Понижая градус

      С тех пор, как возраст начал брать своё, они почти перестали спать вместе. На то были и косвенные, прилагающиеся причины — головные боли и боли в теле, мучившие Англию, его половая сила, с годами сделавшаяся половой слабостью, его усталость от жизни, сделавшаяся с годами непрерывной работы почти патологией, много причин. И все они от возраста, солидного, незаметного на первый взгляд, но исподволь жрущего дух и плоть возраста.       Шотландия с грустью наблюдал, как покрывается инеем их некогда горячее, как решётка гриля, полное трепетной любви и пожирающей страсти супружеское ложе. Впрочем, иногда Англия действительно пытался, но у него ничего не получалось — где же ему осчастливить своего супруга, вознести его на небеса своей увядшей плотью, ведь она уже не так сильна, как в молодости. Раньше она толкала его покорять вершины, бороздить моря, жестоко карать изменников, охватывать взглядом весь принадлежащий ему мир с высоты его престола: стоило Англии только взглянуть на прекрасное лицо Шотландии, когда-то такого непокорного и противодействующего ему всеми силами своего духа, как он тут же бросался в бой за его алчущую благосклонность, полагая, что только мощью своего величия, своей короны, своих денег сумеет добиться её. Теперь же Шотландия принадлежал ему; тем не менее Англия чувствовал, что его власть над супругом ослабла. Прошли времена, когда Шотландия безропотно покорялся ему, страшась пасть жертвой его безудержного гнева, когда Шотландия с радостью ему отдавался, потому что Англия был восхитительным, поистине великим любовником. Прошли времена, когда Англия был не только его контролёром, кидающим к его ногам все богатства мира, но и его возлюбленным.       Шотландия, конечно, страшно истосковался по мужчине, каким Англия когда-то был. Его ласковый и грубый ороситель, его опора и защитник, его резерв, отец его детей. Когда они теперь ложились вместе, Шотландия, согретый иллюзией о том, что его Англия всё ещё с ним, иногда жался к мужу, тёрся бёдрами о его пах, целовал его в челюсть, но Англия грубо отвергал его ласку и отворачивался, и тогда Шотландия тоже отворачивался от него, и бывало его даже душили злые слёзы. На следующую ночь, как правило, уже Англия прижимался грудью к его изогнутой дугой спине — Шотландия, чувствуя жар тела мужа рядом с собой, инстинктивно сворачивался в клубок, надеясь избежать непрошеной ласки, лелея давешнюю обиду, — уже Англия увлекал его в объятия, гладил его бедро, но Шотландия не поддавался, и однажды его сопротивление, осточертевшее англичанину, привело к большой ссоре, и у Англии даже откуда-то, из прежде не дававшего о себе знать источника, взялись силы, чтобы его избить. Потому что никто не смеет отказывать королю. Никто.       Шотландия страшно истосковался по мужчине.       Поэтому он решил найти себе любовника и, однажды взглянув на сторону, уже начал регулярно поглядывать по сторонам, прикидывая, мысленно взваливая на себя молодые тела. Он понимал, что это неправильно, что это измена, измена супругу, всегда ему верному, с которым он провёл половину своей жизни в горе и радости и который любил его больше всего на свете, даже больше своих денег, своих скипетра и трона, но ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось близости; ему хотелось, чтобы его удовлетворили, потому что желание стало нестерпимым.       Он размышлял о разводе. И каждый раз разочарованно плакал, понимая, что не сможет решиться на такой шаг.       Он казался себе очень несчастным. Он винил Англию в своём несчастье, Англию, который больше не мог в него проникнуть, довести его до оргазма, заполнить его своим семенем, не мог зачать ему ребёнка, ибо ребёнок стал бы для Шотландии настоящей отрадой в эти трудные времена, но только целовал его сухими губами, больно кусал его за плечи, и это совсем не было удовольствием, или только бил его, бил его, бил, когда был пьяным.       