Золото и аметисты

Небо было чистым, глубокого тёмного сине-фиолетового оттенка. Таким глубоким, что в нём, казалось, можно было утонуть, если сделать неверный шаг – просто затянет прямо вверх, и будешь вечно плыть среди золотистых мерцающих звёзд. Густое и тягучее северное небо. Ван Яо смотрел на него, не в силах оторвать взгляда. Внезапно одна из золотых звёзд сорвалась с небес и упала. Не успел он загадать желание, как вслед за ней сорвалась другая, затем третья… звёзды срывались раз за разом, словно пытаясь друг друга догнать, спешно покидали небосклон, и тревожное чувство охватило всё бессмертное существо Яо – ведь так звёзд совсем не останется. Звёзды всё падали, и ему хотелось ухватить их и вернуть на место, но он был не в силах этого сделать. Они стали падать совсем близко и часто, одна из ярких золотых звёзд острым лучом мелькнула рядом с ним, взметнув длинные пряди тёмных волос. Небо… совсем опустело. Потерявшее источники золотистого света, что заставляли его переливаться, словно драгоценнейший камень, оно вдруг стало совсем чёрным, пугающим и пустым. «Неба больше нет» - вдруг осознал Яо. Неба… этого притягательного северного неба больше не существовало. Оно умерло. Ван Яо ощутил влажное тепло в уголках глаз… и проснулся. В комнату проникал косыми лучами тёплый свет солнца. Слабая струйка благовонного дыма втекала в один из лучей у окна и растворялась в утреннем воздухе. Тёплое касание пальцев стёрло влажную дорожку, прочертившую путь из уголка глаза к виску. Яо перевёл взгляд в ту сторону, и его золотистые, будто звёзды, глаза встретились с аметистовыми, словно северное небо. Ночная тревога растаяла в утреннем свете подобно дыму благовоний, а остатки её запаха перекрыл тихий низкий шёпот: - Куда ночь – туда и сон… По постели разметались спутавшиеся, переплетённые волосы – темные и светлые, - чернильный шёлк с пушистыми пепельными прядями. Будто чернила разлили в снегу, запорошившем выгоревшее кострище. А руки – тёплые, тёплые! – тёплые руки холодного северного божества удержали по эту границу сна, отгоняя явственностью жизни следы ночных тревог. Тихий вздох. Тонкие бледные пальцы свободной руки коснулись крепкой груди, прочертили линии и узоры иероглифами, и те слегка засияли золотистым мерцающим светом на коже. - Что это значит? - Благословение на удачу. Иван притягивает его к себе, заключая в объятия сильных рук, отпускать не хочет, доказывая обоим – они живые, явные, настоящие. Они тут, рядом, вместе. Знакомые тревоги нынче неуместны. «Если я не могу заморозить твои страхи, я выжгу их теплом своего сердца, и светом внутреннего огня освещу все тёмные углы твоего сердца». Вслух ни за что не скажет – тот засмеётся и обвинит в юношеском максимализме – будто в его возрасте дело может быть в этом. Но Яо привык мнить себя достаточно древним, чтобы считать юнцами всех прочих – пускай. В кольце его объятий хрупким фениксом затихнет, ловя момент нежности, всё равно. Отпускать не хочется, но – проходили, - отпустит всё равно. Фениксам нужно расправлять крылья. Всё равно вернётся – фениксу нужен великий жар, а самый яркий огонь сохранит в своём сердце для него холодный северный бог. Воздух полнится тонким запахом благородного китайского чая. Маленькую чашечку тонкие руки охватывают очень изящно, а Иван смеётся и берёт кружку-бочку – дикому северному богу всегда мало. Да и чай недостаточно горяч – в его руках всё всегда остывает быстро. Только Яо – исключение, ему в тех руках горячо. Чашка – к губам, и глаза в глаза сквозь поднимающийся от чашек влажный пар. Как взгляд за этой завесой, каждый на мгновение прячет что-то ради единения – вековечную древность растворяя в золотистом свете, становящемся горячее от взгляда напротив, или бешеную стихию, добавляя тепла в холод глаз цвета северных небес, чтобы не обжечь ненароком льдом. Пар иссякает, открывая таинственной вуалью очерченное лучами света лицо, и теплый взгляд наполняется жаждой. Диким зверем – рывок – и крепкие руки охватывают изящную фигуру. - Айю, пыл твоей юности обжигает! – ну вот, всё-таки смеётся – и пусть. Огнепёрый бог тонко улыбается получившейся шутке. - Будьте уж снисходительны к молодости, ваше древнейшество, - усмехаясь, бурчит куда-то в плечо тому Иван. Его грудная клетка вибрирует от голоса, и кажется, будто большой кот мурчит. Яо чувствует эту вибрацию собственной спиной и на мгновение у него перехватывает дыхание. Хочется хлопнуть по этим рукам, обхватившим покрепче так, чтобы захватить как можно больше его существа в объятия – да уж ладно. Пусть погреет немного. А хлопнуть всегда успеется – иначе всё равно не отпустит. Дикому богу всегда мало. Пусть утро не кончается. Опять придётся накидывать на плечи нелепый человеческий облик. Смешную, театральную маску невинности. Хрустально-ледяную маску безумия. Другим не увидеть истинного облика – то только для близких. Далеко… как ледяной жезл не похож на обломок трубы, как веер восточного ветра невидимо спрячется в рукавах, а дикие духи обратятся плюшем и звуком отдалённого рычания – но всё равно будут рядом. Облик пугающий и прекрасный спрячется под маской смертности. Но сейчас пусть это тёплое утро не заканчивается. А когда наступит снова ночь… будешь рядом, чтобы знать, что ты жив? Что больше никогда темная аметистовая ночь твоих глаз не угаснет? «Я обещаю, что свет моих золотисто-огненных звёзд больше не покинет тебя. Обещаешь, что твой холод больше никогда меня не обожжёт?» Тепло объятий, горячее дыхание на шее и успокаивающая вибрация грудной клетки – обещание правдивее всяких слов. «Отгони теплом своим мои плохие сны, чтобы верилось – живы мы, живы мы; и не отпускай моего взгляда, не разрывай касания рук – моя тихая, спокойная радость, озарившая утро вдруг».