Такемичи приветливо улыбается, оглядывая всех дорогих сердцу гостей. Последние дни хоть и прошли на нервах, среди бессонных ночей, связанных с переживаниями о предстоящем дне, но, не смотря на усталость, мужчина был искренне рад. Наконец, он и все, кого он так горячо полюбил, дожили до своего будущего, до его свадьбы. То, к чему он стремился все эти двенадцать лет и (опустим, что на деле для него прошло всего три секунды и миллион провальных попыток), воплощается в реальность. Только…
Ханагаки тяжело выдыхает, почти по-ребячески неловко сжимая тонкие пальцы своей невесты, прячет их руки под столом и снова оглядывается по сторонам, словно выискивая кого-то особенного среди всей толпы, ставшей мигом серой и безразличной. Девушка, давно обратившая внимание на нервность своего без пяти минут супруга, осторожно поглаживает мозолистую ладонь и сама проверяет взглядом зал.
-Если ты ищешь Кена, то он вышел покурить. Вроде как все остальные на месте.
-Даа, хорошо, спасибо, — запинаясь, Такемичи смотрит на Тачибану. Сегодня она особенно прекрасна, Мицуя постарался на славу, только вот ненужные мысли все равно продолжали лезть в голову, отвлекая от его главного праздника. — Прости, Хина, я просто распереживался. Знаешь, я так волнуюсь, что места себе не нахожу. А тут еще и… Доракен куда-то запропастился. Что-то давно его нет, — шепча чуть надуманную причину своих переживаний, парень съезжает чуть ниже на стуле и тянется за бокалом шампанского. Кто знает, вдруг алкоголь всё же поможет отвлечься и присоединиться к всеобщему веселью. Вон, Пачин уже начал шуметь, не дожидаясь основной части мероприятия, а Пеян и успокаивать принялся.
-Я прекрасно тебя понимаю, Такемичи. Давай ты сходишь в туалет и умоешься? А то уже и выглядишь неважно. Снова всю ночь не спал, угадала? — девушка улыбается так понимающе, что становится больно. Хината читает его как раскрытую книгу и Ханагаки стыдливо опускает голову, сжимая тонкую ладошку чуть крепче.
-Спасибо, Хина. Я просто не представляю, чтобы без тебя делал. Люблю тебя.
Такемичи оставляет свою первую любовь сидеть в одиночестве во главе стола, а сам сбегает в туалет. Коридор почему-то кажется невыносимо длинным, собственные шаги отдаются пугающим эхом. Наверное, он просто себя накручивает, сегодня все обязательно должно быть все в порядке, как и он сам, только почему-то ощущение, что с ним что-то не так не пропадает. Стоит завернуть за угол, как улыбка сползает с лица. Мужчина тяжело выдыхает, отправляя копну черных волос назад.
-Ну что за! — позволяя себе громко ругнуться в полном одиночестве, Ханагаки подлетает к раковине, выкручивая ручку крана в сторону холодной воды. Наклоняясь ниже к раковине, он мимолетом слышит, как дверь позади снова скрипит — это точно значит, что нужно собрать себя в руки, все-таки он сегодня самый настоящий жених.
Нагнуться. Умыться холодной водой (еще разок, чтобы, наверняка, не выглядеть так убито, как в зале) и улыбнуться. Правда, почему-то, снова выходит как-то натянуто, неестественно. Такемучи («Такемичи» — мысленно подправляется себя мужчина) поднимает тяжелый взгляд в зеркало и…
-Майки?! — вода журчит, а Ханагаки резко разворачивается лицом к вошедшему мальчиш…нет, уже настоящему мужчине и,
уставив удивленный взгляд на вошедшего худощавого,
убитого Манджиро, взявшегося в туалете буквально из ниоткуда, жених судорожного выдыхает. Да, это просто галлюцинация и не более. Обычный сон наяву — надо было больше спать перед этим самым днем «Х». Только почему эта самая галлюцинация выглядит так поломано, истощенно и…
-А? Такемучи? — весь поток мыслей в небольшой голове Такемичи внезапно обрывается. Хоба — и все, в голове только пустота и эхо из туалета, отражающее в себе лишь шарканье шлепок и
убитый голос.
Тех самых шлепок, с которыми Сано, единственный выживший из всего семейства, ходил всегда. Раньше это выглядело попросту смешным — такой низенький, лохматый мальчишка и в шлепках, а теперь выглядело просто ужасающе. Неожиданно стало как-то неуютно и холодно, будто это не его праздник, а похороны. — Так мне не наврали, получается. Не хочешь мне кое-что пояснить, а, Такемучи?
-Д-да, это точно я. Только, Манджи…- Ханагаки осекается на полуслове и жмурится, прислоняясь позвоночником прямиком к раковине. — То есть Майки. Да, Майки. Что ты здесь забыл? Мне же сказали, что ты в ресторане. То есть нет, я не это хочу сказать. Я имел в виду, что зал весь занят. Я тебя правда ждал, но мне сказали…господи, зачем я их послушал? Мне ведь нужно было помочь тебе. Я обязан был спасти тебя, вытащить из этого дерьма. Я знаю, Майки!
