Чёрные серьги, как родные устроившиеся на чужих мочках. Выглядит стильно. Как и он сам.
Это убогое родимое пятно на щеке — ох, брюнет помнит, как в ещё средней школе над бедным ребенком все издевались и шутили из-за выделяющейся внешности. Тот не показывал, но, скорее всего, был подавлен как минимум своим существованием.
Темноволосый чувствует, как к щекам приливает жар.
Хочется не слышать свой внутренний паникующий голос, когда этот глупец снова докапывается до него. Остаётся надеяться, что не будет лишних вопросов из-за случайно изданного вслух смешка.
Он, как всегда, странный.
Иногда пустота внутри так надоедает, что хочется выть.
Многие мечтают об апатии, о том, чтобы вовсе ничего не чувствовать — это ведь легче? Легче, чем переживать всю эту боль?
Инк, однако, коротко усмехается, натыкаясь на что-то подобное в интернете или случайно заслышав чужой разговор.
Он не помнит, когда в последний раз не притворялся. Возможно, это было не так давно, но плохая память подводит.
Есть также вероятность того, что он запутался в собственных чувствах и просто накручивает себя.
Смотря на всех вокруг, видит всю фальшь. Все эти наигранные эмоции.
И тяжело вздыхает. Да, он такой же.
Лжец.
В этом и проблема.
Честно говоря, порой невольно задумаешься — настоящий ты или это игра? — и захочешь себя ударить. Просто потому что ты не знаешь.
Что он только не пробовал — переезжал, менял круги общения, сбегал из дома. Ранил себя.
Ничего так и не помогло. Апатия и безразличие полностью затянули его на дно прямо перед выпуском из средней школы. Но он старался не обращать внимания.
Пока не остался один.
Сидя за предпоследней партой, он безразлично слушал преподавателей, полностью погрязнув в своём скучном сером мире.
Инк больше не улыбался наедине с собой, словно сумасшедший идиот.
Он больше не притворялся.
Почти.
Чтобы не было лишних вопросов, приходилось снова надевать маску, смеяться и отмазываться недосыпом. Уж много сил уходит на всё это.
Правда, на протяжении всей школы, начиная с пятого класса, его всё время тянуло к одному довольно тихому парню.
Он был таким живым, что на, вероятно, вовсе не существующей душе это отдавалось приятным теплом.
И в то же время этот холодный и отталкивающий взгляд янтарных глаз пугал и манил к себе.
Отстраненность и незаинтересованность в происходящем так и завораживали, заставляли иногда поёжиться от недовольного взора и слишком уж ледяного тона. Это неправильно, но так чарует.
Этот прокол на правом ухе, в который продето золотое кольцо. Вызывающие множество вопросов шрамы на лице. Прекрасно.
Телосложение, довольно массивное по сравнению с его собственным. Весьма значительная разница в росте.
Всё это так или иначе заставляет щёки покрыться румянцем. Звёзды.
Казался этот парень живым, потому что всегда говорил то, что думал. Практически.
Инк странный. Его всегда тянуло к чему-то неоднозначному и несуразному. Такому же, как он.
Поэтому, пытаясь привлечь чужое внимание, тот постоянно говорил всем комплименты, флиртовал так, словно это обыденность. В том числе и с самим брюнетом.
Это безумно раздражало того, на что Инк тихо посмеивался.
Возможно, рядом с ним уютно.
Пока что это единственный человек, с которым светловолосому было действительно комфортно.
Поэтому художник даст себе последнюю попытку завести дружбу.
Ведь потом он уже не сможет.
— Чё надо.
— Можно сесть с тобой? — прикусил губу парень и, усомнившись в том, какой будет ответ, просто сел рядом, раскладывая свои вещи, — Да…
На него недовольно глянули прожигающие глаза, приобревшие оттенок пылающего восхода, отражающегося в них, и их обладатель возмущённо процедил:
— Какого хрена?
— Не ворчи, — коротко вздохнул Инк и лёг на парту, — Я всё равно не уйду, да и я знаю, что ты не против.
— С чего это? — темноволосый хмурится, разглядывая шелковистые, слегка волнистые волосы, пропускающие желтоватый свет солнечных лучей, пережившие не одно окрашивание. Их кончики будто специально замарали чёрной краской, которая чуть выцвела.
Молчание.
Что, собственно, говорить?
Инк мог бы сказать прямо, что он просто чувствует это. Но зачем?
Он пожимает плечами, стуча покрытыми чёрным гелевым лаком ногтями по древесине.
— Фрик. Только не трогай меня, — темноволосый тяжело вздыхает. Это будет неловко. Особенно когда рядом сидит твой фаворит.
— Я и не собирался, — улыбается тот, смотря в пол и болтая ногами. Ох.
Инк снова улыбается.
Интересно.
— Тебе настолько скучно, что ты решил сесть, — незаинтересованно тянет брюнет, прикрывая глаза, — со мной?
В ответ снова тишина. Ладно, Инк и правда очень странный. Многие так говорят. Сам он не оспаривает этого, изволив вытянуть в ответ хитрую ухмылку. И кто знает, что у него в голове?
Но он всё ещё такой живой. Почему Эррор так решил? Он не знает.
Хотя и сам видит, что тот отнюдь не активный или жизнерадостный человек.
Ему просто так кажется.
Проходит около недели.
Сидеть вместе не так уж и плохо — оба молчат на уроках.
Но тишина эта не то, чтобы напрягает… Она будто что-то утаивает в себе. Они оба не договаривают многое.
— Почему ты постоянно такой?
— Какой «такой»? — с недоумением спрашивает гетерохромный и сталкивается с чужими глазами. Они будто смотрят сквозь него.
Инк вздрагивает. Отводит взгляд, но никогда прежде он этого не делал. Что не так?
Рука тянется к собственной груди.
— Пустой.
Художник замирает. Его поймали.
— Что?
Дышать становится тяжелее, атмосфера давит.
— Я просто не высыпаюсь.
Эррор видит, что попал в точку. Он наконец-то понял его.
Если давить, то до конца, так?
— Лжец, — закатывает глаза и цокает. Смотрит на бледную ладонь, на которой виднеется конец длинной перчатки, — Тогда…
Инк чувствует панику. Будто загнанный в угол маленький мальчишка.
Но он спокойно может встать и уйти отсюда, это всего лишь крыша школы.
Только вот не может пошевелиться.
— Сними перчатки.
За неделю было легко заметить, как сосед по парте постоянно поправлял сей элемент одежды. Это казалось подозрительным. И сразу навлекло на одну мысль.
— Зачем? — настороженно вполголоса спрашивает Инк, — Я не хочу.
— Зачем ты это делаешь?
Хочется плакать.
Хочется докопаться до самой глубины твоей души.
— Это не твоё дело, — сдаётся светловолосый, нервно вздыхая.
Чёрт.
Тот фыркает.
На запястье ощущается тепло чужой кожи.
Художник резко поднимается и шагает прочь, бросив на последок:
— Ты не понимаешь.
И Эррор действительно не понимает.
Искренне не понимает, почему в какой-то момент подумал, что это тот, в ком он нуждался.
Правда, сердце всё ещё предательски стучит, когда сосед по парте присылает короткое сообщение...
