домой

когда цзинь лину исполняется пять, он просит цзян чэна рассказать ему о своём детстве. роскошное празднество в честь его дня рождения, над которым цзинь гуанъяо трудился несколько месяцев, уже закончилось, и цзинь лина отправили спать в свои покои, но он упрямо отказывается ложиться в кровать. — дядя, ну расскажи! про тебя и про маму, — хнычет цзинь лин, и цзян чэн не может заставить себя ему отказать. он вообще слишком часто сдаётся перед его щенячьими глазками. цзян чэн плохо помнит своё раннее детство, до того момента, когда ему было лет восемь. фиолетовые одеяния матери, в которые было приятно утыкаться лицом и прятаться от всего мира — тогда она ещё позволяла ему это делать — мягкая улыбка отца, разговаривающего с кем-то из глав мелких кланов возле юньмэна, пряные домашние блюда, которые в то время ещё только училась готовить его сестра, лай собак и их мокрая, пахнущая солью и лотосами шерсть. собак он помнит особенно хорошо: другие дети его возраста, которые были ниже его по положению в ордене, не осмеливались с ним играть, поэтому друзей, кроме яньли, у него не было. зато с ним всегда были три его собаки: принцесса, милашка и жасмин — его неизменные спутники. по крайней мере, так он думал. тот день был ничем не примечательный. погода была самая обычная, такая, какая и должна быть в начале весны в юньмэне: ещё не очень тепло, но тонкая корка льда на озёрах уже успела потрескаться и подтаять. цзян фэнмянь куда-то отлучился, но цзян чэн не придал этому никакого значения. в конце концов, его отец был главой клана, и дел у него было невпроворот. он вернулся ближе к вечеру, когда уже начало темнеть, неся что-то на спине. потом были крики — цзян чэн не мог разобрать слов, но понимал, что его мать ужасно злится. когда цзян чэн уже укладывался спать, отец три раза постучался в дверь его покоев. на его лице была немного странная улыбка: тогда цзян чэн этого не осознавал, но сейчас он понимает, что отец, скорее всего, чувствовал вину. — а-чэн, — мягко позвал цзян фэнмянь и присел на корточки. цзян чэн послушно подошёл к нему. — ты ведь хотел завести друга, правильно? цзян чэн неуверенно кивнул. — хорошо, — цзян фэнмянь кивнул в ответ и снова повторил: — хорошо. как насчёт того, чтобы твои милые собаки какое-то время пожили у бабушки? — у бабушки? почему? — дело в том, что твой новый друг очень боится собак. не нужно его лишний раз пугать, верно? цзян чэн недовольно сложил руки на груди и отвернулся. — не нужен мне такой друг. мне достаточно принцессы, милашки и жасмин. цзян фэнмянь потёр лоб и вздохнул. выражение лица у него было очень уставшее: видимо, довольно долго ссорился со своей женой. — а-чэн, не вредничай. сейчас я позову слуг, и они заберут собак. — не надо! — цзян чэн испуганно загородил собой три лежанки неподалёку от своей кровати. — почему их кто-то должен забирать? — потому что а-ин боится собак, — настойчиво повторил цзян фэнмянь. — а-ин? цзян фэнмянь обернулся и мягким жестом кого-то к себе подозвал. перед цзян чэном появился мальчик примерно его возраста, может, на год старше, уже переодетый из дорожных лохмотьев в дорогую одежду клана юньмэн цзян. — меня зовут вэй ин. вэй усянь, — представился тот и словно назло добавил: — буду рад с тобой дружить! цзян чэн был уверен, что он не будет рад. он очень долго злился из-за собак, даже грозился уйти из дома — наверное, целых дня три. может быть, даже четыре. на пятый день они с вэй усянем уже были лучшими друзьями. цзян чэн хмурится, перебирая воспоминания, словно фрукты на рынке, пытаясь найти не червивые и не гнилые. он не может рассказать это цзинь лину. прекрасный подарок на день рождения — сказочка о человеке, который виноват в смерти его родителей. но детство и юность цзян чэна были так тесно связаны с вэй усянем, что, как бы он ни рылся в своей памяти, не может найти историю, где он не был бы по крайней мере второстепенным героем. это как если бы цзян чэн решил скрывать, что он заклинатель: конечно, у него достаточно воспоминаний, не имеющих к этому факту никакого прямого отношения, но это очень сложно ни разу не упомянуть. — у меня было счастливое детство, — наконец, говорит цзян чэн, когда цзинь лин уже успевает практически заснуть от ожидания. это не совсем правда, но он и не врёт. — и у твоей мамы тоже. она очень вкусно готовила. мне особенно нравился её суп из лотосов: она всегда варила его, когда я болел. цзинь лин улыбается сквозь сон, и цзян чэн осторожно накрывает его одеялом. иногда — в такие моменты — ему хочется забраться на гору и закричать о том, как это несправедливо. цзинь лин заслуживает родительской любви, заслуживает того, чтобы яньли сейчас укрывала его одеялом и целовала в лоб, а не цзян чэн. чтобы цзысюань учил его стрелять из лука. чтобы у него было нормальное детство, как у всех остальных детишек в башне кои. цзян чэн знает, что у цзинь лина никогда его не будет. поэтому он позволяет цзинь лину цепляться за то, что может принести его жизни хоть какой-то смысл — за ненависть. возможно, цзян чэн должен был воспитать цзинь лина как-то по-другому. возможно, цзян чэн не лучший пример для подражания. возможно, сейчас это уже не имеет никакого значения. цзян чэн задувает одинокую свечу, тускло освещавшую покои, и тихо выходит наружу. если кто-то заметит, что у него красные глаза, он скажет, что просто немного простудился. *** когда цзинь лину семь, он гостит в пристани лотоса. это лето в юньмэне выдаётся особенно знойным, и влажный воздух оседает на коже, неприятно прилипая к ханьфу. цзинь лину не спится из-за жары, но он ещё недостаточно взрослый, чтобы его отпустили купаться в озере без присмотра, поэтому он ждёт, пока дядя освободится и, поворчав, пойдёт плавать вместе с ним. сидеть на одном месте ужасно скучно, так что цзинь лин решает немного побродить по пристани: хоть он и бывает здесь довольно часто, ему всё ещё не надоело разглядывать причудливые лабиринты комнат, окруженных водой. цзинь лин почти успевает потеряться, когда слышит шелест чьих-то одеяний и скрип старого сундука из соседних покоев. он на цыпочках подбирается к двери, пытаясь увидеть что-то через неплотно задвинутые створки. комната выглядит ухоженной, но неуютной — как будто бы здесь уже давно никто не жил. это точно не личные покои цзян чэна, в этом цзинь лин уверен: они располагаются прямо посреди пристани и выглядят гораздо роскошнее. в комнате кто-то