Третий справа сверху.

Привет, мы не виделись уже долгое время. И я хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Я знаю, что ты расспрашиваешь моих знакомых, моих коллег обо мне. Не нужно. Мне стало лучше и я не хочу, чтобы ты портила мою жизнь своим вторжением в неё. Мы не умеем любить друг друга. Можем лишь причинять боль. Душевную, физическую — любую. Знаешь же, что мы специалисты в этом. Причинять боль каждый раз, когда видимся. Каждый раз, когда снова начинаем отношения. Это ненормально, и я не хочу страдать в очередной раз. Мы — словно два одинаковых полюса магнита — только отталкиваемся друг от друга, всякий раз, когда пытаемся быть вместе. Ты многое значила для меня — тогда, в одиннадцатом классе, когда я был на грани нервного срыва: родители разводились и ссорились из-за того, что не могли определить — где же буду жить я. Им было абсолютно плевать на то, где я буду. Им просто хотелось вылить всю грязь, всю боль, что накопилась в их душах за столь продолжительный срок – двадцать лет, срываясь друг на друга. Постоянно ругаясь и крича, они не понимали, каким невыносимым страданиям они подвергали меня. Одиннадцатый класс — а значит ЕГЭ, выбор университета, учителя, пытающиеся всю злость выплеснуть на своих учеников, говоря, что мы — бездарности, что мы ничего не сдадим. Называя нас дураками и одновременно давая нам огромное количество материала — который мы, дети, спящие по три часа в день, лишь на выходных четыре-пять, в таком состоянии точно усвоить не могли. Я не выдерживал. Я помню точно: двадцать шестое ноября. День, когда я впервые порезал себя. Грустные песни уже не могли заглушить мою боль, да и сигареты не были в состоянии успокоить мои нервы. Я знал, что это ужасно, знал, что если начну — остановиться не смогу. Я подождал, пока родители уйдут на балкон, чтобы в очередной раз "не ругаться при ребёнке". Как будто находясь в почти соседней комнате, я не услышу их разъярённых криков, которые часто слышно и с первого этажа. Какие наивные. Я был истощён морально и до одиннадцатого класса. Пока все одноклассники делали вид, будто у них развивается депрессия — ходили с убитыми лицами, постоянно жалуясь, что им ничего не хочется: ни спать, ни есть, ни жить. Пока они ради внимания притворялись, будто им плохо, я на полном серьёзе ощущал всё это. Только даже когда мне хотелось естьпитьспать, я просто не мог себя заставить сделать это. Я мог лежать в постели в течение семнадцати часов, пялясь в одну точку — не в силах встать и банально умыть лицо. Только вот я не делал постную мину в школе, чтобы все вдруг поняли, что мне плохо. Нет. Я не хотел, чтобы кто-то знал об этом. Я натягивал улыбку каждый раз перед походом в школу. Каждый раз я рассказывал глупые шутки друзьям, иногда, подкалывал их. И никто не знал, как я страдаю каждый раз, когда прихожу домой. А скрывал я всё это из-за моей матери. Прошло уже несколько лет, как её нет в моей жизни. Я не знаю, как она живёт сейчас, и знать не желаю. Она никогда не поддерживала меня, никогда не старалась сделать мою жизнь лучше. И когда я, подавленный, уставший от такого своего состояния, подошёл к ней и сказал, что мне больно, что мне так плохо морально, она просто рассмеялась. Сказала, что я всё придумываю, и, что у меня просто слишком много свободного времени, раз я трачу его на это. С отцом я тоже уже не общаюсь. Иногда, он, надеясь улучшить свои отношения, отправляет мне деньги на карту, пишет, желая узнать, как мои дела. Я благодарю его за деньги и кратко отвечаю на все его расспросы о моей жизни. Да, всё хорошо, спасибо за деньги. Передавай привет своим детям. Надеюсь, ты даришь им больше любви, чем мне когда-то. Последние два предложения я хочу отправить, но не решаюсь. Никогда. Вернусь к двадцать шестому ноября. Они вышли на балкон и я достал лезвие. Лезвие, купленное мною за пару часов до прихода домой. Первый порез. Второй. Третий. Думаю, тебе не очень приятно будет читать про это, ведь именно ты пыталась помочь мне с этим ужасом. Скажу лишь, что, испытавая физическую боль, я чувствовал, что моральная немного проходит. Каждый раз, когда они выходили на балкон я доставал лезвие. В один из школьных дней я получил сообщение от своих родителей, которое очень плохо повлияло на меня: настолько, что я вышел в туалет во время урока и собирался делать