Не лезь!

Собрание только что закончилось, города уже вовсю покидали административное здание, лишь один стоял в зоне для курения. Хлопнула дверь и послышались шаги, владелец которых явно приближался к курящему порту. Город остановился и встал рядом с мужчиной. —Доброго вечера, давно хотел узнать, за что так ненавистно относишься к ЛГБТ? –Вильгельм зажёг сигарету, покосившись на курящего на нервах третью сигарету за день Рафаилу, считающего зону для курения уже как свою личную точку, чтоб переждать на ней весь свой осадок от гнева и тяжесть находиться в Москве. Вопрос у него возник от очередного конфликта Верфского с одним из городов. А если точнее Владимиром Приморским. В котором Рафаил Фёдорович позволял себе выражаться некорректно, привычным словом «пидорасы». —Я..? Ненавистно? Пхф, с чего ты взял? Мне похуй просто. Пусть живут как хотят.–Верфской даже не стал оборачиваться на него, продолжая делать затяжку за затяжкой —Тогда почему столь бурно реагируешь на них и столь бурно отрицаешь, что ты гей или би? М? –мужчина с ухмылкой глянул на Архангельск. —Чт-...ЧЕГО БЛЯТЬ?! С каких пор я блять гей или кто?! би? Пиздец! Пошёл нахуй! –Раф снова разразился негативом и криками. Но желания уходить не было, да и другого места для курения пока не обнаружилось, и «вообще это моя точка, пусть сам этот Лимон уходит». И с этой мыслью он просто отошёл от Вильгельма подальше. Лимон-прозвище, которое он дал Твангсте было для всех и самого Калиниграда странным. Никто не понимал откуда Верфской его взял. Но прозвища он любил. Подсос Петроковского, помёт Петровского, напыщенный богач. Но для немца прозвища были совсем безобидные. Такие как лимон и Виля. —Ещё и ухмыляться наглости хватает! –но прекращать свою речь о том какой Вильгельм бессовестный он не собирался. Твангсте засмеялся от столь бурной реакции, но ухмылка на лице осталась. Он подошел ближе и чуть наклонился, заглядывая в глаза порту. —Боишься, что все узнают правду? Завидуешь малышам? –накаляя обстановку продолжил мужчина. Факт того, что на него ещё не злятся и спокойно подходят к нему ближе, то ли пугал, то ли удивлял, то ли раздражал Архангельска. И по лицу его шок в смещении с гневом были очевидны. —Какую нахуй правду?! Ты что несёшь вообще, на солях блять сидишь что ли? Или...или блять на кислоте какой?! Отойди блять! –сам пытался куда-то отойти, а отступать кроме как к выходу некуда, глаза бегали, а речь иногда подрагивала. Он не понимал почему этот чёртов немец ещё не ушёл и совсем не боится злой город.—Никому я блять не завидую! Этой малышне блять?! Да тьфу! — Ох, да, на эмоциях «блять» мелькало у него часто. Архангельск с течением времен визуально совсем растерял умение говорить красиво, а от него ничего больше и не ждали. Он и стал тем, от кого ничего не ждут. В это время эмоции на лице Рафаила смешили и умиляли одновременно. Вильгем вложил новую сигарету в рот и предложил еще одну Рафу. Спокойно прослушав поток его криков, он продолжил, дабы его не перебил эмоциональный оппонент. —Правду, что ты гей, а если не гей, то би. И нет, я только курю. Малышам весело, и, кажется, они нравятся друг другу. Уверен, что не завидуешь? — Вильгельм с интересом следил за эмоциями северного, про себя отмечая каждое малейшее изменение —Да не гей я блять! С чего ты взял?! Марихуану куришь значит, вот тоже правда! — Он язвительно улыбнулся, старался задеть чем-нибудь холодный Калиниград. Перевернуть как Архангельску казалось ложные обвинения и также несправедливо обвинить Вилла в том, что он употребляет наркотики. —Да! Я уверен, что не завидую, пусть делают что хотят! Мне...