Англия видел, как на Шотландию смотрят мужчины, видел, как Шотландия смотрит на мужчин, сам он теперь смотрел на Шотландию с ясно читавшимся в глазах подозрением в грязных плутнях и тайных свиданиях, и остатки былой болезненной ревности начинали было терзать его душу, но затем отчаяние брало верх над ревностью и желанием обладать, и, каждый раз подавляя в себе приступы последнего, Англия молчаливо копил обиду, которой суждено, наверное, было однажды прорваться наружу и вылиться на Шотландию, окропить его с головы до пят и снести с тонких, не слишком устойчивых ног. Какие-то годы назад Англии хватило бы одного похотливого взгляда, брошенного на его мужа, чтобы убить. Но и какие-то годы назад он был необычайно вынослив в постели.       Постель их ныне была холодной. Англия лежал, сердито подмяв под голову подушку, демонстративно отвернувшись от мужа. Теперь он совсем его не видел. Накануне между ними произошёл неприятный разговор, и Англия послал его на все четыре стороны, при этом не забыв, в порыве несвойственной ему скаредности, припомнить ему все его долги. Шотландия тихо всхлипывал, лёжа рядом с мужем. Тело его, жаждущее близости, ныло, зуд между ног стал непереносимым, боль в сердце было не унять.       Шотландия с тщанием готовился к этому вечеру: он надушил свои тело и волосы, вышел из душа в одной лишь сорочке, под которой не было белья, натянул на ноги шерстяные чулки чуть выше колена, чтобы предстать перед мужем в амплуа хрупкого ангела, невинного в его воздушном одеянии и распутного без. Он тонул в грёзах о том, как Англия повалит его на постель, как раньше бывало, запустит руки под тонкую сорочку, оглаживая его молочного цвета бёдра и выпирающие тазовые кости, и отливающая желтизной от тусклого света лампы ткань заструится по бедру, и Англия, поцеловав обтянутый сорочкой живот, нервно вздымавшийся при каждом рваном вздохе шотландца, спустится вниз, стянет с его ног чулки, зажав края зубами и помогая себе руками, и целуя, и вылизывая внутренние стороны бесстыже раздвинутых бёдер, и потянется потом к Шотландии, к его губам, и будет целовать его сильно и страстно, и покроет шею укусами, и нежно расцелует ухо, оттягивая мочку зубами, будто бы готовый еë откусить. И если у Англии даже ничего не получится, Шотландия станет ласкать его руками, стимулируя его вялый член, и заглотит его мокрым ртом и сжимающимся, узким горлом, и тогда-то у них всё получится, и плоть и мёртвое желание Англии разом оживут, и тогда то, что Шотландия не носит под ночной сорочкой белья, будет очень кстати.       Англия не поддался соблазну — Шотландия вначале ненавязчиво массировал ему напряжённую спину, поджав под себя колени на постели, между тем как Англия сидел на крае кровати, уныло свесив руки между колен и борясь с болью в висках, затем завёл разговор о его мужской силе, и тут Англия вышел из себя. Да, раньше ему, Англии, было только в радость мимоходом между делами овладеть мужем на этой постели, раньше ему ничего не стоило принудить Шотландию к сексу — изнасилование всегда было самым верным способом унижения и подавления воли. Всю свою жизнь он дико к нему вожделел, но теперь он холоден и безразличен. Всю свою жизнь он был голоден до его ласки, до его изумительного тела и его прикосновений, и никак не мог им насытиться, но это осталось в прошлом. Так пусть лучше сейчас Шотландия уберёт от него свои руки, пусть не пытается разбудить в нëм чудовище, которое может сожрать его, не подавившись его сорочкой и не оставив от него ни единой косточки, ни единого нерва, иначе он выбьет из него всю его горскую дурь.       