порезы там. Они в очередной раз ссорились, и мать в порыве гнева написала мне ужасное сообщение. Она назвала меня "выродком, похожим на своего папашу". Написала, что "раз я такой же, как он, мне стоит жить с ним". О, как она извинялась, когда я вернулся. Как она рыдала, стоя на коленях и вымаливая у меня прощение за свои слова. Для таких ситуаций есть поговорка: "слово не воробей, вылетит — не поймаешь". Лишь для того, чтобы она отстала от меня, я принял её извинения и заперся в комнате. Зная, что никогда не прощу её за такие слова. Теперь, каждый раз видя её, разговаривая с ней, в своей голове появлялось то её сообщение. "Ты — выродок." В школьном туалете, после нескольких порезов мне стало легче. Горькие мысли отошли в сторону. Я смотрел, как из ран сочится кровь. Увлёкся и не заметил, как стал издавать стоны. Стоны удовольствия, или боли — не знаю. Стоны услышала ты, и несмотря на то, что туалет был мужским зашла в него. Твоей первой реакцией был не крик ужаса от увиденного, и даже не сочувствие. Ты улыбалась. Просто стояла и улыбалась, смотря на то, как в школьном туалете у подоконника сидит мальчик и режет себе руки, вместо того, чтобы сидеть на уроке и впитывать в себя слова учителей, подобно губке. В моём случае грязной, потрёпанной временем губке для мытья посуды, которую уже для нужных целей не используют. И в мусор почему-то не выбрасывают. Вести меня к школьному врачу было опасно — увидев порезы, Ольга Алексеевна сразу же вызвала бы моего классного руководителя, а он, в свою очередь, позвонил бы моей матери, которую видеть я не хотел совсем. Поэтому, узнав в интернете, что же делают в таких случаях, ты оказала мне нужную помощь. Я поблагодарил тебя и ушёл, надеясь, что тебе хватит мозгов никому не говорить об этом. Общаться мы начали совершенно случайно, по-крайней мере, до определённого периода наших отношений я так считал. Мы постоянно сталкивались: школьные коридоры, мужской туалет, двор, куда я выходил, чтобы освежить свои мысли и послушать музыку. Туалет мы посещали по разным причинам: ты ходила туда, чтобы покурить, я, уже на постоянной основе, чтобы нанести себе раны. Каждый раз, сталкиваясь в туалете, улыбаясь и глядя на меня, ты обрабатывала порезы. Никогда не интересовалась, кто я и зачем это делаю. И сама о себе ничего не рассказывала. На улице ты молча присоединялась к моей прогулке. Со временем, мы начали слушать вместе мои песни, а потом ты стала включать свои. Так, мои депрессивные песни сменились на твои странно-весёлые, а порезы на руках — вновь на сигареты. Я считал, что встреча с тобой — это подарок судьбы. Старался способствовать как-либо улучшению наших отношений. Мне было всё равно, будешь ты моей девушкой, или же подругой — я просто хотел быть близок с тобой. Как оказалось позже, никаким подарком судьбы наше знакомство не было. Просто твои лживые уловки. Ты подстраивала наши столкновения в коридорах, караулила меня у дома, чтобы "случайно" встретить, и выжидала то время, в которое я отправлялся в школьный туалет. Узнал я всё это во время одной из наших ссор — не помню, какой именно — их было бесконечно много. Ты сказала мне об этом, потому что хотела ранить: сначала физически — пощёчиной, а потом морально — просто выплюнула мне эти гадкие слова в лицо. Так, расставаясь и вновь сходясь, мы продолжали наши отношения в течение года. Года, полного моральных унижений и физических страданий. Каждый раз я понимал всё лучше, что мы не умеем любить — только причиняем боль друг другу. При каждом нашем расставании ты называла меня грёбанным мазохистом, а после того, как уходила, я подтверждал твои слова, вырисовывая лезвием очередные кровавые картины на себе. Я касался багровых засосов на своей шее, что ты оставляла за несколько дней до наших ссор. Оставляла специально, чтобы я не забывал о тебе и страдал ещё больше. Я рыдал, обнимаясь с подоконником в своей комнате, в голове прокручивая твои слова о том, что я — неспособное к любви ничтожество. Мы возобновляли отношения — я расцветал, подобно цветку в прекрасный весенний день, я был счастлив, оставляя где-то далеко ужасные мысли, я был готов творить, жить. Мы расставались — я увядал, как тот же цветок, только уже в период губительной засухи. Ужасные мысли возвращались и я вновь продолжал себя резать. Сейчас, морально повзрослев, прокрутив