кх-кх, — раскричался он до того, что аж начал кашлять и пришлось стать чуть потише, — мне всё равно!!! Засунь свои сигареты себе В ЖОПУ, понял?! — Как он ещё не сорвал голос оставалось загадкой. Прокричавшись, он взял передышку, на новую сигарету из собственно кармана, судорожно делая глубокие затяжки, иногда закашливаясь. Услышав кашель мужчины, немец пожалел, что не взял с собой воды, и дабы не раздражать болезненное горло Верфского, решил прекратить бессмысленный спор: —Чш-ш прости, что завел разговор на больную тему, не хотел тебя обидеть–пожав плечами,он закурил —Да пошёл ты...кх. Ещё затыкать меня будешь.–Как обычно с недовольным лицом разглядывает все объекты в помещении, и за его пределами, лишь бы Калиниград не мозолил глаза. —Ты столь обижен и озлоблен на мир только из-за того, что у тебя забрали звание главного порта? –Лицо мужчины сделалось серьезным, он рассматривал стоящего напротив, отмечая про себя каждую эмоцию. —Не твоё дело блять. Не озлоблен я на мир блять, а только на ёбанную власть, чтоб они все передохли, ёбанный московский с помётом Петровского, чтоб их революцией свергли. То что он не обижен на весь мир-ложь очевидная. И меньше всего он хотел, чтоб это кто-то понял и пытался копаться в нём, стараясь найти проблему, страх сближения с кем-то был колоссальным. То ли от страха предательства, то ли от от боязни самого себя. Теперь уже Калининград не мозолил ему глаза, а просто пугал тем, что узнает слишком много, не хочет смотреть в глаза, потому что они слишком много говорят о нём. —Знаешь в чем наша разница? У тебя забрали лишь право главного порта, а меня сломали и присоединили к ненавистному государству. Но твоё было 2 века назад, а моё присоединение только в прошлом. Я смирился с этим и стараюсь улучшить жизнь своих людей и только о них я думаю. А ты не можешь отпустить прошлое. Почему? Может перестать сохранять нейтралитет и стать такой же озлобленной сукой как ты? М? Что скажешь? — Без какой-либо злости, грусти, абсолютно спокойно немец рассказывал кратко часть того, что ему пришлось пережить. Программа остепнения Архангельска начала свой путь. Действительно верными словами Вильгельма, Рафаила будто парализовало, что тот даже вздрогнув, выронил сигарету, и казалось вообще перестал дышать от потока мыслей в голове. И только через пару минут после ответа, он вернулся к своему недовольному лицу. Но что-то в нём было не так. Будто наигранное? Не настоящее? Отражался какой-то непонятный страх, а может даже желание действительно в чем-то разобраться. Вильгельм всматривался в лицо мужчины, пытаясь найти ответ. Он вздохнул и покачал головой —Нам может не нравиться власть и положение вещей, но мы не можем сейчас на это повлиять, так не проще ли смириться и жить для себя и своих жителей? Архангельск выдержал небольшую паузу, чтоб угомонить свои размыслия и продолжить говорить: —...мне жаль что так вышло с тобой, Вильгельм. Мне… всё равно что ты будешь делать сейчас. И не лезь в то что делаю я, ясно? –голос не звучал угрожающе, не звучал даже так как звучит обычно, грубо. Он был осмысленный. В глубине души Калиниград затронул его желание что-то исправить. Кто знает, может он всё же повлияет на обиженного ангела. Но Архангельск сейчас вряд ли покажет, что кто-то затронул его слабости. А Вильгем видел, он знал, что нашел ту точку, ту боль, но не испытывал удовольствия от этого. Услышав слова порта он ухмыльнулся, не саркастически, а слегка по-доброму. —Спасибо, но не стоит сожалений. Нельзя повернуть время вспять, поэтому приходится приспосабливаться. Знаешь в чем ещё самое главное различие? У тебя остались твои люди. А мои сначала умерли, а потом оставшихся депортировали. Я не лезу в твоё дело. Но таким отношением ко всем ты только отталкиваешь всех. Владимир явно хотел и хочет общаться с тобой, но ты постоянно огрызаешься и злишься. Так хочешь остаться один? С Мурманском, который найдет себе друзей, любовь и не сможет