есть; цзинь лин не может разглядеть его лицо, но ему этого и не нужно, чтобы сразу же узнать цзян чэна. он сидит к цзинь лину спиной и, склонившись над открытым деревянным сундуком, перебирает в нём вещи. что-то он выбрасывает, недовольно хмыкая, другое — бережно откладывает в сторону. цзинь лин уже собирается постучать в дверь, когда цзян чэн внезапно замирает. на несколько секунд воцаряется тишина, которую нарушает разве что отдалённое кваканье жаб где-то снаружи. когда цзян чэн поднимается на ноги, его пальцы осторожно сжимают чёрную флейту. цзинь лин с восторгом врывается в покои, напрочь забыв о своём намерении покупаться. — дядя! — цзян чэн вздрагивает от его голоса и, оборачиваясь, рефлекторно прячет флейту за спиной. его брови немного приподняты, и если бы цзинь лин не знал своего дядю, то подумал бы, что он чем-то напуган. — ты умеешь играть на флейте? сыграй мне! цзян чэн хмурится и отводит взгляд. он звучит на удивление холодно, когда произносит: — цзинь лин, разве тебя не учили этикету? — извини, — уголки губ цзинь лина опускаются, но всего лишь на несколько мгновений. затем он, как ни в чем ни бывало, повторяет: — дядя, сыграешь мне на флейте? ну пожалуйста! — я не умею, — прерывает его цзян чэн. цзинь лин снова перестаёт улыбаться, на этот раз уже надольше. — тогда чья это флейта? мамина? мама играла на флейте, да? цзян чэн качает головой. — иди спать, цзинь лин. уже поздно. — но дядя! — я сказал, иди спать. цзинь лин сдерживает подступающие к глазам слёзы и выбегает из комнаты. он чем-то рассердил дядю? наверное, он повёл себя не очень правильно — но обычно цзян чэн хоть и ругал его за то, что он забывал, как нужно сидеть за столом, или обращаться к главе очередного ордена, или кланяться, это редко бывало всерьёз. что же он сделал не так в этот раз? внутри покоев цзян чэн устало вздыхает и откладывает флейту на пол. — даже после смерти приносишь мне только проблемы, — говорит он. в его голоси нет злости — скорее что-то, больше похожее на тоску. чэньцин смиренно лежит там, где её и оставили, и ничего ему не отвечает — одним словом, ведёт себя так, как и положено обычной флейте. вот только чэньцин, мягко говоря, не самая обычная флейта. — молчишь? — присаживаясь на пол, спрашивает цзян чэн. — а вот твой хозяин очень любил поговорить. я бы сказал, даже слишком. как только вспомню, сразу голова начинает болеть. ну, это, конечно, не был его главный недостаток: у него было ещё очень много отрицательных качеств. чэньцин снова ничего не отвечает. цзян чэн немного медлит, а потом тихо, но едко добавляет: — хорошо, наверное, быть мёртвым, да, вэй усянь? не нужно разгребать всё то дерьмо, которое ты натворил. удобно устроился. а мне вот приходится разбираться с тем, что ты после себя оставил. ну, как и всегда. чему я вообще удивляюсь? цзян чэн отряхивает своё ханьфу, поднимаясь на ноги, и подбирает флейту, складывая её обратно в сундук. уже стоя возле двери, он прикрывает глаза и произносит, едва сдерживая дрожь в голосе: — возвращайся и разбирайся со всем сам. цзян чэн говорит это каждый год. вэй усянь не возвращается. *** когда цзинь лину восемь, он уже неплохо умеет стрелять из лука. конечно, это ещё не настоящий лук, а только детский, такой, каким можно разве что птиц распугать, но цзян чэн всё равно им гордится. цзинь лин исправно тренируется изо дня в день и почти никогда не отлынивает, разве что если толпа слуг слёзно умоляет его отдохнуть. он так сильно напоминает цзян чэну его самого, что иногда становится даже немного страшно. — молодой господин, вы и вправду сын своего отца, — говорит кто-то из слуг на очередной тренировке, когда стрела цзинь лина безошибочно поражает мишень. цзинь лин смахивает капельку пота со лба и не может сдержать улыбки. решив сделать небольшую передышку, он передаёт свой лук и стрелы мальчишке чуть старше него, одному из многочисленных троюродных братьев четвероюродных племянников, которыми кишит башня кои. кажется, его фамилия даже не цзинь. впрочем, это не мешает ему возразить: — ну, я слышал, хоть господин цзинь и был отличным стрелком, он всё же не считался самым лучшим. и цзинь лин, и слуги удивлённо оборачиваются в его сторону. — и кто же тогда им считался, по-твоему? — немного прищурившись, спрашивает цзинь лин. — разве вы не знаете, молодой госполин? — мальчишка несколько раз невинно хлопает глазами, но, судя по его уверенному голосу и слегка насмешливому выражению лица, он прекрасно понимает, о чем говорит. — ходят слухи, что вэй усянь мог любого заткнуть за пояс. даже вашего отца. цзинь лин, не задумываясь, выхватывает стрелу из колчана и подставляет её прямо к чужому горлу. — ещё раз произнесешь это имя, и я убью тебя, — говорит он. мальчишка испуганно пятится назад. — я не шучу. только попробуй. удовлетворившись невнятными извинениями вперемешку со слезами, цзинь лин откидывает стрелу в траву и уходит. настроение у него безнадёжно испорчено, так что стрелять всё равно больше не получится. но чужие слова, сколько бы цзинь лин ни пытался выбить их из своей головы, словно цепляются за ноги, как лианы, и тянут куда-то вниз. «вэй усянь мог любого заткнуть за пояс». «даже вашего отца». цзинь лин уверен, что это неправда, что тому мальчишке просто хотелось его разозлить — но он всё равно должен проверить. и есть только один человек, от которого он может услышать правдивый ответ. — дядя, — голос цзинь лина непривычно тихий, когда он находит цзян чэна в гостевых покоях. собрание кланов, ради которого цзян чэн отлучился из пристани лотоса, начинается уже через пару кэ*, поэтому цзинь лин, не дожидаясь разрешения, присаживается на кровать и спрашивает: — это правда, что вэй усянь был прекрасным лучником? цзян чэн смотрит на него так, как будто только что увидел призрака. — кто это тебе такое сказал? — сухо уточняет он. — неважно, — отмахивается цзинь лин. — просто ответь честно. это правда? цзян чэн какое-то время медлит, прежде чем скованно кивнуть: — допустим. какое это имеет значение? — значит, был, — мрачно утверждает цзинь лин, тут же хватаясь за следующую мысль: — но не лучше тебя, ведь так? цзян чэн снова молчит — на этот раз всего несколько мгновений — а потом, к удивлению цзинь лина, начинает смеяться. сколько цзян чэн себя помнит — или, правильнее сказать, сколько цзян чэн помнит вэй усяня, но это на самом деле почти одно и то же — вэй усянь всегда был лучше него. лучше