моменты наших отношений уже сотни и тысячи раз, я понимаю, что наши отношения нельзя было назвать здоровыми. Просто никак. А ведь когда мы принимали решение об отношениях впервые, ты предупредила меня, что будет трудно, будет больно. Но я, влюблённый дурак, пропускал всё мимо ушей, думал, что преувеличиваешь. Но как же я ошибался. Ведь ты, скорее, преуменьшала. Постоянные ссоры, истерики, обвинения в изменах и измены с твоей стороны — всё это, наверное, даже меньшая часть того, что мне пришлось терпеть в наших отношениях. Почему я тогда просто не оставил тебя? Зачем постоянно возвращался? Неужели семнадцатилетний я не понимал, что это не любовь? Любовь не должна причинять такие муки. Хорошо, что сейчас я это понимаю. Ты была одновременно лекарством и ядом для меня: исцеляла меня, когда мы были вместе, а уходя, ранила всё больше, и больше, и больше... Но и хорошие моменты были в наших отношениях. Помнишь, ту зимнюю ночь, на чердаке одного из дворовых домов? Мы сидели у окна, накрывшись пледами, заранее принесёнными в это место, курили, слушая найтивыход и просто разговаривали. Я напевал: Привет, я не любить не умею. Зато легко причиню тебе боль... А ты смеялась и говорила, что скорее мне причинят боль, чем я кому-то. Думаю, так и было. Вначале. Ведь и я устраивал сцены ревности, и я выводил тебя из себя, указывая на твои недостатки во время ссор. "Недостатки", на самом деле, ими не были — ты просто постоянно накручивала себя и придумывала новые причины для своей ненависти к себе. А я этим пользовался — хотел сделать тебе больнее. Как и ты. В один момент ты просто не пришла на чердак — он стал постоянным местом наших встреч. Именно он был свидетелем всех ссор, всех примирений. Я пробыл там в течение целого дня, но так и не дождался тебя. Я скурил все сигареты, что были с собой. Прошла неделя. Месяц. Два. Сначала я убивался и не мог понять, куда же ты делась. Я вновь наносил себе увечия, хотя уже много раз обещал себе прекратить. Обзванивал всех твоих знакомых, искал сам. Но тщетно. На звонки ты не отвечала. На контакт с родными не выходила. Просто бесследно пропала из моей жизни. И я смирился. Сначала я вновь погрузился в ту депрессивную атмосферу. Вновь чувствовал себя пустым местом, ничтожеством. Но уже не скрывал своих страданий — уставший, с ужасными синяками под глазами от недосыпа, я отправлялся в школу. Я не улыбался и не шутил. Мой отец увидел, в каком состоянии я нахожусь, и не на шутку испугался. Он понял, что мне нужна помощь. Я начал посещать психотерапевта. То, чего я добился вместе с ним, заслуживает уважения. Я почти стал нормальным человеком. Ты ушла из моей жизни и я благодарен тебе за это. Я прощаю тебя за все страдания, на которые ты меня обрекла, я отпускаю тебя. Отпускаю. Никогда больше не появляйся в моей жизни. Надеюсь, твоей душе будет спокойнее, Ася. Артур. — Я отложил письмо в сторону. Сколько же времени, сколько же нервов я потратил, пока писал? Вспоминать всё это в очередной раз было трудно, а описывать... Несколько месяцев назад я узнал, что Ася погибла. Она искала меня, чтобы сказать что-то важное, но не успела — попала в аварию и умерла. Мгновенно. Новость о смерти Аси потрясла меня. Я пытался порезать себя в очередной раз. Хоть я и ходил к психотерапевту в течение нескольких лет, хоть я и воздерживался от порезов уже достаточно продолжительное время, в тот день я схватился за лезвие и был готов провести им по своей руке, забитой татуировками почти полностью — чтобы не вспоминать о тех ужасных событиях моей юности. А потом понял, что, если сделаю это ещё раз — погублю все свои труды. Результаты, которых добивался в течение долгих лет. К лезвию я больше не прикасался. Мой психотерапевт посоветовал мне написать письмо Асе, чтобы она больше не занимала такую часть моих мыслей, моей души и моей жизни. Письмо я написал. Стало ли мне легче? Не знаю. Но сниться она мне перестала. Я уже не просыпаюсь посреди ночи и меня не ломит. Каждый раз, когда мы сходились и расходились с Асей, я зачитывал ей строки из песни: Насколько бы мы сейчас не были далеко, мы во сне всё равно будем вместе. Теперь нет. И под спиртом симкарту я не съедаю. Потому что знаю, что звонок я уже никогда от неё не услышу. Аси нет. Мыслей о ней нет. Есть только будущее: целая жизнь, которую я собираюсь прожить достойно.