больше столько быть с тобой? Мы одни, но если со мной никто не хочет взаимодействовать из-за прошлого, то у тебя есть все возможности быть с кем-то. Ты всё ещё очень важный город и всё ещё есть те, кто хотят узнать тебя и хотят общаться с тобой. Так ли ты хочешь всех отвергать? М? Настолько зол на мир, что лучше быть одному? — Вильгельм больше не ухмылялся. Он смотрел на мужчину, упорно пытающегося казаться всё таким же злым. Рафаил будто понимал, что его видят насквозь в нём копаются и копаются жутко успешно и глубоко, это пугало, лицо невольно приобрело вид ужаса. Он боялся, что его слабости найдут и начнут копаться, а после разворошат все его страхи, комплексы и самые сокровенные мысли, которые даже он сам в себе принять не может. «прекрати… прекрати… ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ КОПАТЬСЯ ВО МНЕ! НЕ ЛЕЗЬ КО МНЕ В ГОЛОВУ, ЧЁРТОВ НЕМЕЦ! ПЕРЕСТАНЬ КОПАТЬ МЕНЯ!» В своей голове он просто кричал, кричал от напирающего страха. Руки начали трястись, и северный попытался убрать их в карманы, чтоб это было не так заметно. Да, стало очевидно, что Вильгельм нашёл эту глубокую рану и надавил на неё. Затронул, что он боится остаться один, но всех отвергает, затронул, что он плюётся желчью во всех, затронул многие его страхи, будто читал мысли, самые глубокие, залез покуда глубже некуда. Невероятно. Не менее его шокировало, что его считают важным. ЕГО назвали важным. Больше всех остальных он ненавидит именно себя. Он сам не считает себя чем-то важным и нужным. Это не могло не ставить в ступор. —Заткнись… Закрой рот, слышишь? Я… я сам разберусь… слышишь?! Я… сам! М-могу разобраться! Без тебя! — голос дрожал, звучал так неуверенно, что наверное никто ещё его таким не слышал. Он отвернул лицо, будто бы это скрыло как он сейчас был напуган. Вильгельм видел страх Верфского, но не подавал виду. Он тоже засунул руки в карман и продолжил смотреть на мужчину: —Хотел бы я тебе поверить. Но… Нет. Ты не сможешь. Посмотри правде в глаза. Ты не можешь. Захотел бы, уже что-нибудь изменил. Но ты настолько укоренился в мысли, что ты больше не главный порт, а значит больше не нужен, что считаешь, что все мыслят так же. Ты своему сыну тоже всегда показываешь себя такого или он видит только тот порт? Почему ты считаешь, что лишь одно громкое звание делает тебя важным? Без него ты никто? Без этого звания у тебя забрали порт? Людей? Ты умер? Без этого звания через тебя перестали проходить корабли с экспортом и импортом? Без этого звания у тебе перестал развиваться туризм и тобой перестали интересоваться? Почему ты дал так много значения каким-то словам, даже не написанным на бумагах? Вильгем дотронулся до плеча ангела, считавшего себя давно упавшим. Арх вздрогнул и рефлекторно вытащил руки, как только до него дотронулись. Будто уже был готов защищаться. Дрожь начала пробивать, ноги подкашивались, но он всё ещё пытался сохранять твёрдый вид, хотя хотелось просто зарыдать. Рыдать долго, с криками, он устал от самого себя и своего самокопания, но так погряз в этом, что начал сходить с ума. Боже, почему этот чёртов немец понял всё так тонко… Как?.. В ушах Рафаила звенело, чем больше Вильгельм говорил, тем хуже становилось погрязшему в комплексах сознания Архангельска. Почему? Почему Твангсте считает, что он какой-то особенный? Он не мог этого понять, перед ним резали правду, а он не мог понять почему его считают чем-то стоящим. —Посмотри на меня.– Серьёзным тоном приказал Калининград. Серьёзный тон также нехило напугал Рафа, если он обернётся, его глаза уже на грани слёз сказали бы ВСЁ. Он бы больше не выдержал. Он не хотел оборачиваться и чтоб кто-то снова увидел его слабость. Твангсте ждал. —Сейчас же.- Голос был всё таким же серьезным и властным.