стрелял, лучше владел мечом, лучше управлял своими духовными силами, лучше охотился, даже лучше плавал — последнее цзян чэна особенно злило, ведь это было ужасно несправедливо: в отличии от вэй усяня, он вырос в пристани лотоса и плавать научился чуть ли не раньше, чем ходить. но, как показывал весь жизненный опыт цзян чэна, в вопросах, связанных с вэй усянем, логика работала плохо. или не работала вообще. если цзян чэн решит пересчитать и записать, сколько раз мать сравнивала его с вэй усянем, упрекая его в том, что он недостаточно учится, недостаточно тренируется, недостаточно похож на будущего главу клана, просто недостаточно — ему, наверное, не хватит всей бумаги в поднебесной. отец редко говорил что-то подобное, но лучше бы говорил. вместо этого он хлопал вэй усяня по спине чаще, смотрел на него мягче, хвалил искреннее, и — может, когда цзян чэн был такого же возраста, как цзинь лин, он этого ещё и не понимал, но сейчас он почти уверен — будь у него такая возможность, передал бы клан вэй усяню, а не своему родному сыну. казалось, будто сама жизнь хочет, чтобы цзян чэн ненавидел вэй усяня: в конце концов, у него были на это все причины. цзян чэн упрямо отказывался это делать. в какой-то момент — цзян чэн точно не знает, сколько ему тогда было лет — проигрыши вэй усяню стали волновать его гораздо меньше, чем, возможно, должны были. не то чтобы он перестал ему завидовать: это уже вошло в привычку, в ежедневный ритуал, без которого ночью не получится нормально заснуть — до такой степени, что цзян чэн и сейчас не может избавиться от этой уродливой зависти, даже спустя столько лет после смерти вэй усяня. цзян чэн не перестал ему завидовать, но он стал чаще замечать, как изящно вэй усянь управляет мечом, словно танцуя вокруг противника, не выглядя при этом ни капельки уставшим. как приподнимаются уголки его губ, когда он придумывает новый талисман или просто очередную дурацкую шалость. как он смеётся, когда выигрывает в споре с цзян чэном, пусть даже о какой-то мелочи, и прижимается к нему плечом. цзян чэн хотел бы ответить цзинь лину: «нет». «нет, он не был лучше». проблема в том, что цзян чэн никогда не умел врать. даже в этом вэй усянь его превзошёл. *** когда цзинь лину десять, цзян чэн решает, что пришло время серьёзно заняться его обучением. честно говоря, цзян чэн и сам был бы рад его учить, но обязанности главы ордена не позволяют ему это сделать, так что он подбирает самых искусных наставников, которых только можно найти. цзян чэн хочет, чтобы цзинь лин умел заклинать так, как принято в клане юньмэн цзян. это немного эгоистичное желание: большинство заклинателей обходится стилем одного ордена, и, естественно, для цзинь лина таким орденом должен быть ланлинь цзинь. но цзян чэн убеждает себя, что цзинь лину это пойдёт на пользу. кисть в пухлых, ещё совсем детских пальцах цзинь лина едва дрожит, пока он старательно вырисовывает талисман, защищающий от речных гулей, высовывая язык от напряжения. учитель — пожилой, но ещё не дряхлый заклинатель с бородой и очень сложным именем, которое цзинь лину пришлось заучивать наизусть целых два дня, — одобрительно кивает, осматривая его работу. по лёгкому мановению его руки перед цзинь лином опускается ещё один лист бумаги, и мальчик грустно вздыхает. он честно пытается сосредоточиться на очередной печати, но отвлекается то на то, чтобы поправить волосы, выбившиеся из причёски, то на радостные возгласы откуда-то снаружи пристани. — учитель, этот ученик совсем забыл, какой сегодня праздник, — вежливо обращается цзинь лин, когда писать становится совсем невмоготу. крики, которые раньше легко было объяснить привычной утренней оживленностью портового города, слышатся всё отчетливее. кажется, ещё чуть-чуть — и цзинь лин сможет разобрать слова. — чему же люди так радуются? учитель откашливается и приглаживает свою бороду. — боюсь, у меня нет ответа на этот вопрос. я прожил в юньмэне всю свою жизнь и могу быть уверен, что сегодня нет никакого известного празднества. разве что… — старец хмурится, как если бы цзинь лин совершил очень досадную ошибку в написании очередного талисмана. цзинь лин терпеливо ждёт, когда учитель продолжит говорить. он уже успел понять, каких людей можно торопить, кому следует приказывать немедленно переходить к сути, а кому лучше не стоит. — если мне не изменяет память, — наконец, произносит учитель, — сегодня… — что за шум? — голос цзян чэна, хоть он и стоит немного поодаль, ближе к причалу, легко перекрывает их разговор. лавочник, продающий пряные, но уже остывшие булочки с мясом, всплескивает руками: — глава цзян, как же, как же! извините за беспокойство, право, но сегодня ведь такой знаменательный день! — и что же это за день такой? — цзян чэн недоверчиво щурится. это был глупый вопрос. цзян чэн прекрасно знает, что ему ответят. — день смерти старейшины илина вэй усяня, конечно же! глава цзян, вы, должно быть, сегодня в отличном настроении. как-никак, это вы его убили. ну, по крайней мере, так все говорят. если лавочник и замечает, как цзян чэн бледнеет, у него всё же оказывается достаточно такта, чтобы никак это не прокомментировать. — и вы на самом деле это празднуете? — кто-то из адептов — их легко узнать по фиолетовым одеяниям — презрительно морщится. — как по мне, такой человек не заслуживает того, чтобы о нём вспоминали даже в день смерти. правда ведь, глава цзян? цзян чэну кажется, что его проверяют. он знает, что это не так, что адепт просто хотел получить поддержку от главы клана — но он всё равно не может избавиться от ощущения, что все вокруг следят за его реакцией на эти слова. ждут, когда он ошибется. ему приходится контролировать каждую мышцу на своём лице, чтобы ничто — ни приподнятые брови, ни морщины, которые в последнее время начали появляться у него на лбу, когда он чем-то раздражен, ни опущенные уголки губ — не могло выдать его настоящие мысли. цзян чэн не уверен, что за последние десять лет был хотя бы один день, когда он не вспомнил вэй усяня. он чувствует себя настолько жалким, что это даже немного смешно. цзян чэну приходится кивнуть вместо ответа, потому что слова предательски застряли бы у него в глотке. чуть позже, когда он прочитает все письма, полученные за эту неделю, когда проверит, как проходят тренировки адептов, когда поговорит с торговцем, который обещает доставлять провиант в пристань дешевле, чем предыдущий, когда выслушает