Тяжелая рука ложится прямо на голову, пока разволновавшийся мужчина сползает вниз по раковине, на самый пол. Майки нажимает на мягкие волосы, в которые хочется зарыться пальцами, а после оставить приятное ощущение на сухих ладонях, а если быть точным, оставить локоны в своем кулаке. Глаз дергается вместе с плечами, совершенно непроизвольно и пальцы сжимаются. Кажется, Майки, точнее призрак от прошлого Сано, легонько улыбается. Или так предательски легла тень в уголки его губ, что жениху просто показалось, однако в сердце точно что-то болезненно екнуло, напомнив о своем существовании.
Такемичи спас всех, только не смог спасти одного, самого драгоценного и любимого человека.
Опускаясь на холодный пол, Ханагаки жмурится, боясь или, наоборот, дожидаясь долгожданного удара в лицо от своего друга. В общем-то ему было все равно, что получить от такой долгожданной встречи, помимо холодящего душу взгляда.
-Молчи, Такемучи. Ты всегда был таким правильным, что я, — Манджиро болезненно кривит губы, оглаживая мягкие (и такие упругие, что становится тошно) щеки. Плотненькие и нежные, прямо как у девушки или младенца. Такие когда-то были и у него, дед даже любил их теребить, пока мягкощекий малыш не стал совсем уж взрослым мальчишкой, который предпочёл скрыться в гараже своего любимого брата. Сано жмурится, опять дергает плечами и сжимает чужие щеки, вдавливая их в челюсть со всей
ненавистью к всякому прошлому любовью к Такемучи.
-Забудь. Мне тут принесли какой-то мусор и, что-то мне подсказывает, ты его обронил, — вытаскивая из кармана смятое письмо «счастья», отправленное просто для галочки, Майки кидает его в раковину, оставляя размокать.
Спёртый вдох, ком в горле болезненно заставляет, ведь он со всей душой, а к нему как обычно.
Но это лучше, чем ничего.
-Почему ты молчишь, Такемучи?! — настроение у иссушенного мужчины прыгает как не в себя. Большие зрачки подрагивают, чуть сужаются и Манджиро наклоняется ближе к смазливому личику. — Только не начинай опять плакать. Ты собираешься всю жизнь проплакать? Почему ты молчишь?
У Ханагаки нос хлюпает, но он все равно продолжает молчать, ощущая повсюду дичащий холод, а боль появилась яркой вспышкой вместо гложущего разочарования.
Манджиро прикладывает темную макушку о каркас раковины.
Раз.
Два.
Три.
У Майки перед глазами все прыгает, перемешивается друг в друге: эмоции в маленьком Такемичи, чувства в звуках и вены чешутся. Вены чешутся, завязываются тугими узлом в животе.
Жених — настоящая тряпка, боится лишний вдох сделать, вдруг все происходящее осколками посыплется и все станет точно таким же пустым, как и было. Его поднять, бросить лицом в размокшую бумажку легче простого (а ведь Майки было тяжело встать с кровати сегодня).
-Да заговори ты уже!
На пальцах путается паутинка из жестких волос, подушечки нащупывают ранку на голове от недавних ударов.
Такемичи мычит, вглядываясь на тень от прошлого через зеркало.
-Майки, пожалуйста, успокойся. Давай без этого всего? Может мы просто с тобой поговорим? Или хочешь, я тебе расскажу все, что со мной случилось за эти несколько месяцев? Я просто чертовски устал без теб…
-Молчи… Молчи! Молчи! — голос ломается, под конец и вовсе хрипит. Только вот пальцы все равно предательски ослабевают, пробираясь сквозь локоны к теплой шее погреться.
-Да послушай ты меня наконец, Майки! От кого ты убегаешь сейчас?
Ловко выкручиваясь из ослабевшей хватки, Ханагаки обнимает так крепко, как только может. Сам, кажется, весь мокрый из-за брызг, но все равно прижимает к себе тонкое тело. Сано брыкается, пихает острыми локтями по ребрам и заставляет снова наклониться, ведь он здесь Король.
-Прекрати уже, тупой кусок дерьма. Тебе говоришь, а ты все продолжаешь стоять на своем, как баран, — змеиное шипение звучит прямо над ухом, пока волна раздражения окатывает с ног до головы главаря «Брахман». Выкручиваясь так, чтобы было удобнее сорвать праздничные брюки, Манджиро окунает чистое лицо в холодную воду, нервно прижимаясь пахом к оголившимся бедрам.
Да, если не получается достучаться, значит надо воспользоваться, осквернить до самого конца.
Вниз, по жилистым ногам, шуршит мягкая ткань штанов.
Такемичи сам виноват. Это он его позвал, а Майки не хотел здесь показываться, даже под предлогом смерти. Просто…просто оно само.
Пустой взгляд буравит точку между лопаток, Ханагаки что-то пытается лепетать и судорожно хватает своими губами воздух. Сано будто оказывается не на этой планете, пока тело механически движется.
Смочить пальцы, засунуть поочередно, слегка разработать анал, корежась от ощущения собственной и чужой грязи, и грубо войти.
Вскрик пробирается сквозь пелену, застелившую глаза.
Нет, это не
он сейчас втрахивает того, ради кого свалил все на себя. Тело само движется, а Майки лишь безвольный наблюдатель, желающий пригреться о чужое тепло, которого так не хватало.
А Ханагаки все так же хочет попытаться спасти: отправиться обратно, даже больше, чем на обратно, но у него не выходит. Мужчина хрипит, захлебываясь в накапливающейся воде — трубу забило, и пытается верить, что это поможет. Пускай так будет, ведь это лучше, чем если бы пострадали все друзья в зале, забывшие про пропавшего жениха.