- Посмотри и скажи мне, кто ты. Покажи мне себя. Не того, которого сейчас являешь всем, а настоящего. Того Рафаила, которого оставил в 18 веке.– продолжил мужчина, морально подталкивая Верфского, находившегося на грани. Павший ангел долго отказывался повернуться, он давно не ощущал себя таким слабым перед кем-то. И вот. Последние слова добили его окончательно. Твангсте понял, что весь его мерзкий образ-маска. Слетевшая вдребезги. Он насильно повернулся к Вильгельму, и моментально по лицу потекли реки из слёз. Он дал слабину себе, это именно то что ему было необходимо. Его дрожь усилилась, а после последовал всхлип. Он опустил голову, снова почувствовав стыд за свою слабину, ведь просто так его комплексы никуда не денутся. Да, помощь и правда была жестокая, но только так можно было достучаться до забившего себя в угол Архангельска. Только разбив его маску и доведя до слёз до него можно было пробиться и заставить наконец что-то делать, а не заливать свои проблемы ещё большей ненавистью. Вильгем сохранял спокойное выражение лица, даже несмотря на то, что эмоции Верфского стали для него неожиданностью. Он видел, как рушится маска порта, как рушится он сам. Вильгельм не хотел уходить от ответа и прекрасно понимал, что сам виноват в этом. Но Верфской должен всё понять, дабы не остаться одному, как он… А если для этого нужно сломать маску, то Твангсте поможет. Даже если эта помощь потом выльется в ненависть к нему. Вильгельму не привыкать. Немец опустил руку и отступил, давая ангелу больше личного пространства, но зрительный контакт не прерывал. Он был спокоен: спокойное выражение лица, прямая спина, серьезный взгляд, направленный прямо в лазурные глаза напротив. Он всем видом показывал, что состояние Рафаила никак не поменяло мнение немца о нем. Рафаилу же в глаза немцу посмотреть было стыдно и страшно. Глаза блестели от потока слёз. Он чувствовал и видел как серьёзна личность напротив него, личность которая разбила его маску и так запросто поняла всё то что творится с Верфским. Непрерывный взгляд на него напрягал, заставлял дрожать и ломаться ещё сильнее. —Это почти то, что я ожидал увидеть. Ты прекрасен. Прекрасен в своих реальных эмоциях. Не наигранных, не вымученных. А реальных. –Вильгем достал сигареты и протянул раскрытую пачку мужчине напротив, сохраняя всё то же спокойствие —Прекрати… Прекрати, нет, здесь нет ничего прекрасного. Я убил в себе всё прекрасное, во мне нет ничего, хватит.–всхлипывая начал возражать Рафаил. Хотя скорее он просто так сомневался в себе, что просто не мог принять иного мнения кроме того, что он ничтожен и отвратителен. Немного перебивая Архангельск, Калининград продолжил: —"Сломлен. Ненужен. Ненавижу». Ты так думал до этого, а сейчас эти слова звучат в твоей голове словно колокола. Я прав? Ты считаешь, что не достоит этого мира.– Вильгельм закурил и поднес зажигалку к сигарете Рафаила, помогая тому закурить. Вилл снова был абсолютно прав, его слова звучали будто колокола, самые громкие в жизни Архангельска, оглушали. Громче гремело лишь известие о том, что больше звания главного порта принадлежит не ему. Твангсте был чертовски прав и читал его как открытую книгу. Раф в последний момент сжал сигарету в тонких, бледных пальцах снова, но в рот её пока брать не спешил, слишком сильно он захлёбвался в слезах, чтоб сейчас курить. На лице немца появилась мягкая улыбка, он перешёл на шепот: —Пытаешься показать всем, как ненавидишь Михаила и Александра, чтобы никто не понял, что больше всего на свете ненавидишь себя? —М-может и так. Тебе то какое дело до этого. Почему… почему ты пытаешься копаться во мне, блять… чёрт бы тебя побрал.– он попытался вернуться в свою привычную манеру, дабы оттолкнуть немца, чтобы тот, всё же разозлившись, прекратил. Но этого так и не произошло. А выйти весь в слезах он просто не мог. —я знаю. Всё знаю.