И Шотландии, ранее разрумянившемуся от предвкушения, но ныне резко побледневшему, пришлось отступить и забраться под одеяло; чулки кололи ему ноги, шерсть впивалась в кожу, сорочка скользила по телу, забиваясь в его впадины и ложбинки. Похоже, конфликту, вспыхнувшему между ними в очередной раз, не будет конца. Англия тоже лёг, но сон всë не шëл. Шотландия, содрогающийся под его боком, до того несдержанно скуливший от накала неприятных чувств, замолк и обездвижел, и Англия подумал, что он наконец уснул.       Ничуть не бывало. Вскоре до чувствительного уха Англии донеслись шорохи. Зашуршало одеяло, кровать скрипнула, когда Шотландия за его спиной, очевидно, сделал какое-то телодвижение. Шотландия шумно вздохнул — Англия мигом насторожился. Что это он там задумал, похотливая, несносная рыжая бестия?       Шотландия всë не унимался. Англия прислушался. В абсолютной тишине его слух уловил странные звуки — пошлые, хлюпающие звуки, наводящие на мысль о…       Англия не мог утолить его желаний, не мог утешить его плоть, — и Шотландии пришлось заняться собой самому, брать себя самому, заняться позорным самоудовлетворением! Это было так унизительно для него, но возбуждение сотворило с его телом и разумом странную вещь. Разум его затуманился, в ушах стоял гул; Шотландии стало жарко под одеялом, он почувствовал, как по лицу его катится, крупица за крупицей, пот. Его промежность намокла, жадная, просящая члена дырочка между ног сочилась, и Шотландия, задрав сорочку, задрав для удобства ноги, уперевшись ступнями в кровать, обильно смочил слюной и ввëл в неë, в эту ноющую дырочку, палец, шумно выдохнул от разлившейся по его дрожавшему от похоти телу смеси боли и наслаждения, и именно эта несдержанность, проявившаяся в полувздохе-полустоне, и привлекла внимание англичанина. Шотландия мягко, но весьма торопливо задвигал пальцем, как это обычно делал с ним Англия, подготавливая его к члену, растягивая его. Его стенки обволакивали палец и пульсировали, заглотив это скромное орудие утоления страсти и поглощая, поглощая, потому что Шотландия настойчиво, в поисках ещë большего удовольствия, проталкивал палец глубже внутрь себя.       Бёдра Шотландии судорожно приподнялись над кроватью, когда он добавил ещë один палец (тот вошëл легко, потому что шотландец обильно потëк) и начал двигать двумя быстрее прежнего; он уже не мог сдержать стона, глубокого и протяжного, в конце сорвавшегося на визг. Он был наполнен — лучшее чувство на свете. Он раздвинул ноги шире, изогнувшись практически буквой зю, неудобная поза отозвалась болью в спине и пояснице. Свободным мизинцем он зачерпывал льющуюся из него смазку, подгоняя её к отверстию. Ему катастрофически не хватало пальцев, даже двух, и трëх, ему нужно было что-то покрепче, ему нужен был большой орган его мужа, твëрдый и упрямый, всегда будто бы живущий своей жизнью, ему хотелось ощущать каждую его венку, каждый его сантиметр внутри себя, и ещë большие ладони Англии, ладони ярого собственника, на своëм не согретом ничьими объятиями теле. Ему недоставало мужа, и, удовлетворяя себя, он чувствовал себя ужасно, просто отвратительно. Он кончил быстро, поразительно быстро, резко прервав череду мерзких, эгоистичных стонов истошным криком, почти воплем, тело его изломало на пике наслаждения. Простынь под ним намокла, там расползлось целое пятно, красноречиво говорившее о том, чем занимаются на этих простынях. Шотландия вынул мокрые пальцы из себя, растерянно поглаживая затем своë растянутое сегодняшним блудом обжигающе горячее и влажное отверстие. Он тупо глядел в потолок, не осознавая всю гадливость и унизительность своего падения, а затем осознал, и горькие слëзы хлынули из его глаз; к тому же непривычное физическое наслаждение, выброс гормонов удовольствия способствовали этому эмоциональному всплеску, и шотландец рыдал, схватившись за заболевший живот, и не мог остановиться.       