Плащ рыцаря

Все вы знаете эту сказку. Звонкий хохот должен огласить улицы, доносясь до самых чердаков и пугая птиц с городских крыш. Толпа, что перешептывалась восторженно, после короткого замешательства завопит, заулюлюкает: а король-то голый! Ведь кому-то обязательно хватит наивности и честности вслух сказать правду. Молодой король слишком падок до всего чародейного. Слишком рвется и надеется на встречу со старинной магией, явной и потаённой, - в ней видится ему самое редкое и ценное, что только есть в мире. Не отпугнула его опасность, не разочаровали ошибки – который уж год он азартно выискивает сохранившееся на свете волшебство. И находить-то находит, да подчас неосторожно готов - едва ли не желает, - обмануться, не умея отличить истинные чары от искусной лжи. Первый рыцарь еще моложе, но рано изведал беду и битву, и отвагу свою доказал. Дважды сберег он жизнь королю, дважды сам под удар бросался, охраняя его – оттого и приближен за верность. Отличает его король, а что до двора – всякое среди них можно услышать о рыцаре. Кому он - юнец нахальный, не по годам взлетевший, а по одной лишь глупой удаче. Иных спросить – скажут, что честен и прям, и злословить не умеет, потому и о нем худого за спиной болтать не годится. Так-то оно всегда водится среди людей. Верна и надёжна охрана короля, не проглядит убийцу и не подпустит врага. Да только не убийцы, не душегубы вдвоём заявились в город накануне празднества – попросту ловкачи и обманщики. Веселые да дерзкие, без злобы на душе – к чему же злоба, славную ведь придумали шутку. Потешить народ, самим уйти не налегке, а с хорошей поживой – как ни погляди, дурного не высмотришь: так они рассудили. Если же королевская гвардия сочтёт иначе – что ж, покидать столицу придётся быстро. Без голов на плечах сложновато станет растолковать непонятливым, что шутка-то была забавная. - Не мастера мы в кузнечном деле, не умеем сковать зачарованный щит и разящий меч. Ювелирами-искусниками тоже не назовемся – не по силам нам сотворить венец мудрости и кольца, охраняющие от напасти, но зато вплетать заклинания в золотое шитьё мы горазды. Мы прославленные портные, и беремся за месяц сотворить для вашего величества наряд ко времени летнего празднества. Не было ещё на свете видано такого наряда! – обещали два умельца, и благосклонно слушал их король. – Тот, кто наденет наш волшебный наряд, станет самым прозорливым из людей. Вообразите, ваше величество, как вы пройдёте во главе триумфальной процессии по улицам города, и всем покажется, что вы одеты в золотые лучи, в белизну полуденного солнца. Вы же благодаря чудесным свойствам ткани увидите всю правду о столице и горожанах – самым явственным образом! - И всякое иное чародейство тоже будет открыто мне? – радостью загорелись при этой мысли глаза короля. – Сумею ли я наверняка распознать волшебство, когда с ним столкнусь? - В этом не извольте сомневаться, ваше величество! Ручаемся головой, вы мгновенно узнаете любое настоящее чудо, что есть в ваших владениях. Окрылён их обещаниями молодой король, позабыл любые сомнения – так желанно ему быстрее примерить дивный наряд. Не смущает его предупреждение портных – зачарованная ткань будет столь деликатного свойства, что её не сможет видеть и ощущать ни круглый дурак, ни самонадеянный слепец, занявший не своё место. До дураков ли ему сейчас?! А если кто впустую на чужом месте небо коптит – о том и после можно будет позаботиться с прозорливостью, которую дарит колдовская одежда. Ах, скорее бы! Отведены чародеям-портным просторные удобные покои, поставлены лучшие ткацкие станки. Выстроились вдоль стен лари с тончайшими шелками да золотой нитью, с искристыми драгоценными каменьями из рудников северных гор – откинешь тяжелую дубовую крышку, да и обомлеешь от той красоты. А мастера не остолбенели, бровью не повели, словно и не в новинку им такая роскошь. Работают они с рассвета и дотемна, рук не покладая – быстро иссякают дорогие припасы, сбиваются с ног слуги, спешат восполнить их поскорее. Ясно распорядился король: по первому слову всё предоставить мастерам, в чём только нуждаются. Прогневит