— голос немца вернулся в норму, но улыбка осталась.— А знаешь почему? Потому что сам жил с этим. И… Живу? — Вильгельм хмыкнул. Он впервые признавался кому-то в этом. —Моя бывшая страна начала две мировые, которые обе и проиграла. И в ходе последней мне был нанесен самый сильный урон за всю мою жизнь. И самый большой в том, что я теперь здесь. Я принадлежу России. Именно принадлежу. Я приз. Вильгем говорил спокойно, будто рассказывал обычную историю, но в груди сердце сжималось от боли —В 46 я верил, что не всё так плохо. Да, мы проиграли и я принадлежу другой стране, но у меня были мои жители, советские власти пытаются комфортно ввести моих немцев в жизнь России, мои друзья и любовь всё ещё со мной. Но… Знаешь, что произошло? В том же году всех немцев депортировали и заменили на русских, друзья отвернулись, так как я начал представлять для них угрозу, а любимый бросил, со словами, что ему будет сложнее мне доверять и наши отношения никогда не станут прежними. Вот тогда всё стало ужасно. Тогда же меня разносили по кусочкам для реставрации других городов. Больше всего для Ленинграда.– Вильгем закурил новую сигарету и сжал руки. По взгляду Рафаила было видно, что он действительно заинтересован в том что сейчас говорил Калининград. Казалось бы… такой непреступный и холодный город, и признаётся сейчас самому хамскому коим он сам себя считает и ничтожному городу в таких сокровенных вещах. И почему-то от этих спокойных рассказов о таких кошмарных вещах Верфской видел, что именно это и могло делать больно Вильгельму. —Я знаю какого это ненавидеть себя больше, чем что-либо на земле.- Твангсте продолжал.- Я вел себя так же. Огрызался, не давал никому увидеть мои настоящие чувства. Но в какой-то момент понял, что это ни к чему не приведет. И вот. Я сам пришел к нейтралитету и к тому, что я важен. Если не для России, так для своих жителей. –Вильгем подошёл ближе к столь похожему на него в прошлом городу. Как только он начал подходить снова, Рафаил больше не пугался, он смирно стоял на месте. В какой-то момент он начал даже уважать его. Архангельск от собственно потока мыслей, постепенно прекращал плакать, оставались лишь мокрые следы от слёз. —Так скажи мне наконец. Почему. ТЫ, город, который важен для России, для своего ребенка, для своих жителей, продолжаешь самоуничтожать себя, лишь из-за того, что ты потерял всего лишь, — в голосе немца начали проскальзывать нотки гнева, — звание главного порта России. Ты не терял свою страну, своих жителей, своих друзей и любовь, свою крепость и центр, с которого начался ты сам. Почему ты продолжаешь отталкивать всех, когда города сами к тебе тянутся. Почему? На последних фразах гнев немца стал явным. Вильгельм впервые за время разговора отошёл от города и встал боком к нему, смотря на природу, стараясь привести свои чувства в покой. Пока Твангсте успокаивался, у Рафаила было достаточно времени, чтоб обдумать хотя бы часть того, что поведал ему немец. Его пугало то что произошло с Виллом и даже стало невероятно стыдно от того, что его проблемы вполне решаемы в сравнении с тем, что пришлось пережить Калининграду. Пугало, как они в своей реакции были похожи. Архангельск понимал почему немец разозлился и не мог его винить в своих эмоциях, признаться, был даже рад, что кто-то ему доверился… Это было правда удивительно для него, ведь он сам сделал так, чтоб никто ему не доверял более. Через несколько минут Твангсте спокойно продолжил: —Прекрати ненавидеть себя. Прекрати жалеть. Ты практически ничего не потерял из-за того, что появился Александр. Не можешь сделать это? Хорошо. Прекрати отталкивать от себя города. Того же Владимира. Хоть это ты можешь сделать? Одиночество тебе не понравится, поверь мне. Та