Цветок в зеркале, луна на воде

Море подарило ему синие глаза, неизвестная мать — темную кожу, отец — имя. Лицо последнего Аомине уже забыл, лицо родившей его никогда и не видел, а море всегда было рядом. Ему, как и отцу, было суждено любить морские волны больше, нежели женщин. Сацуки стояла рядом с ним, укрытая тысячью цветных покрывал, с легкостью читала книги и карты, звезды и человеческие сердца. Все знали то, что женщина на корабле — это к беде, но знали и то, что без неё беды не миновать. Этот наемник сделал её частью команды, а она сделала их пути самыми быстрыми и безопасными. Женщины из страны Восходящего солнца совсем не такие, среди них ученых не бывало — незнакомая мать подарила ей острый ум и женскую интуицию, а давно покинутый отец дал персиковое имя. Сацуки была похожа на Аомине, все в команде знали, что она принадлежит ему, поэтому их глаза давно уже бросили попытки разглядеть, что же скрывается под тысячью цветных покрывал. Но наемник, поставивший единственное условие капитану в качестве женщины, не был ей ни братом, ни мужем, ни любовником. Они были похожи в своих историях и своей любви к морю. Они понимали друг друга до какой-то грани, не читаемой даже на звездах. Тот день они провели отдельно: он ждал своих серебряных монет за охрану судна, помогая команде разгружать товар, а она, подхватив края своих длинных одежд, устремилась в портовый городок. Вечером моряки праздновали очередное удачное окончание путешествия, а наемник и его единственное условие сидели чуть поодаль: один не испытывал особой привязанности к работодателям, а другая, пусть и была с ними на равных, была всё же женщиной. — Через пару дней мы выдвигаемся к острову Эдзо, — Сацуки отодвинулась в тень и освободила лицо от ткани, — здесь всё дороговато, но нам двоим денег хватит с головой, так что можешь не искать временной работы. Отдохни. Мне сказали, что здесь подают самый лучший тунец… Видела в одной лавочке прекрасную карту, я чувствую, что карты по типу нашей скоро устареют, и новые подорожают вдвойне, а то и втройне. Так что необходимо зайти туда завтра. А еще люди тут ужасно суеверны. Ты знаешь, они шепчутся, что в хибарке на том утесе живет призрак? Аомине ухмыльнулся. — Раз уж у меня появился свободный денек, почему бы не посмотреть на привидений? Сацуки покачала головой и продолжила рассказ о том, что увидела на рынке. Аомине не слушал. * Тонкие рисовые стены мерцали сквозь вечер, и он сам себе улыбнулся. Призраки — ну что за ерунда? Небось в брошенную хибарку ночью приходят какие-то бродяги, которых часто можно найти в забытых храмах. С утеса открывался вид на бескрайнее море, но сейчас Аомине было не до того. Он видел какую-то тень, перемещающуюся в доме. Он видел дрожащий огонёк внутри. Он опустил свой мощный кулак на седзи, вошел и… замер. Внутри никого не было. Только дрожащее пламя свечи и пустая чашка из-под риса на котацу. А потом Аомине почувствовал прохладные пальцы на своем плече и тихий голос. Душа вышла из тела, сердце забилось так быстро, что казалось, клетка из ребер просто не выдержит. Он обернулся и посмотрел на ёкая. Дух оказался девушкой. С утеса открывался вид на бескрайнее море, но тогда Аомине было не до того. Ему открылась истина, которая когда-то свела его отца, лицо которого он забыл, и мать, которую он никогда не видел. Истина носила имя Куроко Тецуя. * Тецу жила с родителями и бабушкой на окраине портового городка, носила простую юкату и заколки из дешевого дерева. Она была слишком слаба для физической работы и слишком бедна для замужества. Но она любила море едва ли не сильнее самого Аомине. Ему казалось, что её волосы выцвели на солнце, они были слишком светлыми, светлее, чем у Сацуки, светлее, чем у всех, кого ему доводилось видеть. Её кожа казалась прозрачной, и Аомине не мог бороться с желанием прикоснуться к ней. Тецу любила море, и Аомине украл её. Украл у родителей и у бабушки, у шумного портового городка, у дешевых деревянных заколок и непосильной ей работы. Капитан прятал за лукавой улыбкой свои мысли, но их выразили другие. Ушел с палубы с одной бабой, а вернулся с двумя. И если Сацуки прятала своё тело за тысячью покрывал, Тецу прикрывала только жесткая ткань старой юкаты, собственная незаметность и желание наемника, принесшего её. Сацуки вела их вычисленными ею самостоятельно путями, умела определять север, когда звездное небо покрывалось тучами, а Тецу становилось плохо от качки. Мужчины, верные морю, смеялись над непутевой женщиной. А потом эта непутевая женщина перехватила их тянущиеся к её телу руки, потом она с легкостью ускользала от их взгляда и из их рук. Неуловимая, тихая и упрямая. Её рвало за борт, но она вытиралась рваным краем рукава, её пытались схватить и взять, но она тихо ускользала и ни словом не намекала на это Аомине. И тогда Сацуки дала ей свои ткани и книги, начала учить тем языкам, что знала, тем приметам, в которые верила. Сацуки расчесывала ей волосы, подарила ей свои заколки и рассказывала все сказки, которые только остались в её памяти. Сацуки поняла, почему не-брат не смог оставить её. Когда Тецу впервые вернулась из каюты Аомине, пошатывающаяся, бледная, со