его задержка, и кому охота быть тому виновником? Воробьиной стаей пролетают дни, вот уж и полмесяца минуло. Готовится город к торжеству, перекликается, пересмеивается и перешептывается о том отголосками даже в самом захудалом тупике. Лавочники запасаются лучшими товарами, трактирщики закупают снедь, стараются вовсю пивовары с винокурами. Не сидит без дела и стража: попритихли лихие люди по окраинам да тёмным кабакам, не с руки им разбойничать, когда городская охрана начеку. Юного рыцаря с его людьми редко застанешь при дворе – волнуется он за спокойствие в городе. Вызнает наверняка, не обрушится ли старый мост над рекой, не зайдет ли процессия в узкий проулок и не расставить ли в иных местах бдительную охрану. Видел прежде, несмышленый да неопытный, как неладно бывает подчас во время народных гуляний, и больше видеть того не желает. А король тем временем нет-нет да и возвращается мыслями к чудодейным ткачам и обещанному наряду. Покрасоваться он всегда любил, да и не таил того, вот только не одним лишь блистательным видом будоражит его новое платье. Ведет ли он беседу с послами из дальних краёв, слушает ли донесения с разных концов страны – всё напевает на ухо голосок: видеть бы их насквозь, ясно, как черты человеческие посреди бела дня! Узнать бы, кто глупость за изысканными словами прячет, кто чужим чином щеголяет! Проведать бы про всё волшебство в стране до последнего осколочка! А пуще того, знать бы мне раз и навсегда… И мрачнеет чело у короля, и не рад он добрососедским договорам да покою на границах. Пляшет в памяти недоброе, что давно пора бы позабыть. Сколько раз порывается он навестить своих портных, погладить легкий шелк, полюбоваться на золотую вышивку – а на полпути развернется, отмахнется, будто и не в то дворцовое крыло направлялся. Гложет его что-то, а признаться и себе мочи нет. Посылает молодой король старых опытных министров, велит им поглядеть на работу ткачей, а затем всё ему поведать обстоятельно. Не может ведь статься, чтобы все они разом оказались глупцами или негодными для своей должности? Пусть с кем-то одним всегда может выйти промашка, но уж никак не со всеми разом! И возвращаются министры, люди почтенные, бывалые, и хвалят наперебой чудесную ткань. Уж такие и сякие на ней узоры, так сверкает золото, а каменья – искры над костром да росинки на свету, и всё-то подробно и не таясь обсказали и показали умельцы-ткачи. Улыбается король, позабыв свои тревоги, слушает их речи как сладкую музыку – а того не ведает, что смелости ни на грош у его умудренных советников. Что толку в их хитроумии, когда все разом на погляд явились, и ни один не насмелился показать, что ткани он не видит и не чувствует? Каждый на прочих смотрел, каждый интриг да происков опасался – а ну как его перед королем дураком выставят, с должности сместят? Всё поставили ткачи на эту карту, всем рискнули и не прогадали – оттого и держались смело, и от собственной наглости не краснели. Ещё неделя промчалась, как легкокрылый утренний сон. Радость царит во дворце: приехал к празднику из южных пределов королевский наместник и верный друг. Был он прежде военачальник, да сердце его никогда к войне не лежало – а в мирные годы его в столицу и не дозваться: вечно полно хлопот в его земле. И сейчас бы не приехал без дела, да настоял король – мол, слышать ничего не желаю, а велю прибыть ко двору, развеяться со мной и погулять всласть. Просит и его король сходить да поглядеть на колдовскую диковинку. Последние сомнения хочет разогнать, от последней мути на сердце избавиться. Верит он другу старшему, зрелому годами, обо всем рассказывает – и о волшебной ткани, и о дивных ее свойствах, и о восхищенных министрах. Об одном только молчит – что на душе неладно до сих пор. Всё едино, вот-вот станет ладно, когда не останется места глупому волнению. И приходит наместник к королю, навестив портных, и добрыми словами отзывается о них да о будущем наряде. Просит у короля прощения, что немногословен: не силён он в колдовских делах, не наделен тонким вкусом к шелкам и узорам. Смеется король – знаю я твои вкусы! – и велит седлать