ещё горькая штука —…почему ты считаешь, что я кому-то важен? Я сам всё разрушил… горожане активно покидают город, столица думает о том как меня сжить, чтоб я больше не трепал нервы, ну… может насчёт детей ты прав, но в первую очередь я потерял самого себя, с появлением петровск-… Александра. От собственной обиды. Не так просто заставить себя резко стать другим. Я сам не помню себя действительно счастливым и не сожранным заживо своими мыслями и разочарованиями…– Наверное сейчас он признавался больше себе, чем Калиниграду. Признавал в чём действительно проблема. Вильгельм не ответил на слёзы Архангельска в начале, но уж точно не забыл о его словах. —…ты сказал, что в тебе нет ничего прекрасного. Но я не согласен. Наоборот. Я вижу старинный порт, который всё ещё имеет большое значение для своей страны. Прекрасный город, который просто загнал себя, который запутался. Сейчас я влез не в свое дело, разбил твою маску. Я сделал это всё ради того, чтобы ты не оказался на моем месте. Ты слишком опасно близок к моему положению. Близок к тому, когда от тебя всё отвернулись и ты не можешь найти поддержки и доброго взгляда хотя бы в одном городе. Ты даже представить себе не можешь, каково это.– Вильгем провел рукой по белым как снег волосам.— Ответь мне. Почему ты считаешь, что ты не важен для своей страны? Почему город, через который проходит импорт и экспорт, и который является крупнейшим центром лесообрабатывающей и лесохимической промышленности является ненужным? Как ты пришел к такой мысли? Только из-за того, что когда-то у тебя не получилось вернуть звание? Интересно. Но скажи мне на милость, почему тогда ты не ненавидишь своих детей? Того же Мурманска, который забрал у тебя звание самого северного порта страны? Ты озлобился с начала на Александра, а потом на весь мир, но при этом не замечал всей жизни вокруг. Слова Калиниграда навязчиво растапливали сердце Северного и смущали. Он давно не слышал столько приятного о себе, чего-то хорошего. Даже от самого себя он не мог услышать что-то кроме «ничтожество». А услышать это от кого-то другого было совсем удивительно. И это точно была не лесть, после такого откровенного разговора по-другому казаться и не могло. Его маску разбили, докопали душу до слёз и заставили улыбнуться искренне. Это уже точно не лесть. Вильгельм заставил Рафаила поверить в свою нужность. В свою важность. Конечно, он ещё не совсем в этом уверен. Но это невероятно толкало его. И как же красиво говорил об этом Твангсте… будто и не об Архангельском совсем. Отвык он слышать такое о себе. Он действительно задумался над тем что он может что-то сделать и пора бы отпускать прошлые обиды. Конечно любви к власти у него от этого не появится, но может тогда он перестанет плевать во всех желчью. Перестанет быть обиженным на весь мир. Архангельский выдержал паузу: —…но хочу признать… ты заставил меня задуматься, Лимоша.–как-то нервно усмехнулся ангел, улыбнувшись немцу. Искренне. Как ещё никто не видел уже давно. Он чувствовал себя до ужаса глупо, ведь свести ситуацию в другое русло не выходило сделать незаметно. —Не ожидал, что я буду тем, кто получит твою улыбку впервые за долгое время. Она прекрасна. Постарайся чаще показывать ее другим, и, возможно, тебе гораздо легче будет кого-то найти.–Твангсте усмехнулся. -по-крайней мере… я попробую. Но не обольщайтесь, господин.–и снова он усмехнулся, совсем не время для шуток, совсем неуместное. Но почему-то именно от этого становилось легче. —неужели вы вспомнили о правильных манерах? Я поражен.