Døkkálfar

Вестником скорби и бед называли его в народе. Путники сворачивали с тропы, едва завидев выбившиеся из капюшона кудри. Воины отказывались слушать его песнь. Дозорные крепостей не пускали ночевать. Молчаливый скальд не обижался, не держал зла. Высшие силы наделили венцом черного вестника, не он выбирал этот путь. Быть по сему. Снова и снова отворачивал лицо от факелов негостеприимных частоколов и сливался с ночью. Уходил легкой поступью по жесткой траве. Нещадно треплемый ветром, держал путь к следующему пристанищу. Сам себе наигрывал заледеневшими пальцами на гуслях. Молчал. Скорбный, но звучный сказ знает прекрасно, бережет слова для ушей чужих, но мелодию струн охотно отдает ветру над фьердами. Холодные глаза день и ночь высматривают крепость, где найдется приют, где славные воины пошутят над ростом, а потом подивятся силе голоса и поклянутся, что не зря этот юноша держит не оружие, а музыкальный инструмент. Ошибаются с возрастом часто. В глаза не смотрят. Не дает он сам. Весь взгляд леденящего цвета принадлежит огню очага, а хозяевам негоже смотреть в душу путнику - недолго заблудиться в тропах, виденных за многие лета скитаний. Привечали воины голосистого скальда, звали быть оберегом от стихии в походах по холодному морю. Долго раздумывал над их зовом. Не потому, что опасался драккаров, рассекающих волны, но бессильных перед их гневом. Тревожился больше за викингов, что станут героями следующей баллады о не вернувшейся с битвы дружине. Всегда так случалось и случится снова. Больше других у скальда с именем Кеннет любили самую первую песнь - "О десяти щитах". Десять щитов - десять курганов на каменистом берегу, сложенных обессилевшим от голода и усталости скальдом. Великой печалью о погибших братьях наполнил он прощальную песнь. Вложил в струны вой ветра и хруст песка, а слова наточил, как топоры. За звуками мягкого голоса и рыданий матерей, жен и сестер не обратили тогда внимания на единственного выжившего - самого Кеннета. Когда задались вопросом, почему спасся тот, кто один был безоружен, было поздно - след скальда потерялся за горизонтом. Десять щитов сменили пять мечей, а им на смену пришли восемь стрел. Отовсюду с новой балладой возвращался тихий скальд, видящийся северным морем воплоти - кудри волос по ветру играют волнами, иней на плаще цвета ночи воплощает звезды бескрайнего неба, глаза светят неизвестностью глубин, а голос кутает обманчивым туманом. Первое одинокое возвращение сочли чудом. Восхищение и шлейф славы выжившего там, откуда не возвращаются, преследовали юношу. Считал народ: не может превосходный и удачливый сказитель быть просто человеком. Он и не был. Родственником славных альв принялись считать его и приписывать изобретение тех самых гуслей, с которыми скальд не расставался. Незамужние девки, коих допускали к вечерним посиделкам, так и норовили обратить на себя внимание сына богов. Богов, да не тех. Постепенно слетела слава героя подобно падению снега с ветки. Виновник поджогов, виновник смертей он! Гнать из крепостей, не допускать к дружинам! Все, кто давал приют, еле спасались из пожаров собственных домов. Все, кто брал Кеннета на борт лодки, повторяли судьбу героев его песен. Из символа победы над смертью в среднем мире стал скальд вестником гибели и несчастий. Смешным, но вселяющим ужас именем Флоки прозвали его. Забыли значение исконного имени. Считали прозвищем за обретение каждый раз новой жизни в битвах, где выживал только он. Не знали, что то имя дано при появлении на свет и действительно означает рождение в подземном пламени. Сидя жутким силуэтом в собственной лодке и перебирая струны с погребальной мелодией, Кеннет, сын змея Нидхёгга, еле слышно смеялся. Волны, повинуясь глубинной силе, плавно несли лодку к иным берегам, где найдутся новые жертвы для когтей отца. Никакие высшие силы не обрекали быть злом. Всего лишь родился таким и веками оттачивал умение ввести в заблуждение, втереться в доверие и предать все огню.