жалобы жителей деревень и сёл возле юньмэна на внезапно появившуюся в округе нечисть, когда вышлет отряд заклинателей, чтобы с этой нечистью разобраться — тогда, может быть, он позволит себе зайти в чужую комнату, пыльную, заброшенную и мёртвую, как и её владелец, сесть на ровно застеленную кровать и рассмеяться от того, как всё это нелепо. тогда, может быть, он позволит себе поболтать с глухими стенами, словно есть хоть какая-то вероятность дождаться от них ответа. тогда, может быть, он позволит себе язвить, плеваться ядом и делать вид, что он ненавидит. как будто это кого-то вернёт. прошло десять лет, но цзян чэн помнит, как умер вэй усянь, так ярко, что, если бы он умел рисовать, то смог бы запечатлеть каждый блик на чужом лице. ложась спать, цзян чэн всё ещё порой боится снова увидеть это: армию мертвецов, чёрную флейту, поднесенную к губам, и неуместно мягкую улыбку. боится ощутить металлический запах крови и усталость в руках, сжимающих меч. боится услышать все те крики, стоны и чавканье, которые сопровождают смерть. боится искать чужое тело — и не находить его. боится опять остаться ни с чем. разве мало он терял? разве недостаточно людей он похоронил? по мнению цзян чэна, жизнь должна была уже давно успокоиться и нажраться, наконец, его страданиями, если они ей так нравятся. но жизнь, видимо, с ним не согласна. иногда цзян чэну кажется, что лучше бы он и на самом деле убил вэй усяня. тогда, по крайней мере, ему было бы, чем объяснить то чувство вины, в котором он захлебывается, как лишний котёнок, которого решили утопить. но, как и всегда, вэй усяню не нужна была ничья помощь. вэй усянь прекрасно справился со всем сам. *** когда цзинь лину одиннадцать, он впервые замечает в пристани лотоса разноцветные ханьфу, не похожие на привычные одеяния адептов юньмэн цзян. они появляются не каждый день, но неизменно группами по несколько человек, среди которых обязательно есть молодая, богато одетая девушка. в каких-то цветах цзинь лин угадывает соседствующие юньмэну небольшие кланы, другие же для него вовсе не знакомы. сначала цзинь лин не осмеливается спрашивать об этом дядю, не желая вмешиваться в дела чужого ордена, но, подслушав отрывки сплетен от слуг и чуть не оторвав себе уши от смущения, он всё же решает с ним поговорить. всё ещё не научившись сдерживать свои эмоции — его сложно в этом винить, цзян чэн не самый лучший пример для подражания в этом вопросе — цзинь лин прямо с порога наполовину возмущённо, наполовину ошарашенно выпаливает: — дядя, ты что, решил жениться?! цзян чэн абсолютно невозмутимым тоном отвечает: — а что, мне, по-твоему, до старости быть одному и с тобой нянчиться? — ещё чего! — цзинь лин оскорбленно вздергивает нос. — и совсем ты со мной не нянчишься! — конечно, ни капельки, — в голосе цзян чэна скользит ирония, но он не может сдержать нежной улыбки в адрес племянника. немного посерьёзнев, он продолжает: — пришло время найти хозяйку для пристани лотоса. ты так не думаешь? цзинь лин, если честно, до этого момента вообще ни о чём подобном не задумывался. он начинает немного нервничать, когда представляет себе, что может не поладить со своей будущей тётей или — что ещё хуже — что у цзян чэна появятся свои дети, и он перестанет беспокоиться о цзинь лине так, как раньше. будь цзинь лин слегка помладше, он бы, наверное, мог даже устроить истерику по этому поводу, но ему уже одиннадцать, поэтому он лишь угрюмо кивает и, громко топая ногами, уходит. цзян чэн устало вздыхает, смотря цзинь лину вслед, однако не останавливает его. он прекрасно понимает, как цзинь лин, должно быть, сейчас себя чувствует. впрочем, ему не следует слишком переживать. цзян чэна будто бы прокляли все небожители вместе взятые, потому что у него поразительным образом не клеится ни одно из тщательно организованных и продуманных до мелочей свиданий. он мог бы слащаво сознаться, что дело в нём самом, но у него все-таки не настолько мерзкий характер, чтобы от него разбегались все девушки в округе. и проблема, как ни странно, даже не в девушках: они все очень милые, вежливые и хорошо воспитанные, как на подбор. просто это не совсем то, что ему нужно. цзян чэн не ждёт от своей будущей жены пламенной любви, как и не предполагает, что его избранница будет ждать чего-то подобного от него самого. он ищет не столько спутницу на пути самосовершенствования, сколько помощницу в делах ордена. кого-то, кто будет хорошо разбираться в политике и окажется готов перенять на себя часть обязанностей, которые сейчас лежат на плечах цзян чэна. он объяснял это свахам десятки раз, но они как будто его не слышали, продолжая знакомить его с очень славными, очень почтительными, очень участливыми и очень ничего не понимающими в управлении кланом молодыми госпожами. почти все его свидания проходили по одному сценарию, написанному не слишком талантливым драматургом. сначала, естественно, формальный обмен поклонами и приветствиями: без него не обходится ни одна встреча. затем неспешная светская беседа обо всём и ни о чём конкретно одновременно. следующий этап — более личные вопросы: чаще всего что-то о семье, родном городе, любимых блюдах или даже поэзии. в общем и целом, ничего дельного из них узнать нельзя. то, на чём всё обычно заканчивается, — это рассказ цзян чэна о текущих делах ордена. это можно было бы воспринять как простую вежливость, очередную дань этикету, однако цзян чэн намеренно говорит не только о достижениях, как это принято, но и о непременно возникающих проблемах. ждёт, пока какая-то из потенциальных невест предложит ему свой метод решения. услышав дежурное «я уверена, что такой потрясающий заклинатель, как глава цзян, обязательно придумает, что с этим делать», цзян чэн спешит поблагодарить молодую госпожу за то, что она потратила на него своё время, и больше никогда с ней не видеться. цзян чэн не винит дочерей, сестёр и племянниц глав мелких союзных кланов, которые к нему наведываются, в том, что они не знают, что ему ответить. дело не в том, что им нечего сказать — цзян чэн уверен, что многие из тех, с кем его безуспешно пытались свести, на самом деле были гораздо умнее, чем показывали окружающим — а в том, что их научили ничего не говорить. безмерно восхищаться, не перечить, не перебивать и льстить — вот главные правила, которые юные девушки из знатных семей должны запомнить наизусть, прежде чем родители начнут подыскивать им мужа. к