–с сарказмом, шутливо прокомментировал Вильгельм. Рафаил будто снова на момент ощутил себя тем кем он является, а не тем кого он пытается всем показать, лишь бы его замученную душу не открыли. Но вот чудо… тот, от кого все отвернулись, тот, кто участвовал в действительно жестокой войне, тот, кто может ужасно жестоким, чье прошлое на первое взгляд выставляет его монстром. Именно он открыл в Архангельске то что он скрывал столько лет. Ангел подошёл к немцу ещё ближе, прикоснувшись к его руке, положив голову ему на плечо. Не умел он благодарить, извиняться и прощать словами. Зато тактильно у него отлично получалось. И этот жест был немым и очевидным «спасибо». Ведь сейчас он был действительно благодарен этому холодному городу. Вильгельму Твангсте. Вильгем не отодвинулся. Он остался стоять со столь же ровной спиной, выражая молчаливую поддержку. И наконец Рафаил смог сделать затяжку, уже догорающей сигаретой, что всё это время бесцельно моталась в руках порта. Сейчас он чувствовал, будто отпустил всё произошедшее таким жестоким способом, что совершал такие рискованные действия, забыв о любых границах и личном пространстве. Конечно, за раз его мысли никуда не исчезнут, но чёртов немец заставил русского ангела задуматься и придал ему сил бороться с самим собой. С лица не сползала улыбка. Вильгельм снова переместил взгляд на природу. Он невольно вспомнил прошлое, то как появился, как объединялся с близлежащими поселениями. Как обрастал мощью и значимостью, как был столицей. То, как полюбил и то, как в один момент всё потерял. В ушах звенело пресловутое «Навсегда». —не смей оставаться один.- голос Твангсте был спокойным, но тихим, словно воспоминания забирали весь бурный настрой.- Ты знаешь, кто такой Рафаил? Уверен, знаешь. Архангел. Второй в пантеоне главных ангелов. Покровитель медицины и путешествий. Удивительно, правда? Ты архангел, Раф, не демон, не ничтожество. Ты главный. Так почему ты выставляешь себя падшим ангелом? почему даешь всем право считать, что ты слабый? Вытащив руки из карманов, Вильгельм облокотился об перила —Постарайся услышать меня, Господин Рафаил Верфской. Постарайся не отвергать хотя бы Владимира. Это удобно, когда все думают, что ты жестокий, жесткий, неприступный и самодостаточный. Удобно, потому что боятся что-либо сделать тебе, да и не хотят. Но от этого одиночество не становится легче и раны быстрее не заживают. Вильгельм опустил голову и стал разглядывать руки, словно видел на них свою кровь, свои разбитые костяшки, словно доказательство того, что он всё ещё может чувствовать Заметив как мужчина смотрит на свои руки, Раф почему-то сразу понял что он в них видел. Хотя и не был уверен в своих предположениях. Он подошёл близко к Калининграду снова, совсем не стеснялся общаться на языке прикосновений. Это был его язык, которым он хорошо владел и именно на нём выражал всё самое чувственное и искренние. Слова были не для него. Мягко положив свою бледную тонкую руку, которая, как и ожидалась, была холодной, на левую конечность Калиниграда, Рафаил попытался таким образом оказать молчаливую поддержку Твангсте. И поделиться тем теплом, что у него ещё осталось, в ответ на его помощь. Из искренних чувств. На момент между мужчинами повисла тишина. Но оборвать её решил Рафаил: —ты… очень красиво говоришь. Знаешь, не будь этого разговора, я бы подумал, что это просто пустая лесть, но… сейчас так не кажется. Хочу признать… ты заставил меня задуматься. И ещё думаю ты тоже не меньше заслуживаешь любви к себе.– Верфского несло на откровения. Потом он будет долго мысленно себя корить за то что доверил все свои мысли на эмоциях, но это будет потом. —А кто сказал, что я не люблю себя? — Вильгем не врал, он любил себя, он знал чувство собственного достоинства, но иногда ненависть возвращалась и перчатки становились не аксессуаром, а необходимостью. Вильгем был искренне благодарен Рафаилу за молчаливую попытку поддержки. Давно о нем кто-то хоть как-то пытался заботиться Немец всё ещё не отрывал взгляда от рук. Он медленно проводил пальцами по костяшкам, будто проверяя, действительно ли они чисты. Не сводя глаз с рук демона, ангел положил поверх его второй руки свою правую. Выдохнув, он снова заговорил: –не думай, что ты тут один такой умный и проницательный. Как-будто я поверю тебе, что прошлое иногда не настигает тебя как болезненные воспоминания…– Говорил он это совершенно без осуждения. Спокойно, даже с какой-то теплотой.