Англия всë это время слушал его, слушал, как Шотландия захлёбывается собственными стонами. Он застыл, как громом поражённый, поняв, чем занимается его муж, поняв, что он, похоже, отлично справляется и без его помощи, а затем его щёки запунцовели, губы искривила гадкая улыбка, улыбка извращенца, подслушивающего за чужой дверью, у чужого алькова, где свершаются страсти. Упиваясь сладкими звуками, щекотавшими ему нервы, фибры истерзанной, старой души и отравленное, парализованное либидо, Англия представлял себе вытянутую шею своего мужа, разбросанные по подушке локоны, танцующие бёдра, пальцы одной его руки, лëгшие на красивый, аккуратный пенис, пропускающие завитки лобковых волос, и пальцы другой, растягивающие эту удивительно пластичную дырочку между двух его красивых стройных ног, испускавшую смазочные соки, которая в один день могла быть упрямой и неподдающейся одному единственному пальцу, но зато в другой день выталкивала из себя (чуть рвясь, конечно) целого ребëнка, однако потом заживала и снова становилась упрямой и неподдающейся.       При мысли об этой нежной, деликатной и требовательной в обращении части тела шотландца Англия испытал непонятное, но заветное возбуждение. Его дыхание стало тяжёлым, по коже пробежали мурашки. Он опустил руку вниз, чтобы проверить, не встал ли у него член, — и он действительно упёрся в ткань пижамных штанов, требуя высвободить себя из одежды и ввести в просящее лоно, в подготовленный для него анус… Но нет, Англия должен держать себя в руках. Ни в коем случае не поддаться. Что же это — очередная уловка Шотландии? Англия пленил затвердевшую плоть в своей руке и продолжил слушать, хоть уши у него и горели, и он готов, казалось, уже был кончить без проникновений, без стимуляции — от одних лишь звуков. Он чувствовал, как проседает под ними обоими кровать — так сильно Шотландия упирался в неë носками и бёдрами.       Покачиваясь на перинах, ходящих волнами, Англия думал о том, что Шотландии, в сущности, практически ничего не нужно делать, чтобы пробудить в нём до того закоченелую, отупевшую страсть. Англии вдруг захотелось заполучить это тщедушное, исхудавшее тело, когда-то бывшее столь плавным, объемистым и крепко сбитым, сконцентрировать на себе этот затуманенный рассудок — между тем в юности Шотландия представлял собой редкое сочетание завораживающей красоты и находчивого ума, и Англия не мог бы сказать сейчас, во что он влюбился: в лицо шотландца, в его тело, в его смех или в ум, или в голос, который в эту ночь, в этой спальне пронзил воздух, пропахнувший мылом, туалетной водой и едва уловимым флёром утех, криком, полным не то удовлетворения, не то боли.       Англия, утопающий в своих фантазиях, только начавший медленно водить рукой по длине своего члена, внимая стонам шотландца как песне сирен, смакуя усладу, испугался за мужа, но затем успокоился, и бег собственного сердца, отдающий в ушах пульс, показался ему неуместной, взрывной мелодией. А потом, когда Шотландия справился со своим дыханием, Англия услышал новые звуки — тонкий, сдавленный плач, звучащий как исповедь и горькая жалоба одновременно. Шотландия рыдал, Англия рядом с ним злился на собственную нерешительность — ведь легче было чинно делать вид, что он ничего не заметил, что он глух и слеп, что слёзы Шотландии ничего для него не значат.       Но они значили, чёрт возьми, они значили для него больше, чем все сокровища мира.       Решительно перевернувшись на другой бок, Англия придвинул себя к мужу и закинул руку на его дрожащее, побиваемое рыданиями, как камнями, тело, уткнулся носом в его бьющийся висок, губами чувствуя тепло его кожи и влагу мягких, курчавых волос, вдыхая его запах. Тело всё ещё дрожало под его рукой, Англия почувствовал в нём резкий импульс, обычно толкающий Шотландию на сопротивление, но ему ничего не стоило подавить его властным, интимным, горячим шёпотом в прелестную ушную раковину, укрытую рыжими локонами, вздыбленными, словно бы наэлектризованными от чрезмерного трения о наволочку подушки:       — Спокойно, моя детка, моя маленькая грязная детка, спи спокойно.       