лучших коней, и увлекает его за собой, и весёлой охотой мчится по лесу королевский двор под лай борзых и трубный зов рогов. Не любит молодой король видеть друга вечно опечаленным – а того не подозревает, что неспроста почудилась ему та печаль. Не смог его верный наместник на сей раз быть честным с королём. Не видел он заколдованной ткани, не нащупал полусшитого камзола и раскроенной мантии. Был он так добросердечен, что не усомнился в искренности портных и придворных министров – и загрустилось ему нестерпимо. Думал он – знаю, знаю я, что всю жизнь не на своем месте! Не по нутру мне было вести людей в кровопролитный бой, и не по заслугам мне теперь управлять обширными землями, да разве согласится с тем король? Говорил я ему об этом не единожды, а в ответ всё одно: не заменю тебя, и глупостей таких больше не произноси! И к чему я сейчас стану его расстраивать? К чему отравлять ему празднество, где он так жаждал меня видеть? Помолчу: всё равно от слов моих вышел бы только вред. Несется время, точно стремительный ветер над бурными морскими волнами. Три дня всего осталось до торжества. Зовёт король своего юного рыцаря, велит взять передышку - не годится загонять себя до полусмерти, пусть и в похвальном рвении избежать неурядиц. Заодно и говорит ему зайти к портным, подивиться на волшебный наряд – тот ведь почти уже готов, и слухи о нем по всему городу расцвели, один чудней другого. Смущён рыцарь, отводит взгляд – а король его успокаивает: да не робей же, в тебе сомнений нет. Тебе я жизнь свою доверю, не опасаясь. Взгляни, расскажи, каково на твой взгляд мое новое платье? Возвращается рыцарь, бледный, сам не свой. Глаза пасмурнее серых туч над взгорьями, голос твердый – да несложно догадаться, что ценой немалого усилия, лишь бы не дрогнул предательски и не подвел. - Не по душе мне эти люди, мой государь. Я не вижу их ткани. Как ни старался нащупать, под пальцами был только воздух. Государь, я мало смыслю в чарах, еще меньше в шелках, но ведь драгоценные камни для вас привозят с моей родины! Как может такое быть, что я не ощутил их тяжести на ладони? - Но остальные ведь видят и ощущают! Что же они – круглые дураки, по-твоему? Или не на своём месте, все до единого? – взмахнул руками король, и едва сумел придержать язык, видя, как мучительно покраснел его рыцарь. – Ладно, не отчаивайся, не таков повод, чтобы убиваться. Магия – великая сила, вес камней скрыть ей несложно, коли зачаровали умело. А ты непременно увидишь, когда мой наряд дошьют, и под твоей охраной я покажусь в нём всему городу. Может быть, ты для своей должности чересчур юн, оттого тебе и сложно его разглядеть пока. Не печалься и не смотри на меня так, дозреешь! Ещё придёт твоё время. И пришло время веселья да забавы, настала пора праздновать и чествовать. Распахнуты окна, увиты цветами балконы, украшены улицы и площади. Повсюду мелькают цветистые плащи, юбки да рукава, сверкают начищенные до блеска доспехи у стражи, и с самого утра льётся реками хмельной эль да молодое вино. А кажется королю – льётся кровь ручейком из его разодранного сердца… Не видит он своего волшебного платья. Не чувствует веса тончайшей ткани, когда наряжают его проворные руки ткачей. Ловко, деликатно – вот панталоны! вот камзол! вот мантия! легкие как паутинка, впору подумать, будто на теле и нет ничего, но в этом-то и вся хитрость! - Ах, ваше величество, как же к лицу вам этот наряд! Улыбается король милостиво, смотрит в зеркало неотрывно, а взгляд у него точно мертвый, льдом подернутый. Где живой блеск в голубых глазах, где краска здоровья на лице – нет, как не было! Сколько ходило слухов, когда еще птенцом неоперившимся вспорхнул он на трон? Какая удача помогла не свалиться, удержаться и не пропасть в водовороте смуты? А сколько раз просыпался он посреди ночи и зажимал уши – хохот все еще звенел под высоким потолком опочивальни, отражались от стен насмешливые выкрики, куплеты издевательской песенки… А король-то – не настоящий! Время, что вода, унесло прочь грязь да илистую муть, чистым горным родником омыло. Холодна водица, а нужно вытерпеть, раз взялся и сам в правоту