– Может… и тебя не до конца поняли…? Знаешь, может и у тебя не всё потеряно? Чёрная полоса… она не вечная, Вилл. Думаю и ты в чём-то найдёшь счастье. И с чего вдруг именно Раф заговорил о таких вещах… наверное, на него оказали действительно сильное влияние. Повисло комфортное молчание, и ни единой капли неловкости Ситуация становилась всё более спокойной. Они давали друг-другу время немного отдохнуть от диалога и подумать наедине с собой. И вот серьёзность ситуации совсем пошла на спад, как только Архангельск снова оборвал мирную тишину. -…у меня пачка кончилась…не одолжишь одну сигарету, м? Вилл.– нарушать тишину в перемешку с шумом улицы не хотелось, поэтому совсем тихая речь Рафа практически не мешала, скорее приятно сливалась со всей атмосферой. В его голосе не было язвительности, лишь дружеская теплота. Вильгельм взглянул, и улыбнулся в ответ. Он протянул сигарету и помог прикурить, а после спрятал руки в карманы брюк. Мужчина усмехнулся. —не думал, что формы моего имени будут звучать страннее, чем моё прозвище.– Немец засмеялся. Он постарался если не незаметно, то мягко перевести тему, вместе с Рафаилом сбавляя обороты её серьёзности.— А если серьезно, то почему лимон? — Твангсте повернул голову, в ожидании ответа. Это волновало не только его, но и всех кто хоть раз слышал как обращается Архангельск к Калининграду. –пхф… нашёл о чём сейчас подумать.– Смех мужчины заразил Архангельского, и тот тоже негромко посмеивался. Как-то машинально он отметил, что смех у Вильгельма был очень приятный и красивый.— Вот ведь, докопался всё-таки. Не смей спрашивать откуда я знаю, но… одна из форм твоего имени… это Лимоша… и я шутки ради исковеркал это до Лимона.– Ангел в ответ повернул голову, снова встретившись взглядом с Твангсте. И пока он не смотрел на свои руки, ощущения лёгких поглаживаний Рафаила по ним были ощутимы. Да, уж больно тактильный ангел. Прикосновения вместо тысячи слов. Вильгем чувствовал молчаливую поддержку, выраженную лёгкими поглаживаниями, и поэтому немного погладил большими пальцами Рафа, тем самым выражая ответную поддержку. Лим посмотрел на их руки и в его груди потеплело. А после он услышал объяснение своего прозвища, что и вызвало новую волну смеха. —Хорошо, я просто сделаю вид, что ты по уши влюблен в меня и искал сначала значение моего имени, а потом совместимость. –Твангсте хмыкнул и посмотрел на солнце, уже садящееся за горизонт. –вхаха, что? Не обольщайся, ещё чего. Просто мне нравится тебя подъебывать вещами, которые ты не понимаешь.– Злиться не было смысла, он лишь ухмыльнулся, стараясь сдержать смех.– М-м… думает, что перевёл тему, и я об этом забыл. Тц-тц-тц.–с несерьёзным упрёком добавил Рафаил. —ладно, если хочешь, можешь спросить что угодно из моего прошлого, раз я так сильно залез к тебе в душу. Месть должна быть сладкой, не правда ли? –ой… да ну тебя, чертила немецкая. Мстить ещё тебе. Если ты искренне захочешь поделиться чем-то, то мне конечно же интересно. Но ворошить то, что для тебя больно… в такой атмосфере мне совсем не хочется… Да, этот момент был просто прекрасен. Сейчас он чувствовал себя и правда радостно. Он боялся, что его душу раскопают и поймут все его слабости. Но на удивление самого Архангельск именно это сейчас сделало его счастливым. Может быть он и правда займётся продвижением, а не самобичеванием.