сожалению, ничего из этого списка цзян чэна не интересует, поэтому все его свидания с треском проваливаются. или почти все. мэй сюин, с которой его знакомит очередная сваха, ведёт себя именно так, как и подобает себя вести младшей сестре главы небольшого ордена, когда-то давно бывшего под властью цишань вэнь. в ней, в общем-то, нет ничего особо примечательного — ровно до того момента, как речь не заходит о состоянии ордена юньмэн цзян. — не сочтите за грубость, глава цзян, — голос госпожи мэй довольно звонкий, но вполне приятный, — однако я заметила, что в юньмэне не очень развита торговля с основными кланами. на это есть какие-то причины? цзян чэн удивлённо приподнимает брови. объяснение на самом деле предельно простое: он не хочет слишком тесно связываться с другими главными орденами, чтобы случайно не попасть под их влияние. мало ли — проглотят и не подавятся. он прямо так и говорит госпоже мэй, которая позволяет себе лёгкий смешок в ответ. они видятся ещё несколько раз — абсолютный рекорд для цзян чэна — и даже умудряются вместе напиться, чтобы потом неловко целоваться, как будто им по пятнадцать. правда, когда цзян чэну было пятнадцать, он не целовался с девушками: был слишком занят глупой болтовней вэй усяня, чтобы на что-то отвлечься. — как думаешь, у нас ведь когда-нибудь будут жёны? — спросил его однажды вэй усянь, опуская ноги в прохладную озёрную воду. это была середина лета — самое знойное и несносное время в юньмэне — поэтому у цзян чэна не было сил на него привычно огрызаться. — конечно, будут, — раздражённо ответил он. — с чего бы не быть? — боже, вот позор будет! — наигранно сокрушенно воскликнул вэй усянь и всплеснул руками. вокруг него поднялись брызги воды, оседая на загорелой коже и сразу же высыхая. — я же совсем не умею целоваться. а ты умеешь? — заняться мне больше нечем. в глазах вэй усяня загорелся тот самый огонёк, который всегда сулил цзян чэну проблемы и ещё раз проблемы. цзян чэну не нужно было ничего спрашивать, чтобы понять, что он задумал. — цзян чэн, а давай… — вэй усянь не успел договорить, потому что цзян чэн толкнул его под воду. — не давай, — отрезал цзян чэн. — совсем с ума сошёл, что ли? не буду я с тобой целоваться! у вэй усяня, вынырнувшего из-под воды, хватило наглости выглядеть очень обиженным. и очень красивым — но это цзян чэн случайно заметил. он на мгновение даже позволил себе мысль, что идея вэй усяня не была такой уж сумасшедшей. в конце концов, ни одному человеку в своей жизни цзян чэн не доверял так, как ему. вэй усянь, конечно, сразу же забыл о своём глупом предложении и принялся собирать лотосы, чтобы яньли потом сварила из них суп. цзян чэн в особенности завидовал этому его умению — выбросить из головы все ненужные мысли и со спокойной душой сосредоточиться на чём-то другом. он сам так никогда не мог. в общем, когда цзян чэну было пятнадцать, он не целовался с девушками: был слишком занят мыслями о том, каково это — целоваться с вэй усянем, чтобы на что-то отвлечься. но ничего не мешает ему это наверстать. мэй сюин, слегка раскрасневшаяся от выпитого вина и общей обстановки, отстраняется от него и кокетливо произносит: — не знаю, кто учил вас целоваться, глава цзян, но передайте этому человеку от меня слова искренней благодарности. затем госпоже мэй приходится долго обеспокоенно стучать цзян чэна по спине, пока он пытается придумать оправдание, почему он так внезапно поперхнулся воздухом. после этого они больше не видятся. когда все более-менее уважаемые заклинательницы поднебесной, отчаявшись, добавляют цзян чэна в чёрный список, он даже вздыхает с облегчением. видимо, женитьбу придётся на какое-то время отложить. *** когда цзинь лину тринадцать, он отправляется на первую в своей жизни ночную охоту. на самом деле она проходит днём, а не ночью, как положено: безопасность юных заклинателей, принимающих в ней участие, превыше традиций. цзинь лин устанавливает на горе дафань несколько сотен сетей, но ловит в них больше людей, чем нечисти. он уже начинает раздумывать над тем, чтобы не освобождать этих неумёх до конца охоты: так они, по крайней мере, не будут мешаться у него под ногами. его планы нарушает невесть откуда взявшийся изгнанный адепт. кажется, его зовут мо сюаньюй; сплетни, связанные с его недолгим пребыванием в клане ланлинь цзинь, до сих пор передаются из уст в уста среди заклинателей. цзинь лин удивлённо прикрикивает на него, чтобы убирался куда подальше. если верить слухам, мо сюаньюй довольно робкий, поэтому не станет спорить с наследником ордена. мо сюаньюй не выглядит ни капельки смущенным, даже наоборот — с издёвкой припечатывает цзинь лина к земле каким-то дешёвым талисманом и позволяет себе взять в руки чужой меч, чтобы разрезать сети и освободить заклинателей. цзинь лин настолько возмущён, что на мгновение забывает, как вообще говорить, а когда вспоминает, сразу же грозится позвать дядю. — ой-ой-ой, боюсь-боюсь, — насмешливо отвечает мо сюаньюй. — и кто же твой дядя? — я его дядя. есть, что сказать перед смертью? мо сюаньюй замирает и резко отворачивается, едва увидев приближающегося цзян чэна. на его лице, наполовину скрытом нелепой маской, мелькает какая-то странная эмоция, но исчезает ещё до того, как цзинь лин успевает её понять. внезапное и как нельзя удачное появление ханьгуан-цзюня спасает мо сюаньюя от мучительной смерти, которую — цзинь лин однозначно уверен — уже подготовил ему его дядя. впрочем, цзинь лин бы обошёлся и тем, чтобы просто никогда его больше не видеть. но мо сюаньюй, как будто назло, постоянно оказывается рядом с ним. сначала он, весь в дорожной пыли и очень взволнованный, врывается в храм на вершине горы, чтобы рассказать другим адептам, что каменная богиня, которой поклоняются простодушные крестьяне, на самом деле похищает души. затем мо сюаньюй в первых рядах пытается усмирить ожившую статую, пользуясь — цзинь лин не может не поморщиться от отвращения — талисманами, которые предпочитают тёмные заклинатели. посреди сражения ему хватает наглости беспечно срезать растущий неподалёку бамбук, чтобы наспех смастерить из него флейту и начать что-то на ней насвистывать. цзян чэн вместе с группой других заклинателей из юньмэн цзян приходит как раз вовремя, чтобы услышать звон цепей, сковывающих лютого мертвеца, который отозвался на звук флейты. не то чтобы это было какое-то уникальное умение: после смерти вэй усяня у тёмного пути