свою веришь. Улеглось, успокоилось: признали соседи, поверил народ, а властный недруг за границей хоть и скалится недобро, но до переговоров дошел. Не впустую всё было, и стоило оно того, чтобы выстоять и держать лицо. А теперь выходит – правда?.. Распахнуты парадные ворота, шумит и гудит толпа у дворца. Под восхищенные славословия придворных, - какой узор, какие краски, что за силуэт! – шествует король по коридорам и залам, сквозь услужливо раскрытые двери, на свет дня. Плечи расправил, голову держит гордо – а золотые пряди щекочут шею, точно и нет на ней воротника, парчовые туфли не укрывают ступни от жёсткости холодного мрамора. Отвергают его тайные чары, и не ответят вовек, почему и за что. Впору рыдать молодому королю, да нельзя сейчас сломаться, нельзя слабость показать! Вот уже и лестница белокаменная, и гвардия в сверкающих доспехах ожидает своего короля, а рядом пажи держат на весу бархатный балдахин. В народе – радостные крики, кто-то оперенную шляпу ввысь подкинул, другие песню затянули, и отдаётся на сотни голосов – наряд-то, наряд! Стоит король на верхней ступени, да едва нашел силы, чтобы рукой махнуть, горожан поприветствовать. Всю волю собрал, сколько было – шагает вниз размеренно, спокойно, улыбается лучезарно. Сорвалась случайно пряжка у кого-то из суетившихся прежде офицеров, осталась лежать на лестнице – наступил на нее король, укололся до крови. Не вскрикнул, прикрыл только глаза на миг, будто это яркое солнце ему в глаза ударило, оттого и остановился. Нельзя иначе, не заметил бы обутый такую мелочь… Сделал король еще шаг вслепую, да заставил себя смотреть. И встречает он глаза в глаза своего рыцаря, что стоял во главе гвардии – и пронзительного этого взгляда не выдержать ему. Перед царедворцами, перед городским людом шел, точно и сам ощущал себя одетым – а в честное, потрясенное лицо посмотреть больше не смог. И отвел глаза. Стрелой срывается с места юный рыцарь, взлетает стремглав по ступеням. Ославят на весь город, заклеймят дураком на чужом посту – да только дела ему до этого нет больше. Сбрасывает он с себя плащ, одним взмахом укрывает короля – струится бордовая ткань до самых пят, тяжелая, плотная, для высокого северянина сшита-скроена. Тёплая еще. Настоящая. - Простите, ваше величество. Не могу я так. Допустить не могу… Не прячет теперь рыцарь, что голос его дрожит. Да ведь и короля дрожь бьёт, и не разглядят прочие его лица – ни слуги, ни стражи, ни городские зеваки. Один рыцарь, что заслонил собой короля, видит, как бежит по щеке его слеза. Слышит слова тихие, беззащитные: - Увидел теперь. Да, прозорливым они меня сделали… Всю правду понял, всем в душу заглянул, вот и в этом же не соврали. И настоящее чудо в лицо узнал – в своих владениях… - Мой государь, вам плохо? Прикажете позвать лейб-медика? – испугался рыцарь не на шутку, и уж готов бежать за помощью, да остановил его король. О плечо его оперся, слезу наскоро смахнул, да наконец-то усмехнулся без притворства, от самого сердца. - Не тревожься, верный мой рыцарь. Здоров я теперь. Вели лучше своим людям скорее схватить наших искусников, чтобы из лишней скромности не поспешили скрыться. Поблагодарим их как следует за науку, за откровение! Шумит, звенит, танцует и гуляет столица – досыта, допьяна, до звона в ушах и гудения в ногах. И каждый в городе узнает эту сказку – по лоскутку, по ниточке, - и своего щедро добавит, а целиком никто не сошьёт. Она – из белого бинта, укрывшего неглубокую рану короля, из мягкого льна простой неволшебной одежды, из покрова рыцарского плаща. Из мотков золотой нити и отрезов парчи с шёлком, да драгоценных камней, что не успели прихватить ловкачи-портные. Не рассчитали бедняги, что так рано поднимется переполох – вот и пришлось удирать налегке, только то и забрав, что на себе было надето. Покинули они за городскими стенами и добычу, и задорную музыку, и праздничное веселье, да ещё одну байку в ворохе столичных сплетен. Вот бредут они подобру-поздорову, и рады тому. Порадуемся же и мы за них, да оставим их на этом в покое – так и не узнавших, сколь правдиво было их самое дерзкое обещание.