***
голубые стеклянные глаза серёжи, как васильки под утренней росой, смотрели в листы пытаясь подобрать слова. «возлюбленный мой, дай мне руку…» — не то, всё не то! — вдруг, неожиданно для самого себя, громко и порывисто вскричал сергей, вскакивая с пола с помятым листом в руках. январь 1984. на улице всё метёт и метёт. чёрный, до жути чёрный небосвод не позволяет разглядеть хоть какие-то очертания улицы. «шагишагишаги…его шаги…когда я их наконец услышу?» — мысль ударяла в голову, словно мигрень, а стук колёс проезжающего поезда ломался в ушах, будто лёд на замершей неве в марте. он наконец лёг на кровать. чувства, эмоции…всё смешалось в одно, как будто, знаете, кто-то насильно всунул их в тебя. мысль о том, что они могут никогда не увидеться порождала боль в серце серёжи и ударял так сильно, как будто колокола в церковный праздник. вьюга не утихала, а только наоборот. с каждой новой навязчивой мыслью в голове сергея она только усиливалась, и сама словно начинала плакать. васильки глаз его уже полностью покрылись слезами. они стекали водопадом и падали на подушку, ужасно мокрую от этих слёз. в последнее время он плачет постоянно. так часто, как ему казалось, как никто другой. от него нет ни звонка, ни письма…ничего…на полу сборник стихов мандельштама, подаренный когда-то им, и даже подписанный: «с любовью, твой володя». глаза смыкались. уже было утро и серёжа наконец, отпустив все свои мысли, заснул. никогда бы этот золотоволосый мальчик из села возле рязани, с глазами цвета летнего безоблачного неба не мог себе представить, что его жизнь так перевернётся в один год.***
красно-алый костёр январского заката догорал, протягивался ниточкой по горизонту и обливал его последними лучами. он проснулся, в глаза тут же ударила туманная серость панельных домов и красная полосочка почти зашедшего за горизонт солнца. чувства как будто стёрлись. как будто его заживо разрезали и вытащили всё, что было внутри. о прошедшем дне напоминала только мокрая подушка. он ничего не чувствовал. он не мог что-то чувствовать. светловолосый, голубоглазый, такой красивый. неужели ему может быть так плохо? может. лай собак где-то там, за прозрачной гладью воздуха, который было невозможно вздохнуть. он тяжело сглотнул. глаза болели, будто от слёз, но их не было. стеклянные. ничего не показывающие. васильки глаз будто под полотном, которое не пропускает ничего, даже слёзы. эти стеклянно-прозрачные капли, солёные, как море. снова снег. он кружевом ложится на сугробы, и как заботливая мать окутывает их своей шалью. ленинградский ветер кутает улочки города в своё пальто, как маленький мальчик котёнка, подобранного на улице, и старается согреть. в глазах серёжи лишь асфальтная серость пятиэтажек. которая остаётся в них январскими сумерками. «никогда.уже никогда я его не увижу.» — снова навязчивые мысли. но такими они не кажутся. они настоящие, верные и те, которые больнее всего ударяют в это измученное сердце 19-летнего мальчишки. снова на полу с листом в руках. раньше, когда было плохо, он писал. писал много и всё забывалось. теперь забыть было невозможно. мысли, слова, голоса в голове, даже не голоса, а крики, о нём заполнили всё. голову, сердце, душу. они изнывают стонами и корчатся от боли, потому что уже не могут терпеть. и он не может. он тоже корчится. уже кричит. кричит беззвучно. по-другому никак. «почему! почему он не идёт?! почему не пишет, не звонит?!» — он стонал, плакал, но без слёз…больно…он свернулся, как кот, в морозный день, на полу…так и заснул…ничего другого его тело не хотело да и не могло делать.***