появилось много последователей. слишком много, на личный вкус цзян чэна. он видел сотни таких умельцев, талантливых и не очень — как он ни старался, эти шавки всё равно не заканчивались — однако с этим конкретно что-то было не так. цзян чэну не нужно долго всматриваться в чужой силуэт, чтобы понять, что именно. в конце концов, он узнал бы его по поступи. по тому, как он заправляет волосы за ухо или складывает руки на груди, когда волнуется. он узнал бы его, даже если бы перестал узнавать себя. — так ты вернулся, — говорит цзян чэн прежде, чем успевает подумать. мо сюаньюй застывает на месте, откашливается и, наконец, поворачивается. его лицо всё ещё скрывает маска, но этим сложно кого-то обдурить. — не понимаю, о чем вы, глава цзян. вы, должно быть, меня с кем-то перепутали, — вежливо произносит мо сюаньюй. цзян чэн мысленно поправляет себя: нет, не так. — не понимаю, о чем вы, глава цзян. вы, должно быть, меня с кем-то перепутали, — вежливо произносит вэй усянь. это звучит настолько наигранно, что цзян чэн едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. кажется, за те тринадцать лет, что вэй усянь был мёртв, он категорически разучился врать. об этом даже думать странно — «был мёртв». цзян чэн не знает, чего в нём сейчас больше — удивления, злости или горькой обиды. может быть, облегчения. может быть, ощущения, что всё наконец-то правильно, хотя ничего более неправильного, чем это, и представить себе нельзя. то, что он чувствует, не так уж важно. в любом случае — вэй усянь вернулся, и цзян чэну приходится заново учиться жить с осознанием этого. вспоминать всё, чем вэй усянь для него был и не был, всё, ради чего он предал его клан и предал его самого, все ошибки, что они совершили вместе, и все ошибки, что они совершили врозь. цзян чэну кажется, словно он голыми руками лезет в едва успевшую затянуться рану и специально ковыряется в ней пальцами. он уже не знает, что хуже — мёртвый вэй усянь или же вэй усянь живой. первое — это тонуть в болоте из собственных воспоминаний, не имея ни одной спасательной соломинки в тысячах ли вокруг. это обманывать всех вокруг, но больше всего — самого себя. это иметь право злиться, кричать и ненавидеть. второе же — это вынимать из ножен суйбянь. это сидеть на коленях на холодном полу храма гуаньинь и, забыв о гордости, захлебываться своими слезами. это тысяча вопросов: «зачем», которые остаются без ответа. это чужой виноватый взгляд и чужие нежные руки. это «прости». это «я не сдержал своего обещания». цзян чэну кажется, что жизнь над ним насмехается. как будто слишком мало лжи ему довелось услышать, как будто слишком редко он чувствовал, что не заслуживает того, что имеет, как будто недостаточно сильную испытывал вину. ему хочется взять суйбянь и вырезать им своё золотое ядро, чтобы прямо так, окровавленное и спутанное кишками, отдать его законному владельцу. впервые за столько лет цзян чэн чувствует, что духовные силы, текущие по его венам, совершенно чужие. и ради этого вэй усянь был готов пожертвовать своей жизнью? ради той сломанной деревянной куклы, которой цзян чэн себя ощущает? лучше бы он тогда умер. на щеках цзян чэна неприятно засыхают слёзы. он не привык плакать: не может даже вспомнить последний раз, когда позволял себе такую слабость. вэй усянь мягко вытирает его лицо подушечками пальцев, совсем как в детстве, когда они ссорились. это невыносимо настолько, что цзян чэну хочется выть. он закрывает глаза и спрашивает: — ты правда считаешь, что помог мне? вэй усянь не отвечает. не дожидаясь, пока он что-то скажет, цзян чэн продолжает: — я этого не просил. мне это не было нужно. ты сделал это не для меня, нет; ты сделал это для себя. думаешь, я должен быть тебе благодарен? — разве я прошу от тебя благодарности? — тихо спрашивает вэй усянь. немного помедлив, он добавляет: — считай, что так я отплатил клану юньмэн цзян за все невзгоды, что я ему принёс. значит, всё дело в чувстве долга. цзян чэну становится даже смешно. конечно, причина в этом. как он посмел подумать о чем-то другом? что за невиданная глупость — допустить на мгновение мысль, что вэй усянь чувствует что-то, кроме вины? слова жгутся у цзян чэна на языке, словно острый перец, но он упрямо проглатывает их, раздирая себе глотку. потом, когда всё закончится, когда уже остывающее тело цзинь гуанъяо будет лежать в гробу, когда вэй усянь снова уйдёт, он позволит себе вспомнить ту злополучную ночь, когда они вдвоём бежали из сожжённого дотла юньмэна. как солдаты вэней обнажили свои мечи, наконец-то заметив одного из них. ливень, не прекращающийся ни на мгновение, смазывал черты лица вэй усяня, но его сложно было не узнать. наверное, цзян чэн должен был быть умнее. наверное, он должен был подумать о том, что пристань лотоса, где он окажется узником, как только отвлечёт солдат на себя, может восстановить, отстроить и собрать заново по кирпичикам только он. что орден юньмэн цзян может возглавить только один человек, и ему никак, ни при каких обстоятельствах нельзя умирать. что мать, чьё остывшее тело он видел своими глазами, им бы сейчас не гордилась. вместо этого цзян чэн думал: только не вэй усянь. пожалуйста, только не он. я не могу потерять ещё и его. понадобился не один год, чтобы цзян чэн понял, насколько это было по-детски наивно. он потерял клан, потерял родителей, потерял сестру, потерял и вэй усяня тоже — и, как будто назло, ничего не изменилось. цзян чэн продолжил жить. лотосы не перестали цвести. небо не рухнуло на землю. так был ли хоть какой-нибудь смысл в том, чтобы пытаться кого-то спасти? цзян чэн не знает ответа. зато цзян чэн знает, что, каким бы этот ответ ни был, будь у него возможность вернуться в прошлое — он поступил бы точно так же. цзян чэн знает, что он бы снова и снова шёл ради вэй усяня на верную смерть, не ожидая от него ни слова благодарности, потому что всё, что ему было нужно, — это чтобы он был рядом. как оказалось, того, что вэй усянь живой, для этого недостаточно. в конце концов, живой или мёртвый, он всё ещё вэй усянь. а вэй усянь всегда уходит. *** когда цзинь лину четырнадцать, ему приходится стать главой клана. конечно, большинство обязанностей за него пока что выполняют многочисленные советники, но теперь, если он приезжает в пристань лотоса, это уже не называется «я навещаю дядю». это называется «официальный визит к главе ордена юньмэн цзян». и вести себя цзинь лину нужно