своим упрямо отстраненным выражением лица, она не плакала. Плакала всё та же Сацуки, плакала и почему-то кляла друга. А девочка, любящая море едва ли не сильнее самой Сацуки, гладила её по голове и спокойно улыбалась. Тогда женщина, знающая книги и карты, звезды и людей, поняла, что совсем не знала её. Не могла прочитать. Единственную. Аомине украл её, не спрашивая ни согласия, ни одобрения. Он привел её на корабль и делил с ней постель. Днем он хохотал и шутил, ерошил ей волосы, спрашивал её мнения и делился сомнениями. Уходя в каюту, он звал её, обхватывал её острые плечики и громко захлопывал дверь. Тецу равнодушно смотрела на гребни из самшита и, не меняясь в лице, серьезно отвечала на громкие похабные шутки моряков. Сацуки казалось, что она могла бы убить Аомине, но останавливало то, что она знала. Весь корабль знал. Куроко Тецуя могла ускользнуть от жарких объятий, могла сбежать, могла не даться и незаметно для чужого глаза сидеть в уголочке. Но днем она ходила тенью за наемником, толкала его локтем в ребра, улыбалась уголками губ, а когда он уходил в каюту, она шла с ним и держала его за руку. Девочка, любящая море едва ли не сильнее всех их вместе взятых, стала привычной. Стала женщиной. Стала товарищем. Аомине держал её в своих руках, называя женой и лучшим другом. Сацуки плакала, молилась всем богам, которые только остались в её памяти, и проклинала отца, который дал ей свое персиковое имя, но не сделал мужчиной. * Ветер поменял направление, месяц в очередной раз пошел на убыль, а под сердцем Тецу расцвела новая жизнь. Под бесцветными спокойными глазами пролегли глубокие фиолетовые тени, живот стал больше, а руки — тоньше. Тецу почти справлялась с качкой, но с появлением на небе нового месяца у дозорного в привычку вошло уже наблюдать бегущую босую девчонку в одной тонкой сорочке. Непутевую снова блюет. Но на этот раз мужчины, верные морю — а теперь и маленькой женщине, держали её над бортом, чтоб не упала, убирали волосы с лица и мрачно шутили, чтобы приободрить. За ней выбегал Аомине — он не любил, наверное, ребёнка, что выворачивал Тецу все внутренности, что оставлял под её глазами темные круги, что не давал ей спать. И себя, наверное, ненавидел, за то, что подарил ей этого ребёнка. Аомине забирал её, а потом нес к Сацуки, которая с новым месяцем ненавидела его, наверное, даже больше, чем он. Наемник думал о своей матери. Ему, как и отцу, было суждено приносить женщинам страдания. Почему-то он был уверен в том, что и той было тяжко и больно — иначе почему она не оставила его себе? Ветер трепал волосы Тецу, на ладонях оставались бледные полумесяцы от ногтей, она окидывала поддерживающих её мужчин ровным взглядом и закрывала глаза, когда переклонялась через поручни. На её лице не дрогнул ни один мускул, когда она смотрела, как отплывает её корабль. На руках у неё был щенок с голубыми глазами, который обещал вырасти в верного пса. За поясом у неё был мешочек с серебряными монетами. В волосах сверкали отлитые из металла птицы и фрукты. Под сердцем у неё росло дитя. Куроко Тецуя любила море едва ли не сильнее отца своего чада, но позволила своему кораблю уйти без неё. * Аомине прибывал теперь в этот шумный порт чаще, чем в другие, чаще, чем куда-либо вообще. В толпе его встречала невидимая чужому взгляду призрачная женщина. Пёс, найденный ею в одном из портов, в которые ей уже никогда не попасть, скалился, но не трогал Аомине. Команда каждый раз отмечала, как подрос Нигоу, отмечала также, что слишком яркие для их Тецу фиолетовые круги не покинули лица. Сацуки замечала это всё еще раньше них, но говорила другое, радовалась встрече и обнимала. В каюте она закутывалась в свою тысячу покрывал, а Аомине смотрел в море, которое когда-то столкнуло его отца с его матерью, которое подарило ему синие глаза и которое привело его к девочке по имени Тецу. На берегу она брала его за руку и он, ведомый ею, шел к хибарке на утесе. Тецу принадлежала ему, он был её первым и единственным мужчиной, он украл её и вернул её, всё равно признавая своей. Аомине принадлежал ей, и уплывая, он везде видел её лицо, она ему снилась, не отпускала и дышала где-то — этого было достаточно, чтобы он бросался сломя голову к этому «где-то». В эти короткие встречи он отчаянно любил её, хохоча и подначивая её днем, а ночью вытягивая из прически длинные шпильки и гребни. Он не знал сейчас, был ли у неё единственным, не знал, где и как она жила — Куроко не желала рассказывать — но её ответную любовь он чувствовал каждое мгновение. Его переполняло что-то огромное, и он чувствовал это же что-то и в ней. Сацуки нежно целовала темные круги под её глазами, команда улюлюкала и махала руками, люди на причале удивленно озирались по сторонам, не понимая, кому предназначены эти песни и крики. Их ребёнок умер. Уже третий, кажется. Аомине уткнулся лицом в теплые ладони немой Сацуки. Морские волны подарили ему синие глаза, неизвестная мать — темную кожу. Вторую он никогда не видел, а первые всегда были рядом. Ему, как и отцу, было суждено быть покинутым женщиной, но не морем. — Как бы я хотела, чтобы ты улыбнулся, как раньше. — Тецу.