Шотландия посмотрел на него полуослепшим взглядом, с губ его сорвалась невнятная мольба. Даже если бы Англия попросил его повторить, он бы ничего не разобрал из-за усилившегося акцента. Тогда Шотландия молча скользнул рукой мужу в штаны и нащупал его возбуждение, и Англия, сверкнув в темноте глазами, прострелив еë своими расширившимися от желания зрачками, быстро переместил себя и устроился над Шотландией, накрыв своим телом его.       Что ж, если его грязная детка хочет ещë, он получит, что хочет. Не успел Шотландия отойти от первого оргазма, как уже возжаждал второго. Англия набросился на него со своей эрекцией и принялся целовать его и кусать, лаская, оставлять дорожки из меток на шее, на животе и ключицах, собирая губами веснушки и родинки, беспорядочно разбросанные по его телу. Шотландия под ним вздыхал томно, вновь широко разведя бëдра, держа мужа за плечи, закидывая ноги на его поясницу. Слëзы Шотландии к тому времени высохли, и Англия слизывал с его лица мокрые дорожки, ощущая соль на языке и после запустив этот язык шотландцу в призывно раскрытый рот, в рот, словно застывший в немом крике. Он, Англия, любил своего мужа так, что мог бы съесть его живьëм.       Англия в два счëта освободил себя от одежды, сорвал с мужа задравшуюся хламиду, которую Шотландия почему-то находил исключительно сексуальной (хотя Англия считал, что она была хороша только когда Шотландия носил еë, ожидая ребëнка), при этом заставив обессиленного мужа принять почти йогическую позу. Немного смочив вход, Англия, морально подготавливая себя к этому моменту, как впредь неповторимому, бережно, боясь поранить мужа (однажды, после очередной близости, когда Англия был чуть более груб, чем всегда, ему пришлось увидеть, как по белому бедру Шотландии бежала струйка крови; это случилось в одну из его беременностей, и Англия созвал целый консилиум лекарей, чтобы те удостоверили, поклялись всем, что имеют, на Библии, что с Шотландией и ребëнком все в порядке; с тех пор, входя в мужа, Англия обычно не мог выкинуть из головы этот кошмар и жалел о той памятной близости — уж лучше бы они занимались оральным сексом), ввëл в него член, зачарованно наблюдая за тем, как покорно он его принимает. Шотландия не удержал стона, и всё время, пока Англия толкался в нëм, рыча и целуя его как в последний день перед концом света, громко, необузданно и развратно стонал. Кровать вторила ему, ритмично поскрипывая, выдавая их с головой. Они не продержались долго, но закончили почти одновременно, яркая вспышка оргазма пронзила одного и вскоре, как заразная болезнь, перешла ко второму. Шотландия запрокинул голову, чуть не сломав себе шею, ощущая в блаженстве, как жидкость мужа, горячая, выше температуры его тела, заполняет его нутро, просачивается сквозь его стенки, послушно впитывается его телом. Он запоздало подумал о контрацепции — но решил, что может потом просто выпить таблетки, которые ему всегда приходилось пить после такого и от которых ему часто делалось плохо.       После Англия шептал ему всякие пакости, укачивая в своих руках, подставив плечо ему под безвольно свисавшую с шеи голову, гладя по груди, по волосам, по животу. Он думал много и о многом, пока Шотландия засыпал, засыпал с бессмысленной улыбкой, в последний момент перед полным погружением в сон лёгшей на его губы и окрасившей их в кроваво-красный (а может, он просто сам прокусил их в пылу страсти), и с морщинкой между бровей. Пока Англия думал, готовое было вновь пробудиться желание улетучилось, остались только невероятно обходительная, хрупкая нежность и его извечная теперь, когда он состарился, почти патологическая усталость.       Держа мужа в руках, он думал о том, что хотел бы многое сказать Шотландии, больше, чем обычно ему говорил. И он думал о том, что хотел бы и мог бы (мог бы!) сделать с ним этой ночью ещё многие вещи, — но слова долетели до ушей Шотландии только когда тот уже крепко уснул.