полагающе, не забывая о должных правилах приличия: отвешивать формальные поклоны, не капризничать и уж точно не кидаться дяде на шею после долгой разлуки. оказывается, быть главой клана очень сложно. — конечно, сложно, — соглашается цзян чэн. изо рта у него вырывается облачко пара: в юньмэне наконец-то наступила зима. — я ведь давно тебе говорил, что легко не будет. но ты обязательно справишься. цзинь лин тяжело вздыхает, взъерошивая носком сапога недавно выпавший снег, и признается: — сложнее всего с людьми. вечно на что-то намекают, как будто если скажешь прямо, то сразу же провалишься под землю. нельзя что ли поговорить по-человечески? — это часть взросления, — со смешком отвечает цзян чэн. — вырастешь — сам таким станешь. — а мне кажется, что иногда даже взрослым людям следует поговорить без всех этих недомолвок, ничего не утаивая. просто высказать всё, о чём они думают. цзян чэн удивлённо переводит на цзинь лина взгляд и прищуривается: — это ты к чему клонишь? — ни к чему, — цзинь лин неуклюже поправляет причёску, чтобы чем-то занять руки. — просто в голову пришло. красивый колокольчик, кстати. — колокольчик? цзинь лин указывает на пояс цзян чэна, к которому прикреплено два колокольчика. первый из них, украшенный изящно выгравированными лотосами, ему уже давно знаком: это личный колокольчик цзян чэна. второй же выглядит немного проще, и его цзинь лин видит впервые. впрочем, не сложно догадаться, кому он принадлежит. — да, колокольчик. но мне кажется, что он бы лучше сочетался с чёрным. — что за чушь, как он вообще может сочетаться… — цзян чэн останавливается на середине предложения, словно внезапно что-то осознав, и широко распахивает глаза. — ты! цзинь лин на всякий случай отступает на шаг назад. — дядя, не пойми неправильно. я просто думаю, что тебе нужно с ним поговорить, вот и всё. — ни с кем мне не нужно разговаривать, — огрызается цзян чэн. — и с каких это пор ты начал водить дружбу с вэй усянем? — а я и не начал, — немного оскорбленно отвечает цзинь лин. — я его, между прочим, терпеть не могу, если ты ещё не заметил. — замечательно. и почему я тогда, по-твоему, должен с ним поговорить? цзинь лин некоторое время хмурится, подбирая нужные слова. — потому что я его терпеть не могу, — наконец, раздражённо произносит он. вовремя осознав, что это ничего не объясняет, он уже тише добавляет: — я не могу, а ты почему-то можешь. должна же на это быть причина, верно? цзян чэн не знает, что ему ответить. если честно, он бы предпочёл в принципе ничего не отвечать. они так и стоят в этой неловкой тишине, пока кто-то из слуг не зовёт цзян чэна, чтобы сообщить о прибывшем госте. — гость? — цзян чэн сводит брови. — никто не предупреждал меня о визите. — я пойду, — внезапно срывается с места цзинь лин, уже обнажая меч из ножен. у цзян чэна сразу же появляется очень нехорошее предчувствие. — только не говори мне, что этот гость — это тот, о ком я думаю, — бросает он вслед цзинь лину. тот на мгновение останавливается, немного мешкается, потом вскакивает на меч и, уже стоя в воздухе, нервно на него оглядывается: — понятия не имею, о ком ты говоришь. пока! цзян чэн не успевает даже моргнуть, как цзинь лин взмывает в холодное зимнее небо и уносится прочь от пристани лотоса. ругаться на него сейчас уже бесполезно. цзян чэн очень медленно оборачивается и молится всем богам, в которых он давно не верит, чтобы за его спиной никого не было. чтобы за его спиной не было никого конкретного. как и всегда, небожители глухи к его мольбам. завернувшись в чёрный плащ с меховым воротником, перед ним стоит вэй усянь. он слегка опускает голову в подобии поклона, и цзян чэн морщится от того, как неправильно из его уст звучит слишком официозное: — глава цзян. больше всего на свете цзян чэну сейчас хочется накричать на цзинь лина, который всё это затеял. или ударить вэй усяня по лицу. он пока что ещё не определился. — с каких это пор ты стал таким вежливым? — сквозь зубы цедит он. вэй усянь вздыхает, но сразу же исправляется, произнося короткое: — цзян чэн. после этого он ничего не говорит, как будто внезапно забыл всё, что хотел сказать. — зачем ты пришёл? — наконец, спрашивает цзян чэн. — неужели наскучило шастаться где попало, и ты решил поразвлечься в юньмэне? у нас тут сейчас не очень весело, ты уж извиняй. цзян чэн ожидает, что вэй усянь рассмеётся или хотя бы хмыкнет в ответ на его издёвку. вэй усянь не делает ничего из этого. он вообще выглядит так, как будто не рад здесь находиться и серьёзно подумывает над тем, чтобы прямо сейчас сбежать. — я тут не ради того, чтобы веселиться, — помедлив, отвечает он. — вот как? так что же ты тогда здесь делаешь? судя по всему, у вэй усяня какая-то смертельная болезнь, потому что цзян чэн не может вспомнить последний раз, когда из него было настолько сложно вытянуть хоть слово. цзян чэн разворачивается, чтобы уйти, и бросает напоследок: — если ты так и собираешься стоять здесь и молчать, то лучше выметайся подобру-поздорову, иначе… — нам нужно поговорить. цзян чэн застывает на месте. — нам? — едко интересуется он, всё ещё стоя к вэй усяню спиной. он не признаётся себе в этом, но он не хочет — не может — видеть выражение его лица. — лично мне от тебя ничего не нужно. ты пришёл сюда, чтобы от меня что-то требовать? — ладно. давай по-другому, — вэй усянь звучит так устало, как будто он не спал несколько ночей, чтобы быстрее добраться до юньмэна. — я хочу с тобой поговорить. так лучше? так хуже, но цзян чэн не произносит этого вслух. через силу заставив себя развернуться, он насмешливо уточняет: — и о чём же ты хочешь со мной поговорить? разве не ты сказал, что нам нужно оставить всё в прошлом? или ты пришёл обсуждать сплетни от рыбаков и торговцев? — я пытался, — невпопад отвечает вэй усянь и сразу же объясняет: — ну, я не про сплетни от рыбаков и… короче, я имею в виду, что я пытался оставить всё в прошлом. но у меня не получается. я всё время об этом думаю. о том, что я сделал, и о том, что сделал ты. мне кажется, мы, ну… сказали друг другу не всю правду. то есть, я не имею в виду, что ты мне лжёшь или ещё что-то такое, не подумай, я- вэй усянь прерывается, чтобы перевести дыхание и закончить свой неловкий монолог: — я просто больше не хочу, чтобы между нами были недопонимания. цзян чэн какое-то время не находит слов, чтобы ему ответить. — цзян чэн? — осторожно зовёт вэй усянь. если бы цзян чэн не был так