что-то холодное, такое сухое, словно снежинка, медленно упавшая на землю, коснулось его лба. не хотя, он начал приоткрывать глаза, как слепой, недавно родившийся котёнок. его глаза — тёмно-коричневые капли только что сваренного кофе. серёжа узнал их. это были его глаза. глаза володи. для серёжи он был образом человеколюбия. тем, кто на вопрос «любить или быть любимым», не скрывая, ответил бы первое. это лицо…смуглое, уставшее, строгое, но такое родное. володя выглядел, как герой какой-то давно забытой истории. в выражении его лица то и дело проскальзывали строки цветаевских стихов, которые они так любили читать вместе. володя глядел на него своими глубокими карими глазами, как будто что-то выпытывал. в его образе было столько всего. р у с с к о с т ь, которую представлял себе серёжа и видел в нём и в себе. володя объединял в ней и покоцанный флаг нашей родины, и трущобы старых советских пятиэтажек, и грустный взгляд какой-то бабушки, и даже запах жёлтых школьных учебников. а серёжа был лютиком на августовском поле, букетом ромашек и деревней после дождя. они такие разные, но такие близкие друг другу. -я боялся за тебя… — родной, хриплый и тяжёлый голос володи. он произёс это так медленно, как будто и не хотел вовсе. по телу серёжи пробежали мурашки. так быстро, словно конь, идущий намётом по сырой земле. ресницы дёрнулись, из голубо-васильковых глаз выкатились стеклянные капли маленьких солёных морей. пунцовый румянец покрыл щёки, обжёг всё изнутри.серёжа тяжело сглотнул. как тогда, когда ждал володю сутки назад. володя огляделся. комната выглядела также. порванная карта ссср на стене, бюст ленина на шкафу и сборник мандельштама. а ещё много-много листов, на каждом что-то написано и перечёркнуто. за окном морозная серость. солнца нет. день как будто предрекает чью-то гибель. облака, как каменные валуны плывут по небу, скидывая на землю пару снежинок, таких же серых и холодных. ленинградские сумерки уже настигают город, становится как-то не по себе, как будто вся природа заглядывает в душу, вытягивает из неё всё, оставляя только пустоту, такую же серую и болезненную, как и она сама. -ну…прощай. — он сказал последнее словно так быстро, словно выстрелом. поставил, как он говорил раньше, «точку пули в конце». володя ещё долго смотрел в тонущие в слезах глаза серёжи. они, как небо, которое затягивается тучами пред дождём.***
он ушёл. ушёл теперь точно навсегда. серёжа лежал на полу, обхватив руками листы. рыдал так же беззвучно, как тогда…он не хотел спать. закрывая глаза, серёжа видел его силуэт, его лицо. слышал его суровый бархатный голос и это последнее «прощай». сегодня погибла его душа. в этих ленинградских трущобах, в этот серый январски день, такой же как панелька напротив. когда-то эти мальчишки поклялись друг другу быть вместе до самого конца. серёжа вспоминал в эту ночь всё: старые фотографии на папину плёнку, ту самую пепельницу со скуренным «мальборо», его усмешку на лице, когда серёжа закашлялся от первой выкуренной сигареты. и эти строки из стихов вознесенского: «я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу»***
«а знаешь всё ещё будет» — звучало из магнитофона, стоявшего на тумбе. знали бы вы как сильно бьёт по ушам этот звук! но отключить этот шумящий и уже давно надоевший всем прибор не было ни сил, ни желания. серёжа сидел на полу, запустив свои пальцы в сено жёлтых волос. «не будет! не будет! не будет!» — вопил голос в его голове и так пронзительно, словно конь, бьющий копытом по сухой земле — «ничего не будет! как может быть что-то без него?» распустившиеся недавно листья колыхались под тёплым ветром и как парус надувалась занавеска окна с приоткрытой форточкой. стоял май 1984 года. завтра утром под одним из окон найдут труп 19-летнего мальчишки. красивого, с глазами цвета летнего безоблачного неба, и волосами цвета нескошенной августовской ржи.