занят тем, что переваривает всё, что ему только что сказали, он бы даже немного позлорадствовал над тем, каким взволнованным вэй усянь выглядит. — цзян чэн, ну хотя бы пошли меня нормально. давай, ты это умеешь, я знаю. нужно всего лишь сказать: «вэй усянь, иди нахуй». это очень просто. можем вместе, на счёт три. как тебе идея? — давай поужинаем вместе, — внезапно выпаливает цзян чэн, удивляясь самому себе. вэй усянь из прошлого, услышав такое предложение, как минимум три раза пошутил бы про «это что, свидание?» и «ну, знаешь, мне нужно подумать. никак отбоя нет от поклонников и поклонниц». нынешний вэй усянь лишь очень кратко и ёмко произносит: — что? — ну, на улице холодно, а ты уже пришёл и… — сразу же начинает оправдываться цзян чэн. — не хватало ещё, чтобы мне нужно было с утра забирать отсюда твой окоченевший труп. с таким же успехом цзян чэн мог сказать: «не знаю, почему, но я всё ещё волнуюсь о тебе». («на самом деле знаю, почему, но никогда не произнесу этого вслух»). вэй усянь приходит в себя и слегка заторможенно кивает головой: — ладно. конечно. давай поужинаем вместе. почему бы и нет? в личных покоях цзян чэна, где им накрывают на стол, свежо от влажного зимнего ветра. вэй усянь немного ёжится от холода, плотнее заворачиваясь в свой плащ, и наигранно стучит зубами. цзян чэн захлопывает приоткрытые окна. первое время они почти не говорят: цзян чэн делает вид, что очень занят тем, что ковыряется в своей тарелке — аппетит пропал от нервов — а вэй усянь на самом деле ест, да ещё так, как будто до этого три дня не клал в рот даже рисового зёрнышка. — терпеть не могу зиму, — неожиданно заявляет вэй усянь, наконец-то всё прожевав. — всё такое унылое, что просто жуть. — да ладно. зима лучше лета. взгляд вэй усяня почему-то смягчается. он говорит непривычно тихо: — я помню, что ты ещё в детстве любил зиму больше. наверное, какие-то вещи не меняются, да? цзян чэн молча кивает. — это хорошо, — продолжает вэй усянь. — хорошо, что что-то остаётся прежним. жаль, что не всегда всё так, как в детстве. — нет смысла об этом жалеть, — возражает цзян чэн. — нельзя вернуться в прошлое. нужно просто жить дальше, вот и всё. потому что зима закончится, и лето обязательно наступит вновь. они оба понимают, что их разговор о погоде уже совсем не о погоде. вэй усянь грустно смеётся. — сколько же зим и лет я пропустил, — почти шёпотом произносит он. у цзян чэна щемит что-то в груди. — впереди гораздо больше, чем ты упустил. по-твоему, этого недостаточно? — какая разница, сколько зим и лет я ещё встречу, — вэй усянь невесело ухмыляется, — если не будет никого, кто смог бы полюбоваться ими вместе со мной. цзян чэн со звоном отставляет на стол чашку из дорогого фарфора. — не будет никого? ты это мне говоришь? считаешь, что имеешь на это право после того, как оставил меня? вэй усянь какое-то время молчит, играясь с красной лентой в своих волосах. — мне казалось, что я поступаю правильно, — наконец, произносит он. — что я делаю лучшее из того, что можно сделать. на самом деле я понятия не имел, что лучше. и до сих пор не знаю. а даже если бы знал — какой бы в этом был смысл? я уже не могу исправить своих ошибок. всё, что мне остаётся, — это не совершать новые. — поэтому ты здесь? — уточняет цзян чэн. — поэтому я здесь, — подтверждает вэй усянь. за окном неспешно падает пушистый белый снег. наверное, их чай уже давно остыл; нужно попросить слуг заварить новый. на поясе у цзян чэна теперь только один колокольчик. *** когда цзинь лину пятнадцать, вэй усянь возвращается в пристань лотоса. неловко переминается с ноги на ногу, стоя на самом краю причала, улыбается озадаченным лавочникам, которые уже успели его запомнить, и ждёт. не то чтобы он думал, что его выгонят, если он зайдёт без разрешения — просто ему кажется правильным получить чёткий ответ. услышать: «ты можешь вернуться». услышать: «я хочу, чтобы ты вернулся». цзян чэн, конечно, вряд ли скажет что-то подобное, но вэй усянь достаточно долго его знал, чтобы научиться читать по глазам. наверное, кто-то из обеспокоенных адептов уже сообщил цзян чэну о том, что он здесь. жители юньмэна — новые жители, жители, которых вэй усянь совсем не знает, не помнит, не понимает, и которые так же само не знают, не помнят и не понимают его — всё ещё относятся к нему с настороженностью. странно было бы ожидать чего-то другого. репутация вэй усяня хоть и стала немного лучше, но всё ещё далека от совершенства. десятки пар глаз ощупывают его, пытаясь решить, стоит ли впускать к себе в дом чужака. это слово неприятно горчит на языке — чужак. если бы кто-то сказал пятнадцатилетнему вэй усяню, что он когда-нибудь будет чужим, будет лишним там, где он вырос и где, как он считал, он должен провести всю свою жизнь — он бы просто-напросто рассмеялся. сейчас смеяться не очень хочется. вэй усянь прекрасно знает, что в этом виноват только он сам. он не раскаивается, не собирается отмаливать грехи, и если бы он вернулся в прошлое, то поступил бы точно так же. чувство вины не раздирает его изнутри — оно сидит, свернувшись в комочек, и своим весом немного придавливает его к земле. имеет ли он право сюда возвращаться? вэй усянь не знает, и, честно говоря, ему всё равно. не то чтобы его когда-нибудь сильно волновало, имеет ли он право поступать так, как он поступает. пусть лучше его посчитают наглым и невоспитанным — это уже ни для кого не в новинку — чем он будет скитаться по миру, безуспешно пытаясь найти свой дом. вэй усяню не нужно его находить. он уже знает, где он. дом — это там, где пахнет лотосами и жареной рыбой. там, где летом невыносимо жарко, настолько, что остаётся только наплевать на все дела и с разбегу прыгнуть в озеро. там, где он когда-то впервые взял в руки лук, ещё совсем несмело и даже немного нехотя, и впервые попал в цель. там, где можно было поплакать на чужом плече, а потом съесть самый вкусный в своей жизни суп — и никто бы тебя за это не осудил. там, где почти все, кто был ему дорог и кого он знал, уже давно мертвы. там, где его комната, даже спустя столько лет, осталась такой же, как и в детстве. там, где он не был слишком долго. там, где он может быть собой. там, где… цзян чэн недовольно вздыхает, оторванный от работы в самое неподходящее время, и скрещивает руки на груди. — ну, чего стоишь? — вместо приветствия произносит он. — заходи. когда цзинь лину пятнадцать, вэй усянь возвращается домой.